Читать книгу Благословение имени. Взыскуя лица Твоего - Священник Владимир Зелинский, Владимир Зелинский - Страница 6

И боролся Некто с ним до появления зари, – читаем мы в книге Бытия. Каждого из нас эта книга делает свидетелем той космической литургии творения, которую Господь до сих пор совершал один. Он говорит: Да будет свет. И стал свет. Во свете Он творит человека – для того ли, чтобы видеть его лучше или быть видимым Самому? – однако после грехопадения свет как будто отодвигается, но не исчезает окончательно, уступая на время место мраку. Впрочем, и сама тьма отныне кажется лишь ночным одеянием света… Господь наводит на землю потоп, заключает завет с Ноем, призывает Авраама, избирает Иакова…, делая каждое из этих «посещений» зеркалом Своей покоряющей славы. Но вот внезапно цепь теофаний прерывается. Сотворивший небо оставляет Свое могущество и, словно зажав в руке исходящий из Него свет, прячется в ночи, скрывается в анонимность. Он приходит как «Некто», Незнакомец-Ангел, зачем-то вступающий в изнурительную борьбу с тем, кого Сам выбрал, на ком сам недавно остановил отеческий взгляд.

Он борется на равных и, похоже, вовсе не собирается одерживать победу над перстью земной, черепком глины, который мог бы рассыпаться от одного взгляда, не то что прикосновения. Более того, Тот, кто вступил в борьбу, кажется, даже не в состоянии ее завершить. Он хочет лишь оставить след от этой памятной рукопашной схватки. И, увидев, что не одолевает его, коснулся состава бедра его и повредил состав бедра у Иакова, когда Он боролся с ним. И сказал ему: отпусти Меня, ибо взошла заря (Быт. 32, 25-26).

С самого начала Библия обращается к нам на языке событий, которые так укореняются в нас, будто становятся частицей нашего бытия. Рассказ о ночной борьбе по-своему завораживает; перед этой сценой мы не чувствуем себя сторонними наблюдателями; ее действие разворачивается где-то рядом, в нас самих. Мы ощущаем смутный гул схватки, сплетение тел, глухую борьбу под трепещущими деревьями, и ее напряжение как будто передается нам… Что в конце концов происходило там, тысячелетия назад, у потока Иавока? Почему Господь вдруг отказался от Своей силы, явив Себя в Вефиле (видение лестницы, уходящей к небу, – Быт. 28), так странно и неожиданно «воплотился» до Воплощения, снизошел до роли ночного агрессора? Что за истину захотел Он открыть из мрака? Какое откровение решил передать человеку в этой изматывающей борьбе в полусне?

Сон (потому что мне думается, что эта борьба происходила тогда, когда Иаков не вполне владел своим разумом, был, как говорят, «вне себя», но не от какой-либо страсти, а от ошеломляющей близости Божией) обезоруживает нас, обнажает «внутренность», по выражению псалмопевца, высвобождая те силы, которые она хранит в себе без нашего ведома. О каких силах мы говорим? Едва речь заходит о брожении неведомых энергий в человеке, мы чаще всего вспоминаем о его подсознании с докучливым наследием неукрощенного «низа», ставшего законной собственностью психоанализа. Однако и духовный «верх» нашего я, также живущий по своим, не ведомым нам законам, не в меньшей мере ускользает от контроля разума. Все знают, что ночь открывает наше сердце для нападений врага, но вместе с тем делает его и более гостеприимным, восприимчивым к присутствию Божию. Сон обнажает борьбу, о которой мы не ведаем, не помним, не желаем знать днем. Бодрствующая мысль сама направляет луч света, что-то выхватывая из темноты, что-то оставляя в намеренном неведении или полузнании.

«Все это не столь уж и важно, – уговаривает она себя, задвигая в безопасную тень то зло, которое мы совершили, – здесь не о чем особенно беспокоиться». Но, засыпая, мысль перестает быть хозяйкой над собой, ее «тело» внезапно слабеет, становится слишком легким и детским, чтобы передвигать в нужном логическом порядке весомые привычные аргументы, и тогда из тени выступает другое – «чудное» как Имя – знание. Нередко оно вступает в борьбу с той дневной, уравновешенной, успокаивающей убежденностью, принимается оспаривать ее, судить, будучи при этом бесконечно более слабым, но при всей «летучести» своей неодолимо настойчивым. Его настойчивость оставляет отпечаток в действующей нашей памяти, и мы начинаем сознавать, что у нас есть свидетель или обвинитель, подстерегающий нас, показаниям которого нам нечего противопоставить. Этот зародыш знания, явившегося из ночи, подобен якорю, брошенному в наше подсознание и цепляющемуся за корень того, что вечно в людях…

«Когда Бог сотворил человека, то Он всеял в него нечто Божественное, как бы некоторый помысл, имеющий в себе, подобно искре, и свет, и теплоту; помысл, который просвещает ум и показывает ему, что доброе и что злое: сие называется совестью, а она есть естественный закон» (Авва Дорофей. Поучение третье. О совести). Совесть неотделима от нашей человеческой природы, будь она верующей или безбожной, ибо в самой ее глубине мы обнаруживаем присутствие как бы посторонней силы, действующей в нас и чаще всего против нас… Даже и ночью учит меня внутренность моя (Пс. 15, 7), и вместе с тем это знание приходит откуда-то извне, со стороны того Незнакомца. Оно кажется более чем личностным и в то же время предпочитает остававаться анонимным. Ни оно не может отделиться от нас, ни мы не в силах освободиться от него, и, принимая болезненные удары, мы бесконечно нуждаемся в нем.

Не отпущу Тебя, пока не благословишь меня, – говорит Иаков. В этой борьбе ни одна из сторон не хочет одержать победу. Бог повреждает состав бедра человека – не для того ли, чтобы он не сумел далеко убежать от Него? – но человек вовсе и не собирается убегать, он не хочет отпустить Бога без Его благословения. Ты боролся с Богом, – говорит Господь Иакову, но разве его борьба велась не ради того, чтобы быть с Богом, получить от Него частицу Его благой силы, которая могла бы наполнить собой нашу немощь (ср. 1 Кор. 12, 9)? Богоборчество есть форма нашей тоски или ревности по Богу, причиняющему нам боль, но и эта боль становится для нас благодатным даром.

Богоборчество присутствует и в совести, которая есть образ богопознания. Совесть обнаруживает себя, когда две части нашего существа, словно два соперника, наносят чувствительные удары друг другу. Связь между ними настолько тесна, что их невозможно расчленить. Но где здесь человек, а где тот ночной Посетитель? Первый одерживает верх и расширяет границы возможного, которое становится более вместительным или более сообразным с «веком сим», но эта победа ему оказывается не нужна. Одерживает верх «Некто», и тогда наша совесть выступает в роли обвинителя, становится «судьей неподкупным» (св. Иоанн Златоуст) или «кающимся судьей» (Альбер Камю). И тогда нас будит вопрос: Кто Ты, борющийся со мной? И почему, несмотря на рану, которую Ты мне наносишь, я не хочу, чтобы Ты оставил меня? Почему я не могу жить без Твоего благословения?

Открой мне Твое имя

За вопрошанием об имени стоит требование, которое Иаков словно не решается высказать: «Открой мне Твое лицо». Открой сейчас, немедленно, пока я борюсь с Тобою. Но имя, которое он узнает, лицо, которое увидит, может быть, откроются лишь там, где Ты будешь повсюду. Теперь же, во время борьбы, он изо всех сил старается припомнить и то и другое, ибо имя он где-то слышал и когда-то видел лицо. Однако уже в первом поколении после Адама познание Бога – в имени и лице – словно ушло в неразмыкаемую тень, стало как будто внешней и отстраненной силой, «свернувшейся» в заповедях, четких, жестких, не подлежащих обсуждению. Да не будет у тебя других богов пред лицом Моим. Не делай себе кумира. Не произноси имени Господа, Бога твоего напрасно. Не убивай…

Но закон, естественный или дарованный сверху, есть только раковина, несущая в себе изначальное Слово. После Воплощения оно заговорит прямо, от лица к лицу, из глубины к сердцу. До того, как стать зовом и обетованием, возвестившим о себе из пылающего куста, Господь откроется в радуге глазам Ноя, станет голосом, столь непререкаемо заговорившим в Аврааме, возглавит лестницу Ангелов, представшую в видении Иакову, и наконец явится ему же ночным загадочным Противоборцем. Ни в коей мере не подвергая сомнению физическую реальность этих откровений, мы можем толковать их и как внутренние события, которые некогда совершились и продолжают происходить внутри человеческой природы, сотворенной – стоит ли напоминать об этом? – по образу и подобию Божию. В этой череде откровений вырисовывается таинственный путь к воплощению Слова, просветившего всякого человека, вписанного в его сердце, наделившего его свободой слышать его или быть глухим, повиноваться ему или вступить с ним в борьбу. Мы сами определяем границы участия Бога в нашем существовании. Однако закон – или тот Гость, Который часто является к нам без спросу, – также обладает свободой нарушать эти границы, переходить их, чтобы вступать с нами в борьбу, как Безымянный Иакова. Не такую ли борьбу, происходящую анонимно, в ночи духа имеет в виду и ап. Павел, когда говорит о тех, кто не знает закона: Ибо когда язычники, не имеющие закона, по природе законное делают, то, не имея закона, они сами себе закон: они показывают, что дело закона у них написано в сердцах, о чем свидетельствует совесть их и мысли их, то обвиняющие, то оправдывающие одна другую (Рим. 2, 14-15).

Закон – это не просто «остывший кратер», откуда некогда изверглось раскаленное слово Господне, и не «пересохший канал» (Карл Барт), в незапамятные времена заполненный живой водой, ибо там, где Бог однажды прошел, Он остается. Закон – скорее Его первая остановка в человеке, святилище, где все еще требуются жертвы. Закон прячет себя, открываясь, являет свою мощь, отступая в тень. Он есть поврежденный состав бедра у Иакова или жало в плоть (2 Кор. 12, 7) апостола Павла, та рана, от которой мы не хотим исцелиться. Ибо только благодаря ей мы суть те, кто мы есть. Закон – источник очищения, он причиняет нам ту боль, которая возникает на пороге будущего века, перед его судилищем, когда… Бог будет судить тайные дела человеков через Иисуса Христа (Рим. 2, 16).

Св. Иоанн Златоуст уподобляет совесть чувству стыда, которое испытывал нагой человек перед Господом в раю. Но не заложена ли в этом чувстве некая связь, соединяющая их? Разве Царство Божие уготовано лишь для прилично одетых, твердой походкой прошедших по земле людей, которые никогда не стыдились Бога, не вступали в борьбу с Ним, не слышали Его голоса?

И сказал: как имя твое? Он сказал: Иаков. И сказал: отныне имя тебе будет не Иаков, а Израиль, ибо ты боролся с Богом, и человеков одолевать будешь (Быт. 32, 27-28). Израиль, тот, кому будет дан закон, откуда выйдет Мессия, которому явится Слово, выходящее из закона и самой жизни… Работа совести постепенно изменит сущность человека, сделает его богоборцем Божиим, и Слово, которое заговорит с ним лицом к лицу, преобразит Израиль в Церковь. Подзаконные (1 Кор. 9, 20), те, кто отбывает наказание, наложенное совестью, будут освобождены, искуплены и преображены в Имени Божием, которое одно только нужно для спасения…

«Благословенна вина, – восклицал бл. Августин, – даровавшая нам такого Искупителя!» Мы вправе переиначить это восклицание: «благословенна рана, одарившая нас познанием Бога в совести!» Она подобна соли, спасающей нашу плоть от гниения, или той горькой воде, которая способна утолить нашу жажду лучше любой другой… Но эта горечь входит в состав «вкуса» человека, и, наверное, те, кто лишен этого привкуса, лжесловесники, сожженные в совести своей (1 Тим. 4, 2), сделанные из непроницаемой, твердой, неранимой породы, уже не относятся к семье человеческой.

Есть ли определение у совести? Обжигающая нас память, перекличка мыслей, оспаривающих одна другую, голос, стучащий в сердце, истина, которая требует очной ставки, но прежде всего радостное приготовление к непредставимой встрече, когда мы, подобно Иакову, сможем сказать: Я видел Бога лицом к лицу, и сохранилась душа моя (Быт. 32, 30)…

Когда Лицо откроется всем