Читать книгу Сага о Тамаре - Тамара Иванкова - Страница 5

Я оглядываю нашу небольшую комнату. Самодельная металлическая кровать-полуторка занимает всю стену от стола до окна. Шифоньер отгораживает закуток-кладовочку, закрытую занавеской. Вот и вся обстановка! У Элеоноры собака шубу погрызла, а у нас мышам грызть нечего… Если бы что-то подобное случилось с моим единственным зимним пальто из плюша, мне бы и в школу пойти было не в чем.

Однако и наша небогатая комнатка требует уборки. Мама с детства учила – что у человека в комнате, то у него и в голове. Если вокруг человека беспорядок, то и в голове все покроется пылью и паутиной. Я в это не верю, но мама считает иначе. Так что приходится убираться!

Выглаженное белье убираю в шкаф, ботики вымываю и напихиваю в них газеты, чтобы за лето форму не потеряли… Вымываю полы под кроватью, под столом и в закутке за шкафом… Аккуратно задергиваю занавеску, чтобы с порога не видна была одежда, которая на крючках за шкафом висит… Вытряхиваю от пыли полотняный коврик в полосочку и стелю его ровненько-ровненько между кроватью и стареньким раскладным креслом… Поправляю скатерть, стопкой складываю газеты… Из-под газет выпадает надорванный конверт. Ой, на последнее письмо Володе забыла ответить! Три года прошло с тех пор, как в поезде познакомились, и мы продолжаем переписываться. Сейчас со своими делами разберусь и выкрою полчаса. Невежливо так долго не отвечать. Напишу-напишу. Сегодня обязательно напишу… Чья очередь убирать коридор на этой неделе? А, тети Иры… Все мамины задания выполнила? Еще бульон сварить надо!.. И стих выучить! Такой трудный задали – «Кавказ». Столько перечислений… Зачем только Пушкин его амфибрахием написал?! У него и ямб, и хорей преотлично получались! Я бормочу:

«Кавказ подо мною. Один в вышине…» Как дальше? Никак в голову не укладывается! Тьфу ты, третий раз начинаю, не могу сосредоточиться. Ладно, макароны сварю и выучу.

«Кавказ подо мною. Один в вышине…». На коммунальной кухне всего по два. Два самодельных стола. Два шкафчика. Две газовые двухкомфорочные печки. Раковина одна. Ванна за занавеской.

«Кавказ подо мною. Один в вышине…». Я больше всего люблю макароны. Их легко готовить. И они такие вкусные, особенно со сливочным маслом.

«Кавказ подо мною. Один в вышине…». Та-а-ак. Со стихом что-то не получается. Запомнить не могу, потому что не понимаю. Как нас Лариса Леонидовна учит? Представьте себе образно. Как представить? А залезу-ка я на стол! О, чтобы орла лучше представить, накину мамину шаль, это будут крылья. Скатерть в сторону…

Я становлюсь на край стола, зажмуриваюсь и растопыриваю руки в стороны… Как будто я стою на вершине скалы и кружится голова… Я – ОРЕЛ!!!.. Мои орлиные крылья парят над пропастью, и огромная тень зловеще скользит по склонам… Я вижу каменные глыбы и острия горных вершин через рваные облака… Я декламирую размеренно и вдохновенно, и мой голос нарастает, как грохот лавины камней, летящих с гор!

М-м, неплохо! Увлекшись стихотворением, едва успеваю заметить, что макароны на плите уже начали разваливаться. Ай-яй-яй! Быстро сливаю-промываю. Тарелку пачкать не буду, из кастрюльки даже вкуснее! Съем немножко, и маме на ужин оставлю… Теперь можно бульон поставить варить. Ставлю на плиту алюминиевую кастрюльку побольше, наливаю воды и снова бегу в комнату, взгромождаюсь на стол и представляю, что я орел. Как похожи петли бахромы на перья орла!

Но тут в голове проносится строчка «Эта темно-вишневая шаль…». Кстати, каким размером написан этот романс? Анапест! Я представляю себя на сцене! Шаль живописно окутывает мои плечи, одной рукой я придерживаю ее, а другой опираюсь на открытый белый рояль. Я пою вслух и наслаждаюсь звуками прекрасного романса.

Жаль, что «васильковая» никак в ритм не ложится. Она такая теплая и красивая. Отец маме подарил до войны, в 41-м году… Мама ею так дорожит, это единственная вещь, оставшаяся ей на память об отце…

Так о чем это я? Рассеянно осматриваюсь, возвращаясь с небес на землю. Взгляд падает на стопку газет и Володино письмо. Что Володе ответить? Что он там пишет? Слезаю со стола, и снова бегло перечитываю письмо, одновременно выводя аккуратные ответные буквы на тетрадном листочке. Боец невидимого фронта… Это он о себе… Приеду летом к сестре во Львов, жди в гости… Как у меня учеба?… Сколько экзаменов?… Четыре, а в десятом семь будет!.. Комсомольская работа…самодеятельность… что еще?… Смотрели фильм «Кубанские казаки»… Мария Ладынина мне не нравится…

Все! Написала. Мама обязательно читает его письма, хвалит складное содержание, красивый почерк и неизменную подпись: «С комсомольским приветом, Владимир!». В его письмах ничего секретного, позорного, никаких намеков. Ничего такого, что может маме не понравиться. Можно сразу отпечатать и на стол положить. Открыто можно читать любому. Вот когда в записочке от мальчишки написано «До свидания» и три точки стоит… Догадайся, мол, сама! Такое письмо маме показывать нельзя… Но мне таких записочек никто и не пишет…

Что-то я проголодаться успела, пока писала. Съем еще немного макарон, пока теплые… Бегу на кухню, закутавшись в любимую шаль, и медленно жую, закрывая глаза от удовольствия. Эх, хорошо, когда вкуснятины полный рот! Теперь опустим кусочек мяса в кипяточек, фу, какую мутную гадость выпускает… Пену надо снимать… Бульон кипит и пенится, напоминая бурлящий водоворот. Серая пена совсем не похожа на морскую. По цвету – как грязный снег у обочины дороги. Люблю только что выпавший снег, белый, пушистый. Скрип-скрип под ногами. Наверное, на Кавказе такой снег круглый год!

«Кавказ подо мною. Один в вышине…». Кажется, первые две строфы запомнила. Надо за это пару ложечек макарон съесть. М-да, здесь всего-то три ложки осталось. Стыдно оставлять даже. Лучше доем. Вот это да! Съела целую кастрюльку макарон и не заметила… Ладно, маме бульон будет. Через полчасика надо проверить, сварилось ли мясо.

«Кавказ подо мною. Один в вышине…».

Спустя полчаса зубрежки я снова на кухне – втыкаю вилку в мясо. Воткнуть воткнула, а вот вытащить – никак. Мясо еще жесткое и схватило вилку не на шутку. Беру в другую руку нож, чтобы снять мясо с вилки, пытаюсь придержать щекой соскальзывающую с плеча шаль, делаю неаккуратное движение… Ай-яй-яй! Плюх! Мясо шлепается в кастрюлю, и кипящий бульон фонтаном брызг обжигает мне руки. Отпрыгиваю назад и вижу, как бахрома маминой любимой васильковой шали петлями прицепляется к газовой печке и кастрюле и тянет их за собой. Бабах! Кастрюля опрокидывается на меня вместе с плитой, мгновенно вываливая мясо и выплескивая жирный кипящий бульон на меня и на пол вокруг… А-а-а! Между штаниной и тапком – голая нога, моментально вспухает огромный волдырь.

– Тома! Что случилось? – на шум перепуганная соседка прибегает из своей комнаты.

Она чем-то мажет мой ожог, затем подсоединяет сдернутый газовый шланг, помогает мне вымыть кухню от бульона и приговаривает:

– Томочка, запомни – никогда на кухне в такой одежде не работай. Неспроста повара надевают колпаки и фартуки, и рукава аккуратно закатывают. Это твоя безопасность, всегда думай, что ты делаешь. Из-за неправильной одежды могут случиться травмы пострашней.

Я слушаю ее наставления вполуха, больше всего меня сейчас волнует, как объяснить маме, откуда на ее шали ужасные жирные пятна. Слезы наворачиваются сами собой, нотации соседки прерываются моими всхлипываниями:

– Мне от мамы попадет, я ее любимую шаль запачкала!

– Ничего, постираешь. Пусть опрокинутый бульон будет самой большой неприятностью в твоей жизни! А вот и Мария с работы идет.

Мама с тревогой ощупывает и оглядывает меня, ревущую от боли и обиды, укоризненно качая головой. Тетя Ира заполняет неловкую паузу:

– Не ругай Тому сильно, ей и так перепало. Обожглась, да и испугалась. С кем не бывает. Пойду я. Сегодня мой Вася вернулся.

– Да Вы что? Ух ты! – в один голос радуемся мы.

Но соседка переходит на шепот:

– Такого насмотрелся там… Седой весь. По районам ездили, колхозы организовывать. В одном селе собрание провели, выбрали правление из местных и уехали. А бандеровцы тем, кто за создание колхоза голосовал, руки отрубили. В другом районе сожгли активистов вместе с семьями. Детишек за ноги хватали – и об стенку головой.

Холодок ужаса бегает у меня по спине, и на минуту я забываю об ошпаренной ноге. А тетя Ира говорит совсем тихо, оглядываясь на свою дверь:

– Из пяти тысяч коммунистов, которых вместе с ним направили, вернулась десятая часть. Некоторые пропадают, а потом всплывают в реках или находят мертвыми в лесу. Бандиты отнимают у крестьян скот, зерно, картошку. Даже своих не щадят. Если заподозрят, что сотрудничал с Советской властью, будут пытать и убьют. В общем, не получилось с колхозами. Только говорить об этом вслух нельзя, привлечь могут за антисоветскую пропаганду.

А я вспоминаю о Володе. «Жаль, что ему об этом нельзя написать, – думаю я. – Он, наверное, храбрый! Он борется с врагами Советской власти! И пистолет у него есть!»