Читать книгу Екатерина Чубарова - Татьяна Алексеевна Коршунова - Страница 14

Четверня понесла карету по Московской улице на Мироносицкую дорогу. За кузницами на окраине Углича в свете каретного фонаря замелькали терракотовые стволы сосен, утопающие в паутине лещины. После получаса езды они перемешались с елями, берёзами и осинами. Стало темно. Дорогу было бы не разглядеть, если бы не расступились тучи и не открыли мелкие огоньки созвездий.

Пять вёрст… Десять… Екатерина научилась считать вёрсты интуитивно, не узревая дорожных столбов.

Одиннадцать вёрст…

Карету тряхнуло – и замшевая тулья Лизиной шляпки ткнулась ей в подбородок. Ненилу кинуло на герцога, он подхватил солдатку под локти – и Алёнка едва не выкатилась из рук. Послышалось ржание лошади – странное, надрывное. И чужие голоса.

Вскрикнул Леонтий.

И карета остановилась.

В полудрёме Лиза не успела испугаться. Екатерина смотрела вопросительно в её хлопающие глаза. Это был сон? Откуда – незнакомые голоса на дороге среди леса?

Первым сообразил Раффаеле – схватился за рукоять сабли. Дверца открылась – и показалась рука с топором.

– Всё, баре, приехали, – сказала обросшая голова в дырявой шапке. – Не рыпаться – нас всё одно больше. Выходим из кареты!

Раффаеле подбодрил взглядом забившихся в угол барышень, перекинул через плечо портупею и, не отпуская сабли, спустил ногу из кареты. Множество рук, как змеи Медузы Горгоны, просунулись в его карманы. Карету окружали люди: обросшие, грязные, с топорами и дубинами. Сколько их было? Пять? Шесть? Больше? Волосы, бороды висели слипшейся паклей.

Екатерина прижала к себе свёрнутое шерстяное одеяло и зонтик – и шагнула, как в яму: подножку никто не выдвинул. Удержалась на ногах – ухватилась за руку Раффаеле. Сумочка-кисет с деньгами стала на локте неощутимо-лёгкой, и отрезанный шнурок упал на землю.

Грязные руки противно ощупывали складки рединготов её и Лизы. С Ненилы брать было нечего – но и белый узелок с детскими пелёнками оказался располосован ржавыми лезвиями.

Обросшие чудища, как муравьи, копошились у экипажа. Трогали лошадей и колёса, сидели в карете и заглядывали под господские сиденья. Лиза спряталась за клетку с голубем, вцепилась в прутья. Раффаеле закрыл спиной барышень и Ненилу.

В лицо ему сунули топор.

– Слышь, барин. Саблей своей не маши. Убьёшь одного нашего – другие тебя зарубят. И твоих баб. Коли будешь тихо стоять – будешь жив. Нам нужна повозка и лошади. Понятно?

Герцог свысока смотрел на топор, пачкающий его гладкий подбородок, и молчал.

Вонючая масса издавала дикое рычание, железный смех и скверную брань, какой никогда не слыхивали барышни, Раффаеле не понимал; и только Ненила закрывала глаза, прижимала к груди головку дочери и шептала молитву.

Двое открыли ящик, прикреплённый к карете, и на землю полетели полоски белого полотна.

– Ты чё делаешь? Это нам сгодится! – рыкнул кто-то.

Запóлзали – стали подбирать простыни, перепачканные дорожной пылью.

– Отдайте нам одеяла. Только их. Пожалуйста, – попросила Екатерина из-за высокого плеча Раффаеле.

Волосатые головы повернулись на неё и загоготали.

– Тёплые одея-яла? А может, они и нам сгодятся!

– Нам нужны одеяла, – Екатерина дрожала, как в ознобе. – Без них мы замёрзнем в лесу. Отдайте нам одеяла! – её голос сорвался.

– Ты гляди – нет бы жизнь просить, а она просит одеяла! – скалил зубы обросший с топором.

– Слышь, барин! – произнёс вблизи чей-то гнилой рот. – Дай нам одну бабу? Куда тебе столько? А мы тебе одеяла! А?

– Не подходите! – пригрозил Раффаеле. За его спиной сжались в беспомощный клубок три женские души.

Шерстяной ком бросился ему в лицо.

– Забирай! Тут и так добра хватает.

Они облепили карету, как августовские мухи: набились внутрь, расселись на крыше, на козлах и ящиках, прикреплённых сзади. И помчали лошадей в неволю – лучших Чубаровских лошадей, вскормленных бежецкими лугами.

Раффаеле замер, сжав кулаки. От нелепой радости, что они остались одни на дороге. Лиза кинулась к Екатерине на шею.

Они огляделись: бескрайность леса давила со всех сторон. Как яма, из которой в жизнь не выбраться; как беспощадные объятия трясины. Закричать до хрипоты, звать на помощь – никто не услышит, потому что за далью леса – мир, не подозревающий о существовании этого места.

«А где… Леонтий?» – стуча зубами, выдавила из себя Ненила.

Глаза различали в темноте силуэты: на дороге, где остались растоптанные следы от подков, лежал распростёртый человек.

Екатерина одна никогда не видела смерти. Но первая кинулась к нему. Наклонилась над его лицом, дотронулась до макушки. Войлочный колпак был горячий и мокрый, пар от него растворялся в морозном воздухе. На пальцах осталось что-то липкое.

– Леонтий! – хрип в горле заглушил её голос.

Подбежал Раффаеле, с неаполитанской расторопностью потормошил его за плечи и руки и приподнял под спину. Леонтий охнул. Из темени его на утоптанный песок вытекала тёмная кровь. Екатерина смяла колпак и попыталась промокнуть.

– Чем перевязать? – спросил Раффаеле.

– Погодите! – Ненила уложила Алёнку в траву на обочине. – Погодите, я найду!

Она развязала узелок, вытащила чистую пелёнку и разорвала пополам. Они втроём склонились над Леонтием, стоя на коленях на влажном песке.

– Потерпи, голубчик, – прошептала Ненила, обматывая ему голову.

– Пробили череп, – сказал Раффаеле. – Нужна тугая повязка. Но прежде – удалить осколки кости.

– Вы сможете? – спросила Екатерина.

– Без света и чистого ножа…

– Нам неоткуда ждать помощи, сеньор Раффаеле. Углич в одиннадцати верстах. Нам не дойти туда ночью с раненым человеком.

– Близко деревни могут быть, – он покрутил над коленями немеющими руками.

– Если пойдём искать, мы заблудимся, – сказала Екатерина. – Надобно дожидаться рассвета.

Лиза дрожала. У неё в ногах в траве сопела Алёнка.

– Который час? – Раффаеле сунул руку в карман. – Dannazione!39 Они украли мой брегет!

– Чего делать, Катерина Иванна? – всхлипнула Ненила. – Будем ждать на дороге чью-нить повозку?

– Мы не сможем стоять на дороге неведомо сколько. Нам не остаётся иного, как ночевать в лесу. Как рассветёт, так и подумаем, как выбраться отсюда.

– Вы правы, Каттерина. Мы должны уйти с дороги. Ночью проезжают не только хорошие люди, – Раффаеле не признавался, какая усталость одолевала его после бессонной ночи в сарае. Сколько бы он отдал теперь, чтобы туда вернуться…

Он приподнял Леонтия под шею. Повязка промокла, почернела – хоть отжимай.

– Н-надо остановить кровь.

Ненила оживилась:

– Подорожником! Я пойду поищу!

– По-дорожь-ни-ком. Что это?

– Это круглые полосатые листья, – Екатерина ползала по обочине, ощупывала слизкую траву. – Не то, сеньор Раффаеле, это лопухи! Подорожник меньше.

Ненила нащипала листьев в подол. Не жалея пелёнок, туго примотала их к голове Леонтия. И Раффаеле понёс его в лес. Ветка схлестнула ему шляпу, и она пропала в пространстве ночного леса – но это было теперь не важно.

Екатерина шла впереди, раздвигая тенёта ольхи, лещины и молодых берёз. Под ногами шуршало, трещало и ломалось. Нашли сухое место под двумя осинами. Уложили Леонтия на покрывало опавшей листвы.

– Глядите, как бы ссыканцы не бегали! – беспокоилась Ненила. – Да не замёрз бы, страдалец, на голой-то земле! Ишь как сентябрит!

Держа на одном локте Алёнку, другой рукой она повесила клетку с голубем на сучок.

Повсюду пахло сыростью, болотом и еловой смолой. Кто-то хлюпал носом. Раффаеле, на коленях перед Леонтием, откинул с глаз прядь волос: Лиза дышала на руки – вот-вот посинеет.

– Мы можем зажечь огонь? – обратился он в небо, будто к самой Деве Марии.

Пока Ненила отламывала безжизненно висячие ветки ольхи, а Екатерина собирала хворост, он завернул Лизу в шерстяное одеяло. Как скульптуру Святого Ианнуария, привезённую после реставрации… А Лизе вспомнилось слово старой няни: «кузовенька». Когда после бани зимой её, четырёхлетнюю, кутали в толстый платок, а он ей оказывался до пят. Ласковое, домашнее и тёплое слово…

Сложили костёр пирамидкой. «Ог-ниии..», – стонал Леонтий.

– Огниво! – догадалась Ненила.

А он всё тянул дрожащую руку к груди, открывал сухие губы, издавая слабые стоны. Раффаеле наклонился к нему, приставил к уху ладонь… «За… па-зуфой».

Ненила сообразила – расстегнула большие пуговицы его старенького зипуна и нашла огниво.

Кучка хвороста вспыхнула. Пламя озарило лица оранжевым рассеянным светом. Все встали вокруг костра и с удовольствием стали греть руки.

Затихло. Влажная свежесть болотного воздуха смешалась с запахом дыма. Тоненькие веточки корчились в огне, тихо потрескивая. С деревьев, шелестя, скатывались листья. Ни одно птичье крыло не задевало покойных крон над головой. Лес спал.

– Повните того мужика в трактире? – шёпотом заговорила Ненила. – Мене кажется, он был средь них. От него смердело так же.

Барышни молча посмотрели на неё, высвеченную мигающими всполохами.

– Я не думал, что русские злые, – произнёс Раффаеле. – Когда надо защищать свою землю от врагов, они сами – враги друг друга. Нападают, убивают, грабят… Ненавидят… Мне жаль вашу страну… У нас в Неаполе тоже есть разбойники… Неаполитанцы, как русские, могут ненавидеть… Теперь они предали короля и свергли его…

– И наши однажды предадут и свергнут царя. Как я говорю, так и будет! – ответила Екатерина.

Леонтий блестящими глазами смотрел на умиротворяющее пламя. Не привык он лежать в присутствии господ, когда они так нуждались в его верном служении. Он силился найти в себе прежнюю мощь, но здоровье уходило из тела, и боль дробила седую голову.

От дороги их закрывала огромная пушистая ель. Нижние тяжёлые лапы её лежали на земле. Поверх осыпанной хвои Екатерина расстелила одеяло.

– Кто-то из нас должен смотреть за костром и стеречь от опасностей, пока другие будут спать, – сказала она.

– Вы сможете уснуть – на земле? – Раффаеле ткнул пальцем под ноги.

– Сеньор Раффаеле, в военный лагерь мы с вами едем тоже не на перинах спать!

«Едем, – повторила она шёпотом, развязывая шляпные ленты. – Знали бы мои бедные родители… Знала бы Нина, где я этой ночью. Знал бы Александр…»

Под осинами покоился толстый ствол древнего дерева, заросший мягким мхом и лишайником. Раффаеле сел на него, уже не думая о чистоте белых панталон, – сейчас бóльшим несчастьем мог бы быть только дождь. Саблю ротмистра Чубарова он вынул из ножен и воткнул в землю перед собой.

Барышни повесили шляпки на сучья и легли рядом, чтобы греть друг друга. На своём одеяле оставили место и для Ненилы. Она пряталась за деревьями – кормила Алёнку.

Странно было лежать на земле, чувствовать её неровности, видеть плывущую бесконечную даль чёрного неба – словно на плоту посреди штилевого моря. Спать не получалось. И Лиза, и Екатерина молчали, наблюдая едва уловимое кружение земли. Облака то и дело закрывали и открывали небесные светила. А вдали виднелась особая звезда – словно зависшая в своём падении, с маленьким золотым шлейфом. Её тоже то скрывали, то освобождали движущиеся тучи. Это было прощальное блистание кометы, дивящей Россию последний год.

Екатерина отвернулась к костру: слёзы не поддавались воле и не могли остановиться. Лиза тряслась и жалась к ней, как птенец.

– Ложись ближе к костру, – не дрогнул голос, ни всхлипа не выдала Екатерина, против воли захлёбываясь горячими слезами.

– Я боюсь спать возле костра.

И она отдала Лизе свой редингот – укрыться. Ей было жарко. И не жалко.

«Бай-бай-бай, А-а-А-а-А», – за деревьями мелькал Ненилин белый платок. Девочка беспокоилась, хныкала. Разгорячённое тельце сквозь ватное одеяло калило матери руки.

Тихо похрустывал сгорающий хворост. Лиза согрелась и уснула. С закрытыми глазами лежала и Екатерина – силой воли нагоняла на себя дрёму. А за костром в тишине слышались подавленные вздохи Леонтия.

Раффаеле сидел один на поваленном дереве и усердно строгал палочку позаимствованным у Леонтия ножом, чтобы побороть усталость. Ненила подошла, села рядом на мшистый ствол.

– Не спит. И не плачет. А глазки-то открыты.

Герцог глянул на неё, затачивая палочку под гусиное перо.

– Вы позволите здесь сидеть? – робко спросила Ненила. Брови чернели у барина уж больно сурово…

– Да. У огня теплее, – в его голосе звучало обычное дружелюбие.

А лицо бессонные ночи исказили.

От жара костра щёчки ребёнка закраснелись. Ненила поцеловала дочку в горячий лоб. Она верила, что волшебство материнской ласки способно побороть любой недуг.

У Раффаеле кончались силы облачать мысли в русскую речь. Но он искал способы развеять силы Морфея и старался говорить.

– Тоскуешь ли ты по своей деревне, Ненила?

– Как не тосковать? Всё ж выросла там. Только о тамошней жизни вспоминать горестно. А в дороге горе-то, оно как-то и забывается.

Он рассмотрел в руках соструганное остриё. Лесные звуки ночной тишины располагали к беседе.

– Ненила. У тебя красивое имя. В Неаполе есть слово, похожее на твоё имя. Так мы называем любимую женщину. Nennella…

Задумался Раффаеле. Не нашёл у русских подобия этому неаполитанскому слову. Хоть и говаривал Ломоносов, что в одном русском языке – «великолепие испанского, живость французского, строгость немецкого, нежность итальянского», «мудрость греческого и латыни».

– Нен-нел-ла, – Ненила, как ребёнок, показала маленькие, словно молочные, зубы. – Надо же! Вот бы Мирону сказать. А он и не знал, как меня звать ласково.

Она замолчала, и уголки рта её опустились. Как дитя, не умела она притворяться.

– А этот ваш Не-а… Не-а-поль далеко? – неграмотные губы забавно раскрылись на звуке «а».

– Неаполь – далеко… Это по-русски «Неаполь», а мы его называем «Napule».

– На-пу… А каков он, ваш город? Он, чай, не похож на наши города?

Раффаеле сунул нож за голенище сапога, как делал Леонтий, и бросил палочку в костёр.

– Неаполь.., – он улыбнулся и прикрыл глаза. – Неаполь – это «кусок неба, упавший на землю». Так сказал один писатель. В Неаполе сейчас тепло… Солнце яркое, рано встаёт и быстро заходит. Ночи в Неаполе в сотню раз темнее, даже когда звёзды и луна светят. В Неаполе воздух пахнет цветами. Ты не знаешь, Ненила, какие там сады! Какие там розы… Магнолии… Дерево – другое. Листья жёсткие, как кожа сапога. Там олива растёт с вкусными плодами – из неё делают масло. И пальма. Нашу сосну зовут «пиния». Она похожа на зонт. Мы прятались под ними от солнца.

– Под соснами???

– Они другие, Ненила. Они не похожи на русскую сосну. Без них древний город Помпеи был бы как пустыня. Теперь на месте этого города руины и песок.

– А чего с ним сталось?

– Этот город погиб в давние времена, когда люди не знали Бога и верили в Юпитера. У нас есть большая гора. Из неё всегда выходит дым. Гору зовут Везувио. Когда из неё извергается огонь, земля дрожит, и Неаполь озаряется огненным светом. Огонь залил города Помпеи и Эркулану, и они остались под камнями.

– Как страшно там! – Ненила поёжилась. – Это ж и Неаполь ваш может залить огнём! Как же вы не боялись там жить?

– Мы давно привыкли жить рядом с вулканом, Ненила. Русские не боятся жить в деревне среди частых лесов с медведями – и мы также не боимся. У всех неаполитанцев особое состояние души: мы каждый час готовы к неожиданности и опасности. И даже имеем к этому вкус.

– А как туда добраться?

– Можно по земле: через Австрию и Италию. И можно морем на корабле.

– Море… А какое оно – море?

Раффаеле сладко вздохнул и улыбнулся:

– Море всегда разное. Когда солнце светит и небо прозрачно – море синее. Как небо, но темнее и ярче. Когда погода пасмурная, море серое или белое. Мы не видим, где кончается море и начинается небо. Зимой, когда идёт дождь, море зелёное.

– Ишь ты! Зимой – дождь. Вот диковина какая!

– Море шумит, как живое, и волны плещут на берег. Вода морская – солёная, как слёзы.

– А правду говорят, будто море такое широкое, что за ним берега не видать?

– Далёкая земля не видна. Но в Неаполе с берега мы видим остров Капри.

– Кап-ри… Надо же! Вы как будто сказку сказываете. Аж не верится. Неужто такая жизнь где-то есть?

– Сейчас и мне не верится, – Раффаеле вздохнул, глядя на русские породистые ели.

– Ох… Вот бы увидать, хоть одним глазком. Чего за море такое…

– Это возможно, Ненила. Ты молода и свободна.

– Нет, – она покачала головой. – Моря я никогда не увижу.

– Ты не можешь знать, что будет.

– Не увижу…

Раффаеле откинулся к осине, прислонился к стволу спиной. Из леса слышались одинокие клики ночной птицы. С верхушек деревьев спадала листва с тихим шелестом – как воск с горящей свечи. Изредка трещали ветки, будто ломались сами собой, – звук, всегда пугающий идущего лесом человека.

Ненила потянула подбородок – заглянуть, не спит ли герцог. В темноте бодро шевельнулись его чёрные ресницы.

– За лесом есть деревня, – сказал он. – Где-то воют собаки.

– Да?.. Ой… Батюшки! Да это ведь не собаки… Это волки уландают!

– Оставьте меня волкам, – послышалось вымученное бормотание Леонтия. – Я уж не жилец… А сами спасайтесь…

– Чего ты, голубчик, будто господа наши нелюди какие! – запричитала Ненила.

– Не говори это, Леонтий! – Раффаеле потряс молитвенно-сложенными руками. – Не бойтесь. Спите. Я не позволю волкам подойти к вам, если они появятся.

Если бы это в самом деле оказались волки!.. Лучше было не знать бедным русским людям: ведь в Неаполе водилось поверье, что слышать вой собак – к чьей-то скорой смерти…

Ненила не уходила. Баюкала Алёнку на груди.

– Иди спать, Ненила. Иди. Я буду держать ребёнка.

– Вы покачаете? Правда? – она с простодушной благодарностью посмотрела на герцога.

Подгузник поменяла. Подбросила хворосту в костёр. И приткнулась на край одеяла рядом с Лизой.

Горячее дыхание Алёнки пахло материнским молоком. Раффаеле первый раз видел близко дочь Ненилы, её младенческое личико с большими голубыми глазами, как у матери, и пухлой верхней губкой. К нежному подбородку присохли слюнки и молоко. В белом платочке на маленькой головке, она с любопытством смотрела на чужого «дядю» и хлопала пушистыми ресничками. Он улыбнулся. Маленькие пальчики высунулись из-под одеяла и тянулись в рот.

Барышни и Ненила затихли – как бабочки засыпают со сложенными крыльями. Шорох пробегал по верхушкам осин. Дождь?.. Нет, это был ветерок. От него содрогался каждый листок, как монетки лёгкого монисто. Время замерло. Часы остановились. Облака скрыли луну. Только луна могла известить, сколько осталось от ночи – длинной и бесконечной ночи с 9-го на 10-е сентября 1812 года.

Екатерина забылась на мгновение… и открыла глаза на глубину фиолетового неба с гуляющими тучами. Костёр ещё горел. Над ним веялись искорки пепла. Казалось, вечность воцарилась на земле, поглотив течение времени.

Леонтий спал затылком к костру. Его грудь поднималась и опускалась от мирного сонного дыхания. Раффаеле всё так же сидел на поваленном дереве, склонив голову. Прижимал к груди Алёнку. Чёрные пряди спадали ему на лоб.

Хрустнуло – возле его сапога! Он вскинул полуспящие глаза: это Екатерина споткнулась о корявую ветку, затаённую под ковром листьев.

Она села рядом, расправила на коленях тёмно-серое платье. Протянула руки за Алёнкой. Раффаеле уступил ей. Молча. Говорить не оставалось сил.

Девочка спала, разрумяненная и горячая. Екатерина стала качать её, строгими неподвижными глазами глядя во мрак леса за белеющими стволами берёз и осин. «Николай Чудотворец, помоги нам…»

Раффаеле приклонился виском к её плечу – почерпнуть силы для борьбы со сном. Шёлковые волосы коснулись её щеки, пронизанные тонким ароматом морской свежести и мандариновых цветов, ароматом его душистого мыла. Он так и не поднял голову. И Екатерина замерла, боясь потревожить его неловким движением. Не шевелясь, с безмятежно спокойным лицом держала она Алёнку. Образец невиданного терпения…

У Лизы замёрзли ноги. Она села на одеяле, потирая плечи: до боли отлежала их на жёсткой земле. Натянула на коленки Катин редингот и затихла, с нежностью глядя на Раффаеле. Отсюда ей было удобно любоваться им. И Ненила враз с барышней вскочила – по привычке. Села рядом.

– Глядите-ка, Лизавета Андреемна, – прошептала она. – Господин наш герцог спит, как дитя.

– Храни его Господь. Пусть спит.

– Не выдержал-таки ночь.

– Ещё бы, Ненила. У него же королевская кровь.

– То и видно, барышня!

Ненила на цыпочках подкралась забрать ребёнка. Малютка спала, причмокивая и сопя влажным носиком.

Уставшие руки освободились – и слабость разлилась по всему телу. Екатерина прильнула щекой к гладкому лбу Раффаеле и прикрыла тяжёлые веки…