Читать книгу Екатерина Чубарова - Татьяна Алексеевна Коршунова - Страница 5

Прощёное воскресенье в 1812 году выпало на третье марта. С началом Великого поста балы в Петербурге прекратились. По вечерам в окнах на Английской набережной перестали мелькать при свете люстр силуэты гостей. Сезон столичных развлечений заснул до весны.

В понедельник после обеда Екатерина застала Нину одну в гостиной на гобеленовом диване.

– Катрин, иди сюда, ma chère! Выпьем с тобою чаю!

Домоседство не воспрещало княгине блистать вкусом: белое платье, бронзовый орнамент на подоле и коротких рукавах, золотые серьги с лунным камнем, причёска «à la Жозефина».

На время поста кофейные столики и стулья в гостиной Ланевских составлялись вдоль стен под зеркалами и колоннами. Клавикорды закрывались. Исчезали нотные журналы.

В углу на персидском ковре ютился чайный столик. Его окружали модные кресла-корытца с подлокотниками, изогнутыми лебединой шеей.

Вошёл лакей с подносом, в кюлотах11 и белых чулках. Расставил перед дамами чашечки на блюдцах, сахарницу, чайник, вазочки с постным печеньем и вишнёвым вареньем – без косточек, как любила княгиня. Разлил китайский чай, поклонился – и неслышно затворил за собою двери.

Античные сюжеты украшали фарфоровый сервиз.

– А что Вера? Она ещё в Петербурге? – поинтересовалась княгиня.

– Увы, Нинетт, ей так и не довелось поговорить с Александром, – Екатерина опустила глаза на вьющийся из чашечки горячий пар. – Я пыталась помочь им встретиться. Боюсь, теперь Александр возненавидит меня.

– Боишься, что он посчитает тебя навязчивой?

– Полагаю, он уже меня таковой считает.

Нина подержалась за блюдце… Оставила на столике.

– Катрин, я знаю Александра со слов моего мужа. Одно я могу утверждать: это человек чести. Не стану ручаться за его нрав в семейном кругу, но в обществе он безупречен.

– Ты говоришь о том, что… что mon amour pour lui ne me compromette pas12?

– Oui, Catherine. Il fera tout pour protéger votre réputation13. И всё же, есть в нём что-то, что меня порой пугает…

– Его жестокость и бесчувственность к тем, кто его любит. Но Александр рождён быть отважным воином, а эти качества помогли бы ему дослужиться до генерала!

– Супружество не поле брани. Жизнь с таким мужем, боюсь, не составила бы счастье ни одной женщине.

– Ты права, Нинетт. Но любящая женщина должна уметь прощать…

Голос лакея в дверях заставил вздрогнуть:

– Ваше сиятельство, к вам герцог ди Кастеланьоло.

– Проси.

В гостиную вошёл высокий красавец в тёмно-коричневом двубортном фраке со стоячим воротником. Его полудлинные чёрные волосы, зачёсанные со лба и висков, открывали тонкие бакенбарды-favoris.

– Приятно снова видеть вас в нашем доме, герцог! – княгиня Нина улыбнулась и встала навстречу. – Вы становитесь у нас частым гостем, что меня весьма радует!

Он прикоснулся губами к её руке.

– Где ваш супруг?

– Пётр Васильевич отлучился по делам службы.

– Жаль. Я надеялся увидеть князя.

– Прошу вас, герцог, составьте нам компанию.

Княгиня приказала лакею подать чай и подвела иностранного гостя к диванному уголку.

– Сеньор Раффаеле, позвольте вас представить моей подруге Екатерине Ивановне Чубаровой – дочери отставного ротмистра гвардии, участника русско-шведской войны.

Екатерина встала. Он поклонился:

– Вы носите имя русской императрицы.

– Увы, – она сделала книксен.

«Только я – Катя! Одна!» – заявила она, пяти лет от роду, когда к Александре Павловне пришли крестьяне просить разрешения окрестить младенца Катериной. С тех пор ни одной Катьки в деревне не рождалось – дабы не гневить барышню.

Герцог сел в кресло-корытце: руки положил на лебединые шеи из карельской берёзы, чуть запрокинул голову. Подбородок и носок чёрного начищенного сапога направил на угловую колонну – ни на одну из дам. Правую руку его декорировал золотой перстень с тёмно-бурым драгоценным камнем.

– Вообрази, Катрин! Уже год, как сеньор Раффаеле в Петербурге, а нам до сих пор не довелось познакомиться, – Нина наливала ему чай. – Быть может, вы, сеньор Раффаеле, расскажете нам какой-нибудь неаполитанский анекдот?

– Извольте. В Неаполе жил известный человек – принц Сансеверо. Дон Раймондо ди Сангро, великий изобретатель. Он поднимал животных и растения из пепла, создавал разноцветные фейерверки с песней птиц и даже свет, который не гаснет. Никто не знал его тайны. Однажды, когда моему отцу было семь лет, Неаполь увидел чудо. Карета выехала в море. Лошади скакали по волнам. Оказалось, что ди Сангро сделал их из пробки, а колёса двигались по волнам благодаря клинкам.

Княгиня улыбнулась:

– Этого учёного почитали за чернокнижника?

– Верно! – герцог всплеснул руками и погладил локотник её кресла. – Папа объявил его трактаты еретическими. Но дон Раймондо оставался предан всегда своему королю.

– А вы служили при дворе?

– Мой отец и моя мать служили при дворе.

Екатерина вслушивалась в его носовое «йа» и необычно мягкое «жь». И молчала, молчала… Она никогда не имела дел с титулованными иностранцами. Фразы не подбирались. На вопросы вежливости ради – не находилось слов.

Облик герцога не имел изъянов. Ровный цвет кожи топлёного молока на щеках перетекал в обожжённые сливки и собирался в мягкую тень под высокими скулами. А глаза – чёрные, со скрытыми зрачками, до внешних уголков густо подведённые ресницами, составляли идеальные пропорции с классическими линиями бровей, каких нарочно не нарисовать. Голос – приглушённый тенор. Поющий последний слог. Речь – как стая журавлей: взлетает фраза – и смотреть больше никуда нельзя. Тон выше – тон ниже, и, замолкнув, остаётся звенеть в ушах, как в хрустале.

– Если наш король вернётся в Неаполь, я докажу ему свою верность. Это моя надежда.

Он произносил «ежьли» и «надьежьда».

– Как вы находите Россию? – княгиня со светской лёгкостью меняла темы.

– Россия любит принимать гостей. Русские щедры. Но мы имели трудность… привыкать к холодной погоде и к русской пище. В ваших кушаньях много лука, и солят у вас не мясо, а огурцы и грибы.

– Неужели ничто вас приятно не удивило?

– Образованность русских женщин! В Сан-Пьетробурге я посетил дом неаполитанского посла. Его жена – русская княжна, знает по-неаполитански и разбирается в искусстве живописи. Русские дамы говорят на иностранных языках, знают историю моего королевства и других стран. В Европе редкая женщина может похвалиться знанием вашей истории и русского языка.

От герцога исходила сила достоинства: как нимб святости – но не святость. И титулованность, и красота лишь дополняли её, однако порождало эту ауру нечто иное. Откуда она бралась, Екатерина постичь не могла, но эта сила вводила в оцепенение. Серебряная ложечка с вишнёвым вареньем дрогнула в её руке – и ягода упала на белую атласную туфлю.

– Каковы последние вести из Европы? – продолжал герцог беседу.

– Пока что в Петербург доходят слухи о договоре Франции с Пруссией, – княгиня Нина протянула руку за колокольчиком. Вызвала лакея. – Наполеон заручился поддержкой прусской армии в наступлении на Россию. Паисий, почисти туфлю госпоже Чубаровой. Говорят, войны не избежать.

Щёки Екатерины уподобились вишнёвому сиропу: герцог смотрел на её худую щиколотку! А лакей с невозмутимым видом ползал на коленях – оттирал салфеткой следы пятна.

Князь Пётр Васильевич воротился домой. Уже смеркалось. Для герцога приготовили любимый русский десерт: чернослив с грецкими орехами, – и остатки сметаны уже успели растаять на блюдце.

– Я рад вас дождаться, князь! – он поднялся навстречу.

Княгиня Нина подошла к мужу и приняла его двухуголку. Она всегда забирала у князя шляпу сама – с любовью и преданностью послушной жены. Пётр Васильевич наклонился к её руке – отблагодарить поцелуем.

– Надеюсь, вы ещё не уходите, герцог? У меня есть хорошее вино.

– Я не отказался бы, князь. Но я долгое время в вашем доме, и я утомил княгиню…

– Нисколько, сеньор Раффаеле! – Нина улыбалась ему.

– Вы очаровали мою жену!

– Благодарю вас за любезный приём, – герцог похлопал князя по плечу и подошёл к ручке княгини Нины, озолоченной кольцами и браслетами. – Вы дважды принимали меня. Настал мой черёд пригласить вас. Мы ждём вас завтра к обеду. Буду рад познакомить вас с моими друзьями.

Екатерина так и стояла в чайном углу возле своего кресла-корытца. Плутала потупленными глазами по лабиринту греческого меандра на ковре.

– Могу ли я надеяться увидеть вас в моём доме с князем и княгиней?

У неё дрогнули ресницы. Это к ней обращался герцог!

– Если мне позволят родители, – она сделала быстрый книксен, чтобы удержать равновесие.

С Ниной – да не позволят?.. В гости. К герцогу. «Ту-тух! Ту-тух!» – сердце отдавалось в ушах, как чужое.

– Маленькая ножка есть признак подлинного благородства, – заметил герцог тихим голосом. И улыбнулся. – Дочь моих друзей будет рада познакомиться с вами.

Маленькая ножка – вишнёвое варенье! У Екатерины зажгло в висках.

Князь Пётр Васильевич ушёл проводить гостя до кареты. Нина взяла её за руку, заглянула в глаза:

– Ну, что, ma chère, хорош герцог?

– Кто он? Я не могла отделаться от чувства, будто передо мною сам Император.

– А я заметила, что ты сама не своя!

– Должно быть, он посчитал меня глупой.

– Полно! Молчание не признак глупости, а достоинство благородной девицы.

– Где вы с Петром Васильевичем познакомились с ним?

– На Масленичных гуляньях. И поверь мне, Катрин, о знакомстве с герцогом я вспоминаю с бóльшим стыдом, нежели ты о вишнёвом варенье! – княгиня Нина засмеялась, приобняла подругу и потрепала её вирджиниевый14 рукав.

***

Карета с гербом Ланевских подкатила к серому каменному дому на Мильонной, замшелому от петербургской влаги, с плоской аркой над входной дверью и длинным рядом узких окон.

Вышла темноволосая горничная. Провела князя, княгиню и Екатерину в прихожую с фисташковыми стенами и белыми колоннами, приняла одежды и шляпы. Куцая тесьма с узлом выбивалась у неё из-за корсажа – на ней висел деревянный православный крестик.

– Пожалуйте за мной. Сеньоры ждут вас.

«Сеньоры» – как складно говорила. А ведь русская!

Арка с барочными барельефами отделяла прихожую от лестницы. В верхнем вестибюле с лепными фризами и колоннами встречал герцог ди Кастеланьоло. За ним шла улыбчивая женщина и протягивала руки к незнакомым гостям. Чёрная коса лежала короной на её голове на античный лад.

– Commàre, это мои русские друзья, – сказал ей герцог. – Князь Пьетр Ланьевский. Княгиня Нина Ланьевская. Сеньорина Каттерина Чубарова.

Женщина обнялась с Ниной и Екатериной. Зелёная шаль соскользнула с её плеча.

– Bòna jurnàta!15 Я Сибилла, крёстная mammá Раффаеле! – представилась она ласковым голосом, словно обращалась к маленьким детям. От внешних уголков её больших серо-зелёных глаз ласточкиным хвостиком расходились две морщинки.

В дверях показались два похожих лица: постарше и помоложе.

– Маркиз Патрицио Сан-Чезаре – мой крёстный отец, – представил герцог сеньора в тёмно-синем фраке с белоснежным жабо. Его каштановые с сединой волосы завивались на висках и крепились сзади чёрной лентой.

Отец Джулиано – так вот что означало «брат от духовного родства»!

Приземистый старичок явился из соседней комнаты в военном двубортном кафтане цвета морской волны с золочёными пуговицами, в синих кюлотах и белых чулках, по старой моде Неаполитанского королевства. Раскланялся.

– Дон Сильвано Порчинари – отставной вице-адмирал славного неаполитанского флота! – герцогу пришлось чуть присесть, чтобы обнять его за плечо.

Ниже ростом и на два десятка лет старше жены, дон Сильвано так и лучился добродушием. Супруга же его оказалась полной противоположностью Сибилле: волевой взгляд тёмных глаз, мягкие, тускловатые от седины светлые кудри в высокой причёске à la Plotina, худые руки с длинными пальцами. Она носила нежное имя – Эмилиана.

Последней к гостям выбежала девушка в белом батистовом платье с высокой талией и подхватила вице-адмирала под руку. Тяжёлые локоны цвета тёмного золота тянули греческий узел на её затылке книзу. Это она танцевала сальтареллу на Дворцовой площади с молодым маркизом Сан-Чезаре – Ланевские узнали её по волосам.

– Это непоседливое чудо – наша дочь Биатриче! – сказал вице-адмирал.

– Вы прекрасно говорите по-русски, – заметила княгиня Нина.

– Мы изучили русский язык, чтобы не говорить по-французски в России, – ответил старший маркиз Сан-Чезаре.

Дочка внешне походила на отца: светлые глаза, пухлые розовые губы, дружелюбная улыбка и живость движений. От матери она позаимствовала волосы, прямые медно-коричневые брови и римский нос с горбинкой – по-женски небольшой, что придавало её лицу очарование.

– Просим вас в гостиную, скоро подадут обед! – Сибилла указала рукой на главные двери напротив лестницы, взяла мужа под локоть и пошла впереди.

Биатриче отделилась от родителей, поравнялась с Ланевскими.

– Прошу вас, не говорите донне Эмилиане, что мы виделись, – шепнула она. – Мой отец заболел. Mammá хотела, чтобы я сидела с ним. Но patemo отпустил меня на carnelevare16.

В чисто убранной гостиной стоял длинный стол с угощениями. Мебель из карельской берёзы с желтовато-кремовой обивкой вносила домашнее тепло и уют в холодно-голубые стены. Под циферблатом напольных часов качался маятник.

Раффаеле возглавлял стол. Справа и слева от него усадили князя Петра Васильевича и княгиню Нину. Строгому порядку никто не следовал: семья вице-адмирала занимала места ближе к герцогу, чем его титулованные крёстные родители.

– Мы не знали, что у вас такая большая семья, сеньор Раффаеле, – отметила Нина.

– Да! Теперь, в России, мои друзья – это моя семья!

– Вы угостите нас блюдами неаполитанской кухни? – поинтересовался князь.

– У нас русские повара. Они не смыслят в неаполитанской кухне, – Эмилиана указала на свой гладкий лоб, наискосок укрытый густым локоном. – Наши слуги остались в Неаполе.

Екатерине, дворянке седьмого класса, предназначалось место между Биатриче и Джулиано – напротив Сибиллы. Биатриче заглядывала ей в лицо с любопытством искреннего ребёнка. В её серо-голубых глазах, светлых и блестящих, как в прозрачной воде, чернели камешки зрачков.

– Сколько вам лет? – спросила она.

– Восемнадцать, – ответила Екатерина.

– Мне девятнадцать. Мы можем быть подругами. Я умею говорить быстро по-русски, но знаю мало русских слов. Не обижайся, если я скажу неправильно.

Биатриче говорила приятным голосом с низкими нотками, русские слова у неё выходили с мягким «л», «жьлов» вместо «слов», и она путала «р» и «д».

На другом конце стола герцог ди Кастеланьоло беседовал с князем и княгиней.

– Что ты думаешь о Раффаеле? – спросила Биатриче.

– Должно быть, сеньор Раффаеле очень знатного роду.

– Знатного-знатного, – подтвердила она. – Ты связана родством с князем и княгиней?

– Нет… Мы с княгиней Ниной подруги.

– Наверное, твой отец имеет высокий титул, если Раффаеле пригласил тебя к нам. Раффаеле строг и капризен в выборе друзей. Он не станет окружать себя людьми с манерами… ndescretezza. Я не знаю, как перевести это на russo.

– Нахальность, неделикатность, неуважительность, нескромность, – подсказал Джулиано.

Биатриче положила руку на лоб.

– Как много трудных слов… Раффаеле презирает эти черты характера, – она постучала по горлу ребром ладони. – Он не подпустит к себе близко такого человека.

Нахальность, неделикатность, неуважительность, нескромность… Екатерина примерила каждое слово к себе – нет ли в ней презренных пороков.

– Биатриче, ты запугала нашу гостью! – воскликнула Сибилла. – Вам не нужно бояться Раффаеле, моя милая, о вас он говорит только хорошее!

Она улыбнулась и заглянула Екатерине в лицо весёлыми молодыми глазами.

– Сеньор Раффаеле говорил вам – обо мне?

Он впустил её в свою память? Её образ запомнили глаза – самого герцога ди Кастеланьоло?.. А ведь она всего лишь дочка отставного гвардейского ротмистра! Выросла в провинции… Другое дело – Нина. Умна, благородна, образование и воспитание – comme il faut.

– А кто родители сеньора Раффаеле? – Екатерина решилась на смелый вопрос. – Они не приехали с вами в Россию?

Ответила Биатриче:

– Родители Раффаеле погибли. Его mammà была королевской крови. Её казнили. Мы уехали из Неаполя из-за неё, чтобы Бонапарте не преследовал Раффаеле.

– Королевской… крови! – Екатерина едва не поперхнулась куском хлеба. Что она делала в этом обществе, с деревенским домашним воспитанием?

– Разве Раффаеле не рассказывал вам? – спросила Сибилла.

– Сплетничаете, маркиза! – дон Патрицио Сан-Чезаре изобразил рукой клацающий рот.

В присутствии русских гостей они старались говорить друг с другом по-русски.

– О чём вы рассказываете, commàre17? – спросил Раффаеле.

– Твои гости не знали, что ты из рода Борбоне.

Вилка княгини Нины замерла зубцами в котлете.

– Вы бежали в Россию от Наполеона и потому скрываете королевское происхождение, сеньор Раффаеле?

– Это не совсем так, – он мягко отстранил ладонями белую скатерть. – Моё отношение к королевскому роду – не более чем семейное предание.

– Это предание погубило мать Раффаеле, – Эмилиана провела по горлу длинными пальцами. – Оно могло и Раффаеле погубить, но мы успели уехать. Герцогиню Пачифику ди Кастеланьоло расстреляли за роялистский заговор.

– Боже мой! – ахнула Нина.

– Я с детства знала Пачифику, – Сибилла вздохнула, подняла на потолок глаза. – Она была меня старше. Я хорошо помнила её отца. Говорили, что он был незаконным сыном короля Карло или его дальнего родственника из рода Борбоне. Я не знаю, что породило эти подозрения. Он носил фамилию графа Сан-Ренато, своего отца. Он умер, когда меня отдали на воспитание в монастырь маленькой девочкой. Пачифика была редкая красавица. Моя mammà любила говорить мне: «Будь как Пачифика», «Твои манеры должны быть как у Пачифики». А как она танцевала фанданго!.. Я любила её, как сестру. А она называла меня «rigginema»18. Когда меня забрали из монастыря, Пачифика собиралась замуж. Она попросила за меня перед королевой, и меня приняли чтицей. Первый год при дворе я служила под покровительством Эмилианы. Они были подругами. Королева Мария Каролина благоволила Пачифике. Король Фердинандо имел фавориток, но Пачифику ни разу не склонил к любовной связи. При дворе ходили слухи о её близком родстве с королём. Его величество мог их слышать. Королева помогла Пачифике найти хорошего мужа. Герцог ди Кастеланьоло, отец Раффаеле… Отважный офицер!..

– Мой самый дорогой друг, – произнёс дон Патрицио. – Мы росли вместе. Вместе бегали по морскому берегу, ловили анчоусов, собирали цветные камни и лазали за красными апельсинами. Фабио избрал военное поприще, а я канцелярию. Поход за освобождение Рима от французов стал для него последним.

– Нет – он благополучно вернулся оттуда, – Сибилла покачала указательным пальцем. – Смерть нашла его в родном Неаполе, когда за нашей армией из Рима пришли якобинцы. Общество Неаполя разделилось.

– На верных королю и предателей-франкмасонов, – Эмилиана передёрнула плечами. – Наши бывшие друзья стали проповедовать liberté, égalité, fraternité19.

– Мне было шесть лет. Я помню, как мимо нашего дома шли с флагами, – сказала Биатриче. – Мне не разрешали подходить к окну, и я подглядывала украдкой. Они были похожи на бандитов: грязные, в красных колпаках; дамы – со стрижеными волосами!

– Они и вели себя, как бандиты, – добавил Джулиано. – Мне пяти лет не исполнилось, а я запомнил, как испугался, когда они разбили наше окно камнем. Они пели: «Ah! ça ira, ça ira…»

– Джулиано, замолчи! – Биатриче схватилась за щёки. – Я боюсь этой песни!

– Бедный мой мальчик! – Сибилла протянула к сыну руки через стол. – В эти страшные дни мы остались одни в Неаполе с нашими маленькими детьми. Король Фердинандо укрылся на Сицилии. В порту сожгли все корабли.

– За что убили вашего отца, сеньор Раффаеле? – спросила княгиня Нина.

– Мой отец вышел на площадь, хотел призвать предателей встать на защиту короля. Он увидел в толпе знакомые лица офицеров своего полка. Один из них заколол его.

– Несчастная Пачифика осталась с Раффаеле одна, – Сибилла покрутила сщипнутыми пальцами. – Мы пережили пять страшных месяцев Партенопейской республики. Так якобинцы стали называть наше королевство.

– Нас, роялистов, они называли разбойниками, – дон Патрицио покачал ладонью перед виском.

– Пусть так, – сказала маркиза. – Мы знаем, что многие нас судили за преданность королю и королеве, когда предателей беспощадно казнили. Но в нас осталось сильно убеждение, что в сердце монархиста не должно быть места осуждению.

– Я не судила бы вас! – высказалась Екатерина. – Власть короля дана от Бога! Никто не вправе осуждать, хорош король или плох, достоин он почтения или нет!

Какие честные и строгие глаза! Раффаеле улыбнулся: интуиция подсказала ему ещё вчера, что эта девушка не могла думать иначе.

– Если бы Фабио остался жив, он не пережил бы позора неаполитанской армии, когда французы пришли второй раз, – рассуждал дон Патрицио. – Это случилось после сражения в Аустерлиц. Вы воевали там, князь?

– Да, верно, мне пришлось в том сражении участвовать…

– Поражение России и Австрии означало наше поражение. Бонапарте издал приказ уничтожить династию Борбоне.

– Король и королева не ждали, когда Бонапарте отправит их на гильотину, как французскую королевскую семью, и уплыли в Сицилию, – добавила Эмилиана.

– Но почему вы говорите «позор неаполитанской армии»? – обратился князь Пётр Васильевич к маркизу. – Вы же не отдали Неаполь французам без боя. Насколько мне известно, генерал Массена встретил довольно сильное сопротивление.

– Наши воины приняли французов достойно, – железным тоном произнесла Эмилиана и сжала тонкие багровые губы. Лицо её сохраняло спокойствие и любезность, а дрожащая рука до изнеможения комкала салфетку.

– Наш старший сын Ладзаро погиб. Наш мальчик, – проговорил поникшим голосом вице-адмирал. – Он оборонял крепость Гаэта…

– Неаполитанская армия не смогла защитить корону Борбоне, – сказал дон Патрицио. – Наши крепости сдавались, солдаты бежали. Восстания продолжались, но французы не щадили людей. Грабили, убивали.

– Они истребляли всех, кто мог хранить в себе память о преданности королю Фердинандо, – добавила Сибилла. – Мы не знаем, кто донёс ставленникам Бонапарте, что Пачифика и Раффаеле из рода Борбоне.

– За Пачификой приехали вооружённые кавалеристы, – продолжала Эмилиана. – Я была с нею. В её доме. Она успела попросить меня спрятать Раффаеле. Раффаеле не знал о чём-либо, я тайно перевела его в наш дом. Пачифику спросили: «Вы не признаете короля Джузеппе Бонапарте и желаете восстановления династии Борбоне?» Она ответила: «Я не признавала и не признаю на троне Неаполя никого кроме настоящего короля из династии Борбоне». Должно быть, она сказала так на суде – это погубило её. Пачифика презирала ложь и притворство.

– Но вы сказали, что герцогиню обвиняли в роялистском заговоре. Какие нашлись тому доказательства? – пытливые глаза княгини Нины смотрели на вице-адмиральшу.

– Пачифика не была в заговоре. Какие нашли доказательства? У нас нет ответа. В тюрьме неаполитанские солдаты относились к ней с почтением. Это злило французских офицеров. Я приходила просить свидания с нею. Они требовали меня выдать им сына Пачифики. Говорили, это для допроса. Мне угрожали. Обещали повесить с мужем и дочерью на реях его собственного корабля.

– В порту Неаполя патрулировали солдаты, – продолжала Сибилла. – Они ждали, что Раффаеле побежит на Сицилию просить защиты короля. Я и маркиз с детьми отправились в Абруццо – без слуг, переодетые бедняками. Мы сказали Раффаеле, что ему нужно скрыться для облегчения участи матери. Раффаеле исполнилось девятнадцать лет. В тот год он закончил университет и готовился поступить на службу к королю, но не успел. Эмилиана и дон Сильвано остались в Неаполе. Они пытались помочь Пачифике и собирали наше имущество. Через пять дней мы добрались до моря Adriateco. Путь был трудным и долгим: через горы, деревни. Абруццо оккупировали французы. Но там нас не ждали и не узнавали. Через семь дней мы встретились с друзьями в порту Пескара. Они приплыли из Неаполя с вестью о казни Пачифики. Мы взошли на корабль и уплыли в Австрийскую Империю.

– Но Австрия заключила мир с Францией, – добавил дон Патрицио. – Мы поспешили к границе с Россией. Мы знали, что только русские не выдадут Раффаеле Бонапарте.

– Мы остановились в Вильно на четыре года, – продолжала маркиза. – Там был ближайший университет. Мы обратились к князю Адаму Чарторыйскому с просьбой принять туда нашего сына. Когда Джулиано закончил университет, мы приехали в Пьетро-бург. Здесь, в русской столице, мы могли надёжнее спрятаться.

– Одна надежда даёт нам силы жить, – вице-адмирал Порчинари потряс скрещенными пальцами. – Увижу ли я, больной старик, наш Неаполь? Успею ли узнать, что не напрасно мы потеряли нашего Ладзаретто?

Он достал из кармана хлопчатый платок и заплакал в него, уронив седую голову.

– Pate! – воскликнула Биатриче. – Pate! Вы не можете так думать! У вас опять случится удар!

Она выпорхнула из-за стола, обежала гостей и обняла вице-адмирала.

– Простите, – произнесла Эмилиана. – Мы знаем, у русских не принято выказывать чувства.

– Вам не в чем извиняться, сеньора, – ответил князь Пётр Васильевич. – Мы понимаем ваши настроения.

Она встала из-за стола. Гордым твёрдым шагом, как ходят придворные дамы, направилась к белым дверям в соседнюю комнату и распахнула их:

– Прошу вас!

Все прошли в диванную. За столом продолжал сидеть один вице-адмирал. Он не двигался и не отнимал от глаз платка. Биатриче осталась с ним, облепив его плечи обеими руками.

В диванной напротив окон, закрытых белыми шторами с бахромчатыми ламбрекенами, гудел горячий камин. В простенке стоял один канделябр с зажжёнными свечами.

Эмилиана приказала принести два стула и две мандолины.

– Я сыграю для вас. Raffajele, ajutame, sunarriamo a dduje!20

Они исполнили на двух мандолинах Сицилийскую сонату Доменико Скарлатти. Екатерина наблюдала за сосредоточенным лицом Раффаеле, за его рукой, задевающей струны птичьим пером. Музыка отзывалась в стенах серебряными звуками и уносила в мир позднего барокко, окружённых пальмами дворцов и неспешных прогулок по белым дорожкам королевского парка.

Тихонько отворилась дверь – вошла Биатриче. Вице-адмирал пробрался за нею к дальнему дивану у стены.

Эмилиана покачивала головой в такт. В уголках её губ мелькала улыбка, когда она встречалась глазами с Раффаеле, – будто взгляд помогал держать созвучие.

– Эту музыку мы исполняли для королевы с матерью Раффаеле, – мандолина опустилась к ней на колени.

– Великолепная музыка! – похвалил князь Пётр Васильевич. – А сколько в ней души! Верно, Нина?

Екатерина встрепенулась: кто-то взял её за руку.

– Я хочу показать тебе дом, – Биатриче смотрела на неё светящимся взглядом.

Что скажет Нина?..

Княгиня кивнула. И девицы вышли в другие двери – во внутренние покои.

Дочка вице-адмирала была одного роста с Екатериной, но крепче сложена. Белая ткань платья обрисовывала её стройные сильные бедра. Рядом с нею Екатерина казалась тонкой, как берёзовая веточка.

Они прошли анфиладу комнат и оказались в прохладной зале с портретами на белых стенах и нерастопленным камином. Между портретами висели шпаги, сабли, ножи, пистолеты старых и современных образцов.

– Я никогда не видела столько оружия, – сказала Екатерина. – Чья это коллекция?

– Моего отца, – ответил вошедший Раффаеле. – С этой шпагой он не расставался.

Он взял со стены шпагу с позолоченным эфесом в чёрном чехле и поднёс ей. На клинке мерцали чернёные буквы: «Viva Ferdinando IV».

– Раффаеле! Покажем, что мы умеем? – воскликнула Биатриче. Когда она улыбалась, верхняя губа её делалась припухшей, словно ужаленная пчелой.

Он вернул шпагу отца на стену и снял две другие – с короткими клинками. Скинул на пол фрак и остался в чёрном жилете и белой батистовой рубашке.

Они подняли шпаги перед собою. Раффаеле шагнул на Биатриче. Она сделала грациозный выпад в белом платье – и направила клинок ему в грудь. Екатерина ахнула – отступила к двери.

Клинки замелькали у неё в глазах, свища, как плети. Биатриче крутила шпагой над головой, держа её обеими руками, и, разворачиваясь с нею, как в танце, от локтя выдвигала клинок вперёд. Шпага проскальзывала под мышкой у Раффаеле – и он уклонялся, отбиваясь из-за спины; Екатерина вздрагивала. Они обманывали друг друга: рисовали клинками круги и арабские восьмёрки перед глазами, перебрасывали вращающиеся шпаги из руки в руку. Биатриче закрывалась обеими руками, обнимая грудь, – и клинок выскакивал, как жало, то из-под её локтя, то из-за бедра, то от плеча.

На секунду они отошли друг от друга. Биатриче просвечивала грудь Раффаеле взглядом из-под прямых бровей, выставив шпагу и ногу в белой туфельке. Он смахнул со лба чёрную прядь. Посмеиваясь с высоты своего роста. Она перевела дух – и вернулась к атаке. Металлический лязг оглушил Екатерину.

– Раффаеле учит меня фехтованию, – высказала Биатриче на выдохе.

Визг скользящих друг о друга лезвий отозвался эхом в потолке залы.

– Мы готовимся сражаться за короля, – добавила она, мельком взглянув на Екатерину.

– Вы не боитесь пораниться?

– Мы рискуем, – ответил Раффаеле. – Зато наши приёмы гарантируют безусловную победу. Неаполитанское фехтование превосходит другие школы. Мой отец владел им в совершенстве. Но мы с Биатриче изучаем также движения французской школы, чтобы знать возможные промахи в технике противника.

Он изменил стойку: выпрямился, выставил колено – и направил шпагу на Биатриче от плеча. Она отбила двумя ровными ударами, согнув и разогнув руку.

– А давно ли вы занимаетесь?

– С первого дня в России! Биатриче – способная ученица. За год мы изучаем десять приёмов…

Ученица подвела клинок под его правое запястье – и шпага вылетела на паркет. Шатающаяся гарда зазвенела, как бубенцы тамбурина.

Из смежной комнаты послышались шаги, бронзовая ручка повернулась.

«Chiassu!»21

И оба, как фокусники, оказались с пустыми руками.

– Это я, не бойтесь, – улыбнулся Джулиано и закрыл за собою дверь.

– Mammá не позволяет мне, – шепнула Биатриче Екатерине.

– Ты умеешь драться только со шпагой, Биатриче?

– С саблей могу. И с кинжалом. У меня сильные руки. Потрогай, Катари́!

Девичья рука под батистовым рукавом-фонариком, нежная и изящная с виду, оказалась мускулистой.

– Ударь меня, Биатриче, – предложил Раффаеле.

– Нет! – она перечеркнула пальцем воздух.

– Тогда меня! – Джулиано сунул локоть ей под бок. – Покажи свою силу!

Она рассмеялась и толкнула его в плечо. Екатерина улыбнулась: «кто умалится, как это дитя, тот и больше в Царстве Небесном»22.

– Сеньорина Каттерина! Должно быть, вам интереснее картины, нежели оружие, – Джулиано указал рукой на стену. – Извольте рассмотреть нашу галерею. Вы стоите под портретом короля Фердинандо Де Борбоне.

Она обернулась. Джулиано, Раффаеле и Биатриче встали за её спиной – перед лицом бывшего короля Неаполя. Шлейф эха весёлых голосов поглотила тишина.

– В знак преданности старому Неаполю мы не говорим по-французски, – сказал Джулиано.

– И потому Раффаеле носит длинные волосы, – добавила Биатриче.

С соседнего портрета смотрела королева Мария Каролина. Платье на фижмах, какое она носила в молодости, подчёркивало тонкую талию. Гладкие напудренные волосы, бархотка с камнями на шее, в руках – сложенный веер. Екатерина засмотрелась на белое лицо королевы с гордыми правильными чертами. Биатриче тронула её за локоть и подвела к портрету другой красавицы – в красном платье.

– Мария Амалия из Сассонии – бывшая королева Неаполя. Она стала королевой Испании, – пояснил Джулиано.

Он говорил по-русски чисто, как и мать. Неаполитанца в нём выдавали только твёрдые согласные на месте мягких.

– А это король Карло Де Борбоне, – сказала Биатриче. – Есть сходство с Раффаеле?

Екатерина повернулась из-за плеча и робко взглянула герцогу в лицо. Сходство?.. Король Карл не впечатлял красотой. Светлые глаза, бесцветные ресницы, бледная кожа. Высокие скулы? Орлиный нос? Но у короля он сплывал книзу, а у Раффаеле словно мастер вытачивал нос соразмерно расположению глаз и губ.

– Не думайте, сеньорина Каттерина! – Раффаеле сложил руки, как в молитве. – Моим друзьям нравится верить в моё родство с королём. Но после смерти королевы Марии Амалии король Карло не женился. Он любил её.

– А сохранился ли портрет вашей матушки, сеньор Раффаеле?

Он улыбнулся: наконец – долгожданный проблеск смелости! И указал глазами на правый угол противоположной стены:

– Мой семейный портрет.

Тоненькая фигурка Екатерины пересекла паркетную розетку-подсолнух в центре залы.

В прелестном шестилетнем ребёнке она узнала герцога. Чёрный костюм с детскими кюлотами, белые чулочки, чёрные туфли с золотыми пряжками… Да, он походил на мать! От неё унаследовал чёрный цвет глаз и прямые рисованные брови (не как у отца – нависшие, с надломом, а глаза серо-зелёные, как откос морской скалы), и мягкие крылья носа с узкими ноздрями. У отца были острые, разведённые к скулам, а нос меньше.

По дороге домой в карете Ланевских Екатерина дышала в голубой мех воротника, смотрела в вечерние сумерки и вспоминала картину.

Тёмный фон. На заднем плане – окно. В окне светится небо, затянутое дымом над синим силуэтом Везувия. Отец Раффаеле – офицер в белом кафтане. Чёрные волосы сзади убраны в бархатный мешочек, а на висках уложены волнами. Герцогиня ди Кастеланьоло – в бордовом платье, с белым платком на плечах. Чёрные банты над тюлевыми оборками на рукавах, две пурпурные ленты вокруг головы. Её руки с тонкими запястьями лежали на плечах мужа и маленького сына, пышные чёрные кудри спускались до пояса. И холодная красота двух королев блёкла в памяти Екатерины.

«Кому нужны революции? – думала она. – Сколько зла! Сколько зла одной семье герцога! За что разрушили их счастье? Кому от этого польза? Liberté, égalité, fraternité… Свобода? Какая свобода, когда герцога ди Кастеланьоло убили за верность другой власти? Равенство? Приравнять князя к мужику, распевающему песни на пороге питейного дома? Купца к пастуху? Они равны? Но даже Господь не равнял мытаря с фарисеем! Моему предку, ратнику из крестьян, Феодору Чубарому Царь Алексей Михайлович пожаловал дворянство за отвагу в Польской войне. О его заслугах забыть? Если однажды кто скажет мне, что революция и цареубийство есть благо, – тот умер для меня!»

А герцог и герцогиня ди Кастеланьоло – кем будут они для потомков нынешних неаполитанцев? Врагами? Героями? Что будет записано в книгах? Кто диктует всеобщие исторические суждения, какой король не достоин оправдания, а какой правитель преследовал благие цели, губя свой народ? Судит человека Бог – но каждый живущий на свете человек становится для себе подобных каким-то. Не просто человеком – а каким-то человеком. А кто знает правду, какой он есть?

Так судил и Петербург. Судил всех. Судил и Екатерину Чубарову. С лёгкостью языки озвучивали то, что видели незрячие глаза. Из личных мнений складывались предубеждения. Герцог Раффаеле ди Кастеланьоло не знал этих предубеждений.