Читать книгу Похождения светлой блудницы - Татьяна Чекасина - Страница 5

Молодой парень Коля Пермяков – видный жених в микрорайоне Самолётный. Он тут всю жизнь, не считая двух лет в армии на казахстанском аэродроме. За ним бегает медсестра Галя. Его любит официантка Вера. Да мало ли девушек… Он не работяга, вкалывающий на заводе двигателей внутреннего сгорания, он в отряде, который вылетает на пожар…

О нём были очерки в газетах. Те корреспонденты – парни. Но с некоторых пор он думает, что ему подходит больше, чем эти Гальки и Верки, непонятная дама, журналистка Ирина Костюкова. И он ездит в редакцию, прямо-таки надеясь продлить ненужное ей интервью. Корит себя, но на другой день ноги несут. Будто выпрыгнул, и в этом полёте не раскроется его парашют…

Иногда у запертой двери глядит в номер газеты на коридорной стене. Первый раз кто-то: «Вы к кому?» Но догадались, и деликатные мимо, жалостливые информируют: «Ирины нет, она на задании»; или: «Она работает дома». Он не прочь быть с нею и на задании, и дома, и в кино, и на танцплощадке, хотя не уверен, согласится ли на дискотеку. В театр, – наверняка.

Если она в кабинете, он нагло – к столу, заваленному подшивками. Когда Ирина дежурит по номеру, тут и оттиски, с изнанки белые, этим отличаются от готовой газеты.

С ним она не говорит и смотрит не на него, а на плакат у него над головой: «Берегите лес от пожаров». Она печатает, берёт телефонные интервью, записывая за кем-то, кого не слышит Пермяков. Мимика и обрывки фраз дают немного: не угадывает, как иностранец, плохо знающий язык. В очередной раз швырнув трубку, протиснув бедра, обтянутые брюками, к двери и лишив Пермякова ненадолго чувств, кроме одного, подростково взыгрывающего, убегает, бросив на ходу: «Покараулите?..» Ответ не нужен. «Конечно!» – облизывает губы шершавым языком. Уйти вместе с ней (но от неё)? Какой-то плен. Впереди или свобода, или гибель. Любовь выматывает. Он прямо в судороге, в опасно затянувшемся прыжке.

…Утро, а у парашютиста ненормальное давление. Врач удивлена: пил накануне? Разгадывал тайну одного любимого лица (оно непроницаемое). Врёт, ну, да, пил, и его отстраняют от тренировки. И он едет в редакцию, словно работает там, а не в отряде, который вылетает на пожар.

Ирина, как обычно… Вдруг телефон, кто-то не по работе. Она так общается время от времени, но кратко, эмоций ноль. А тут волнение. Недомолвки, намёки… Да, у неё беда! Ей необходима опора. И это он, крепкий, небольшого роста. В отряде иногда окликают: «Эй, Пермяков маленький!» У них и Пермяков длинный (прыжков меньше в два раза). «Маленький, да удаленький» – говорит добрая мама.

Он как бы рухнул в открытый проём:

– Ирина!

Её ресницы удивлённо вверх: не первый день он тут, молча.

– Ты расстроена? – громко, будто между ними не два стола, а река, бурная и глубокая.

Если б он мог читать мысли… «Во, болван! Надоело».

– Наверное, горе у тебя, Ирочка… – «тыкает», уменьшает имя (от неё холодное «вы»).

Понизу его щёки темны от щетины. Вверху, как спелый абрикос. Здоровый цвет, но от волнения диковатый.

– Вы не хотите прийти ко мне домой?

Он бледнеет, вмиг теряя абрикосовость. И – ухмылка (не иначе – победителя) из крепких губ.

…Эти крепкие губы, вроде, способны на сжатие. Бывают и мягкие люди, имеющие волевые профессии, но такие они дома, демонстрируя награды и фотографии. Этот и на стерне, где она давила кедами дымные грибы-дождевики, а в небе гудел работавший на тренировке, с виду военный вертолёт, выглядел каким-то… маленьким.

– Приходите к концу дня.

Кивок. Поблагодарить не даёт горловая спазма. Ноги – на выход. Ноги робота. И весь робот, механизм, а программное управление в её руках.

Явился с точностью также механической. Она закрывает кабинет, в коридоре:

– Чао!

– Дежуришь по номеру?

– Нет, завтра!

– Привет родителям…

«У нее дома родители! Решила показать как жениха. А чем я ей не пара?» Но вот идут они улицей до её дома, и он всё больше не рад каким-то родителям.

В однокомнатной квартире никого. Да он и сам так говорил: «Привет родителям», но это не факт, что они есть. Хорошо, ни матери, ни отца…

На стенах книги, в углу тахта. У окна стол, на нём офисные предметы.

Телефон.

– Зале-зай! – а ему: – Кофе сделаю.

…В тот день, когда они впервые стояли друг напротив друга, а над полем парили парашютисты – цветы, брошенные с неба, он углядел в её непередаваемой улыбке и любовь, и доброту… А вопросы, вроде, были, как у тех парней корреспондентов. Он отвечал, не видя микрофона. Её лицо, то приближалось к его лицу, то отдалялось как-то эротически, и в конце на нём – усталость удовлетворения. Руки машинально сматывают микрофонный шнурок.

У неё беда! Но сегодня поведает. В ответ он обнимет её, она улыбнётся той улыбкой…

Она вбегает с подносом, грохает его на журнальный столик, закуривает. Он не любит курящих бабёнок, да и сам не курит. Но Ирину, лишь распутав стропы, увидел с сигаретой. Докурив одну, зажигает другую. В редакции с огоньком в пальцах – аккумулятор её энергии. Пермяков не перечит, не время.

– Хм… Ирина! Настроение, говорю, у тебя, Иринушка, не того… Не весёлое…

Она поперхнулась дымом. Телефон. У Пермякова нет телефона. Когда требуют в отряд, брякают в окно.

– Зале-зай!

Опять треск и та же команда. Куда неприятней, чем привет несуществующим родителям: звонят в дверь. Ирину хлопают по плечу, называют «старухой», «коллегой» и… «крошкой». На кухне кто-то (не она) варит кофе. Кто-то дергает дверцу шкафа, доставая с полок рюмки.

– Знакомьтесь, ребята…

«Ребята» куда старше Пермякова, но и Ирины. Она ему кажется молодой.

Она тараторит наизусть её очерк, где он, парашютист, герой. Лица весёлые.

Для Пермякова восхищение – не новость. Тем более, от этих «престарелых» (им, наверняка, под сорок). Старшему и полтинник. Никодим в тройке, накрахмаленной сорочке. Лицо, контрастно наглаженным вещам, мятое. Ему не хватает устойчивости: поднялся с кресла, руки расставил для равновесия. Рыбин в неряшливом свитере. Выглядит огромным и сильным, но спортсмен Пермяков определяет: жировая запущенность. Третий Петрович, из другого отдела редакции. В кабинете у Ирины этот тип в упор не видит Пермякова, уныло ломающего скрепки на ничейном столе. Тут он на полу, ноги на ковре по-турецки. Ирина за спиной Пермякова (к его неудобству) отвечает на телефон, но не говорит «залезай». Когда она с абонентами, то выбывает из компании, и они общаются сами. Тема для Пермякова родная (о трудной работе парашютиста), но в этот раз, как на велике непонятной дорогой: вдруг яма…

– …и вам не страшно? – Никодим – тихо, вкрадчиво.

– Когда-то давно… – Лениво бубнит о малой вероятности гибели.

– Но вы так молоды…

– Я – самый старый в отряде.

– Работа молодых: каскадёры, акробаты… А как вам удалось преодолеть страх? Вы, когда там, о чём-нибудь думаете?

– Э-э…

– Я тебе скажу, о чём он думает, – для Петровича Пермяков – предмет, который они исследуют. – Ни о чём он не думает. В этом так называемая профессиональная трудность. Вот ты не сможешь, и Рыбин, и я, а этот юный мальчик может!

При любимой девушке, будто довеском к похвале, обозвали «юным», да ещё и «мальчиком»!

– Я думаю… какое направление ветра… И как оно выйдет… Я думаю, о чём надо!

– Это не значит думать.

У Пермякова горят уши, будто их надрали.

– Я дома думаю.

– Ха! Он дома думает! Ты слышала, старуха? Дома он думает!

Франтоватый Никодим не так резок:

– А нет ли у вас другой работы, где надо думать?

У парашютиста мелькает догадка: разыгрывают. Он теряет самодовольство, хотя полон им в любой компании, где знают об его профессии. Эти, вроде, и не восхищаются? А Ирина?

– Другой работы у меня нет, – впервые недоволен.

– А хобби? – Рыбин жалостливо.

И то, что этот толстяк его жалеет, обидно!

– Зимой – слалом… Ну, плаванье, ныряю с вышки.

– Это физические занятия. А умственные? Книги читаете?

– Мне… некогда…

– В шахматы играете?

– Не-ет…

– Но тогда в шашки? В «уголки»?..

– В карты с ребятами, в «дурака», если нелётная погода, – и ему дурно… от страха…

Хохот Ирины за спиной…

Они говорят… «Объективное и субъективное» (это куда ни шло!), «духовный вакуум», «суицид и астральный выход» (полная хренота). Жизнь и смерть… Они говорят так, будто думают об этом! Пермякову остаётся вычислять, кто из них её бойфренд. Молодому Рыбину звонит какая-то Мила. Над ним шутят: «трогательный молодожён». Никодим рядом с крепкой Ириной картонный. Влюблённое сердце парашютиста подсказывает: Петрович. Седоватый, в дешёвых ботинках, такие никогда не обует модный парень Пермяков. Ведут себя, как на работе, и ничего нового. Но это он. И когда она говорит: «Мне пора», решает, намёк уходить всем, кроме Петровича.

У входной двери они, словно впервые видят парашютиста. Хлопают его по плечам: в компании приятный сюрприз. Рыбин хвалит:

– Ты, старик, молодец.

– Будьте всегда таков, как вы есть, – советует Никодим.

Петрович убегает первым:

– Пока-пока!

Не он! А кто?..

Ирина накидывает жакет. Другие стучат ботинками на лестнице: лифт не работает. Пермяков делает вид, – заело замок на куртке.

– Дай-ка я! – она цепляет «собачкой» другую полу и поднимает ему молнию до лица. – У-у, лапушка, миленький!

Его бросает в жар, как от места возгорания: «Я и она. Сегодня. Сейчас. Или ночью», – его руки тянутся к ней, и весь он – к ней с готовностью приземления.

– Надо кое-куда прошвырнуться, – она вручает ему портативный магнитофон.

Тёмные, пахнущие гарью переулки, длинные глухие строения, мост над тупиком. Внизу стада нежилых вагонов. Ирина говорит, что ходит одна такими неприятными маршрутами, но на обратном пути её обещали подбросить («Музыкантов будут развозить»).

В целом неплохо, – делает вывод он: был у неё дома, идут на задание. Да и главное, наконец: увидит ту её непередаваемую улыбку. Никакого горя у корреспондентки нет. Она глупо окружила себя немолодыми кавалерами, кликают «старухой», болтают о непонятном. Не это требуется бабе! Чтоб мужик обнял, защитил ото всяких этих… Петровичей. Вот Пермяков ей ребёнка заделает, курить отучит, да и с работы она уйдёт на нормальную. У них секретарша в отряде толстеет от безделья. А не тёмными переулками…

Добрели, наконец. Клуб железнодорожников «Путеводная звезда». Музыка, девицы в нарядных платьях, парней маловато. Ирина просит распорядительницу бала на пять минут унять оркестр. «Идёмте в гримерную». Включает микрофон.

…Входит девушка. Ирина видит её впервые: фамилию неверно назвала, но вежливо исправилась.

– Лиля, как вы стали чемпионкой по акробатике?

Глядит она прямо на маленькую акробатку и… та самая улыбка…

– Тебя, правда, подбросят? – тон отвергнутого любовника.

– Да-да, извините, я работаю! – лицо Ирины дёргается от неприязни, но вновь другое, вновь улыбка, полная любви и доброты: – Лиля! Вы самая молодая среди…

Пермяков выходит в зал. Не танцуют, так как корреспондентка берёт интервью, и музыка пока не играет. Много девиц глядит на него с интересом. Уходит он от клуба «Путеводная звезда». На мосту ветер бьёт в лицо, остужая слёзы.

До Самолётного автобус…

Мама и сестра говорят: приходила Вера (с тортом). От Гали записка (упрёки, мольба о встрече). «О чём вы думаете?» Роковой вопрос.

Наутро – в небо.

Открывают люк. Мимо вертолётной двери плывёт облако, тяжёлое, как пузырь с водой.

– Пошёл!

Пермяков прыгает первым. Его девятисотый прыжок. И вдруг думает: не любовь, а маска для работы. Мгновения летит, забывшись. А земля смертельно летит на него. Не уйти от жёсткого приземления… Но ещё не поздно раскрыть парашют…