Читать книгу Похождения светлой блудницы - Татьяна Чекасина - Страница 6

История одной любви

«Упал, очнулся, Склиф…» Анекдот накануне… А в пять утра звонок. Из Склифа. Ну, будто продолжение шутки!

Выехав из двора на улицу, гонит: машин мало. Но Садовое и в такую рань не спит.

Больница, диковинный корабль в море темноты, горит многими окнами.

Травматология. А это – ваш брат Николай. Как видите, без сознания; может, и не вернётся оно никогда. Портмоне, ключи от автомобиля БМВ, который на стоянке. Авария в три пятнадцать. Что он делал на Ярославском шоссе в такое время? Куда ехал?

Чёрные брови. Тут могут и не знать, какие у Николлино глаза. Не тёмные, ожидаемые, а стальные. Доктора велят далеко не уходить. Предполагают вариант, при котором Ник не откроет своих неожиданных глаз. Нога брата. Детская, вялая. Погладить? Укрывает краем одеяла.

В автомобиле голову на руль, но нет: задремлет, надавит клаксон… Откидывает спинку…

…Мосты. На огромных дугах опор. Он, то внизу, и тогда мосты выглядят жутковато, то где-то вверху. На дне – поляна. Откос облицован камнями. Роман ухватывает Ника под коленками. Тот вцепляется ему в плечи. Путь крут, ноша нелегка. Остановка нереальна. «Я тебя дотащу…» Так вынес он брата на поляну или нет?..

Уно-уно, дуе-дуе, пронто-пронто-модерато… Мобильный:

«Господин Андреянов, подойдите на пост номер три для сдачи крови». Э-э, беда, Ник гибнет…

Так вот к чему сон о мостах[1]!

«Я больше не люблю его!» Но кто ныне кого-то любит? А, тем более, сестёр, матерей, отцов, братьев? Любит тот, у кого нет дела и денег. Когда есть и то и другое, любовь не нужна. Тем более, к близким родственникам. К этим наиболее далёким от тебя людям. Так вообще. В обществе. И у него – в частности. И, – выходит, – не о чем горевать ему, бугаю в неплохой машине неподалёку от Садового Кольца…

Но эта ступня… Удивились бы врачи, если бы дотронулся. Наверное, припечатали бы: гомик! Один так и подумал…

* * *

В том, юном времени, на окраину в Медведково добирался с монтировкой в кармане. А новый друг (они в одной группе в МФТИ) – каратист. Будут вдвоём ходить в секцию. Но, мало того, у друга философия «Ухода». Главное, выбрать время и способ. И Роман намерен «уйти», когда решит сам. Как тренировать тело и дух, этот гуру учит. И они: Роман, Николлино, Ася (период Аси) полны внимания. Потом Роман обоих доводит до метро.

– Твоя Ася, открыв рот, – говорит Ник, и философия теряет очарование.

А друг: «Откуда вывод? А, понятно. Забавный у тебя брат. Но ты как-то чересчур ему веришь. Ромик, ты гомик?» С тех пор у него нет этого домашнего имени. Другой, и опять умный… «Он к нам ходит даром пить кофе». И вновь начало дружбы – на остриё Николлининых глаз. Глянет, как тавро вырежет. И друг делается недругом, а глаза брата не стальными, а довольными. Пока вне дома, всё нормально. Но пару раз приведёт и – конец. Будто яд в напиток. И так регулярно… В итоге – «напиток» один, Николлино. Какая-то тайна. Но кто думает о неприятных тайнах родственника, которого любит с детства?

После института Романа берёт ведущая в отрасли лаборатория. «Андреянов – гений!» Дома бывает мало, жизнь кипит. Иногда на его орбиту долетают с Земли оклики (мама, папа):

– Николлино грустит один!

– Мог бы взять брата на люди.

– Он глядит в окно…

– А ты являешься, когда он спит…

Обрадовался Ник: идут с Ромкой в лабораторию!

Для других – ординарная корпоративная выпивка. Но не для Романа. Там влиятельный человек, от которого зависит напрямую, поедет ли он в Германию. В длительную командировку. Мечта многих. И он, молодой кандидат наук, готов к отъезду.

Завлаб Дмитрий Регистрович Гузов не против определения в руководимом им коллективе: «Андреянов – гений». Но с условием, что он, Гузов, гениальней. Как Ломоносов пришёл в Москву в МГУ имени Ломоносова.

Роман мельком инструктирует брата: у них на работе ни на каких пьянках не болтают о титулованных предках. Другое дело, о «самородках» в лаптях (в сандалетах) из дальних губерний…

Но Николлино, как младенец, глаголет тоненьким голосочком:

– Мой брат Роман образованней многих. Да, и умом выше. А какова причина такого ума? – вопрошает публику, по его мнению, (согласно его любимой поговорке) «не стоящую ни одного рублика»: – Гены. В роду отца – академик. А от мамы – другая кровь…

Публика напугана.

Гузов евреев не любит. Глядят на чёрные брови Ника так, будто когда-то Генеральный секретарь не имел таковых.

Роман – рубаха-парень, никогда ни единым намёком не мнит себя выше Гузова Дмитрия Регистровича. «Дед мой неграмотный любил словечки с загогулиной, вот и нарёк отца Регистром…» Вывод: не откровенен Андреянов, интеллигенты в роду… Да и эти, с «другой кровью»… Эффективнее навредить невозможно! Кто на работу приводит родных и близких?! Да таких, как Николлино!

Не едет в Германию. Да и уходит в другой институт. Откладывает работу над докторской. И в это время они с Ником. Малограмотно, но в чём-то прозорливо, крушит:

– Плебеи! Никаких родственников-академиков ни у кого. Сталинисты! Правильно я им, Ромка, этому Гузову… А ты гений…

Но теперь думает так только он один.

Период Маши (Ася обернулась колючим ретро). С Машей он мотается на новой работе в глубинку, в среднеазиатские командировки. О докторской, так и не написанной, некогда думать. Не до науки. Вкалывает… А дома – о квартире… Мала. Другую ждать неоткуда. Только с Ромкиной работы. Фирма иногда помогает сотрудникам (об этом говорит дома), но добавляет: ему рановато идти к руководству.

Из очередной нелёгкой командировки к директору с докладом. Перехватывает референт: «Был ваш братик…» Тайком! И на весь офис речугу о ценности кадра Романа Андреянова! Таким надо квартиры даром давать! Выходит, науськал братца. Пришлось уйти. И опять общение с Ником, его поддержка в беде.

Беда недолго. Работу находит. Но трудится не для науки. Для денег. И начинает платить взносы. Квартира ближе к центру. Улица Королёва. Останкинский ретранслятор ну, прямо во дворе. Ту, которая на окраине, продают, добавив. Деньги непомерные для них. Родители пенсионеры, Николлино и вообще… Но у Романа премия! На радостях он оформляет новую квартиру целиком на маму. Благородно. Хотя немного опрометчиво. Да и не живёт он тут. Период Насти. Они с Настей отдельно от его родителей и брата (период Маши в ещё более колючем прошлом, чем период Аси). Второй раунд покупки квадратных метров. Но – развод, – и он в Медведково. Будто откинут обратно чьей-то неумолимой рукой. Рукой судьбы? У Лизы другое мнение. Теперь он с Лизой.

– Роман Денисович, прямое переливание когда-нибудь делали?

– Нет.

И во время этой процедуры Ник не открывает особых глаз, хотя медики говорят: пациент в сознании. Ну, потеря крови, конечно… У Романа крамольная догадка: и вызов в больницу, и прямое переливание, – дело рук Николлино. Он манипулирует людьми.

Медсестра даёт выпить тёмного сока, рекомендует «Каберне»… Когда сможет выйти…

* * *

На койке в коридоре института имени Склифосовского Роман видит, как реальную, Асю. Они гуляют центром на Большой Дорогомиловской, где живёт она с богатыми родителями. Они довольны: найден для их не умной, но великолепной дочери умный кандидат (обыгрывает в шахматы папашу эксгроссмейстера). А сын в Америке, и на медовый месяц Роман и Ася готовы ехать к нему в Калифорнию! Но… Она жалостлива. Доброта и жалость – понятия не одинаковые. Первое – великое, второе – мелкое. Вид Николлино её доводит до слёз.

Как-то приходит Роман, а они играют в шахматы…

На проигрывателе винил:

Что это за «рула», чёрт побери?!

Он доводит Асю до метро, и её прелестный облик уплывает от него навек.

Маша не прелестная, и она не плачет. У неё ни жалости, ни доброты. Она кокетлива, к себе – зеркала, любит своё личико деревенской львицы. Это трудное время в хрущёвке… У Маши в отличие от Аси, девушки из элитного дома, никакого дома, изба под Новгородом. Мама и папа уйдут в комнату, и они на маленькой кухне. Ник (не выгонишь же его) удивляет девицу откровенной болтовнёй.

Как-то не они с Машей ждут, когда, наконец, Николлино уйдёт спать, а наоборот, Маша с Ником ждут отбытия Романа на кушетку в кладовую, чтобы отбыть в комнату, которую братья делят на двоих. «Рула, ты, рула…» Что ж это за «рула» опять? Маша умоляет простить «этот амок». Он прекращает с ней командировки. А тут и увольнение с фирмы – итог выходки Ника с воззванием «давать квартиры даром».

Период Насти. Нет, с ней никакой «рулы». Оформив брак, на частной квартире. Немного обидно: он коренной москвич, а, будто приезжий. Родители и Николлино – в доме, из окон которого Останкинская телебашня на расстоянии вытянутой руки.

У Ника период Веры. С этой Верой, верующей христианкой, он то и дело катается в Павлов Посад. И с Настей у Романа нормально. Она, родив Емелю, одетая в тёмную юбку и белую майку, напоминает бочку. Родив Ольгу, не набирает, но и не делается изящней.

Командировки от новой, денежной фирмы и в Финляндию, и в Германию, и в Австрию…

Настя не любит его родных. Она любит Емельяна и Ольгу, да и Романа. А вот он, – мнение Насти, – любит их мало. Мог бы в Финляндию с Емельяном (хозяин фирмы берёт ребёнка в Лондон). В Австрию мог бы с ней и Оленькой на её материнских руках. А в Прагу к добрым чехам на целый месяц. И финны, и австрийцы, и чехи добрые, когда пьют водку у них дома, а на родине они жмоты. Но ей бы хотелось вывозить детей в другие страны, которых не видела она, дочь техников с Подмосковной оборонки. Вроде, убедил. Но когда его премируют Италией…

В то время он бывает редко у родных, мама и папа умоляют: «Ник горюет, а тебя нет!» Да и Веры нет, она моет полы в церкви.

Уно-уно, дуе-дуе, пронто-пронто, модерато…

– Ромка, мы мечтали – в Италию!..

Настя не могла выдержать тотальной нелюбви. Ведь Емельян настроился на Венецию, на Рим… Но отец предаёт умного Емельяна, так на себя похожего, да и Ольга в отца… Вопль Насти: «О, почему ты не любишь нас!»

В тургруппе к Роману с почтением. И только итальянец, водитель автобуса, напоминает Николлино: «Ваш слюга, сеньор…» Такие трудные перегоны (Милан – Флоренция – Рим), а картинные галереи: Ватикан, длинные коридоры Уффици…

О, Николлино, Николлино… Чиполлино, Чиполлино.

Они у витрины в Риме. Тепло. А недавно в Венеции снег. Ярлык на корзинке с луком. Хохот. Имя мальчика из сказки, а также шутливое ещё одно имя Ника, данное ему братом, – это просто лук по-итальянски!

Мамина легенда. Её предок, богатый русский купец, вывез из Сорренто бедную девушку, «и вот наш род обрёл другую кровь».

– Вы были в Сорренто?

– Нет.

Как он утомлён Италией! И обслуживанием Николлино… Да и развод с Настей впереди…

– Мне никогда не нравилась твоя Настя.

– А отчего она должна нравиться тебе, ведь она – моя жена, а не твоя.

Ник приподнимает Челинтановские брови:

– Ты, Ромка, того?

Понятно, – Настя жена Романа… Понятно? Как бы не так! Ася – чья была? А Маша? Но – святое! Не гуманно (мнение родителей) напоминать об ерунде. Оба активные атеисты, но заповедь о второй щёке…

* * *

Когда Роман отдельно от родных, к нему возвращаются друзья. С Костей Дяковым говорят о том, как много дряни. Например, по телевизору в роли нормальных больные, выдают пошлости. Одна бабка-калека (так говорит Дяков, и это коробит Романа) открыто насаждает разврат, мол, это толерантность. Вернуть бы мораль, как в советское время. Коммунист Дяков во фракции, его кабинет в здании Думы на Охотном ряду. Денежная фирма обанкротилась, у Романа не лучшие времена, а тут нужен технарь. Денег немного, зато почёт…

Дома радует больную маму: будет думать в Думе! А мама не рада:

– Ты забыл о брате, Роман!

Брат делает политическую карьеру (удивительно, но факт!!) на «Светлячке» (название предприятия), лидер «Движения за права…» Вот кому работать в Думе!

Припарковав машину в Георгиевском переулке, идут в застеклённый холл, через кабину металлоискателя… Двое братьев Андреяновых. Аудиенция удалась. Ника знакомит Роман с молодым коммунистом, сам оглядывает будущее место работы.

Работает. Им довольны. И непонятный звонок Дякова. Они в пяти метрах.

– Вот, – Костя поворачивает монитор.

На экране какой-то кворум. К трибуне идёт Ник… Тонкий твёрдый голосок. Ругает коммунистов, хвалит оппозицию. Да он и на «Светлячке» именно такой деятель! Зря Роман не уточнил направление деятельности протеже. Не менее откровенно, чем упомянутая «калека-бабка», глаголет о «свободных интимных отношениях». Не между полами. Тут и так дальше некуда. …«однополыми людьми, как это принято на Западе». Роман горит от стыда. Как тогда с квартирой… Уйдя из Думы, думает дома.

* * *

– Твои родители, имея одного больного ребёнка, и второго делали больным, – вывод Лизы.

– …и сделали…

– Думаю, нет. Но ответь на такой вопрос: отчего ты добрый?

– Ник…

– Не правильный ответ. Инвалид тут не при чём. Твоя доброта тебе дана от Бога, как и другие твои таланты. Напротив, не было бы Ника, ты был бы успешней, защита докторской могла быть не на этой неделе, а девять лет назад.

Вот так говорит Лиза успешная…

Вернулся к науке, но платят мало. Он в пятиэтажке. Полчища тараканов имеют план заселить и его отремонтированную квартиру. Дойдя до меловой черты дезинфицирующего средства, будто споткнувшись, удирают, не входя. И в его жизни черта, которую не переходит.

Лиза уговаривает к ней. Кстати, дом близко от больницы, в переулке на той стороне Садового Кольца… «Упал, очнулся, Склиф…»

– Ты его боишься? – Лиза психолог.

– Да.

– Эффект собаки. Пёс большой, хозяин против него хлипковат, но считает себя маленьким щенком. Ты любил его в детстве?

– Нет.

– Не правильный ответ. Ты любишь всех. А этого, тем более. Ты – ценный кадр, Роман Денисович. Ты не способен ненавидеть.

– Вечная мука: «Ромик, будь с Николлино». «Куда ты, а Ник?» Свободы глоток, когда они с мамой в Евпатории. Меня не берут: на двоих детей денег нет.

Убегает он играть в компании ребят… Но иногда не убежать. «А ты скоро вернёшься?» – тоскливый взгляд Ника.

– Иногда его взгляд отравлял мне игру.

– Не удалось тебе убежать от него. Когда же ты прекратил убегать?

Об этом он помнит всегда.

* * *

…Ученик Ромка Андреянов рисует портрет учительницы литературы… голой. Кто-то вырывает из рук… и картинка – по рукам…

Роман, не только в точных науках молодец. Играет на гитаре. Бойко на английском. Не удивительно для богатенького ребёнка из английской или музыкальной школ. Но удивительно для бедняка. Рисует на пять. По черчению – призы: «Золотая линейка», «Серебряный циркуль»…

Учительница выглядит культурно, как Венера. Этот шедевр никто не оценил. О, бедные мама и папа! И мама учитель, вишнёво краснеющая итальянским лицом. Отец: «Выпорю!» Никогда никого не бьёт, сыновей, тем более.

Педсовет. Ромка в центре директорского кабинета ни жив, ни мёртв. Директриса Белла Исаевна (Биссектриса, она же Белая Крыса)… Классный руководитель – дама строгих правил… Одетая, как монахиня, председатель родительского комитета. Заплаканная литераторша, она же невольная натурщица… Зарёванная мама мия… «О, мама мия!» Папа, сжимая в кулаке виртуальный ремень… Исключить! Оставить… Нет, выгнать!

И вдруг: тук-тук-тук-тук. Как он проник?! Но идёт кабинетом. Тук-тук-тук! – Тишина, и только это: – Тук-тук-тук! (Ромка приделал на трость свинцовый наконечник).

– Мой брат не виноват! Алла Леонидовна, как певица из группы «Ричи-повари», а Ромка – талантливый.

И опять: тук-тук-тук!

Ледяной туман тает на лицах… Никаких «исключить».

Они гуляют у дома вокруг пруда, вспоминая явление Ника в директорском кабинете, будто выход главного актёра в театре или защитника в суде. И Николлино мечтает о карьере великого адвоката. А лучше – великим, как… Рузвельт.

Брат Ника делает уроки Нику. Сочинения (грамотно); алгебру, геометрию, физику (у Ромки сходится с ответами). Долбят английский. Николлино не то, чтобы «Girl» «под Джона Леннона», гуд бай не выговаривает с первой попытки. В школе его тянут на трояки. Он знает два иностранных слова. В Италии шёпотом: «Я беру у портье ключ от номера! – И важным голоском: – Дуе-уно-дуе». Роман болтает на итальянском. Язык лёгкий, как родной. Уно-уно-дуе-дуе, пронто, пронто, модерато. Грацио, бонжорми. Брат уверенно: «Этот я бы выучил!» Никакой и никогда. Как и русский… На вступительных экзаменах в МГУ тридцать три орфографических ошибки! И одна дорога – «Светлячок».

Но как радуется Николлино, когда они вдвоём гуляют у пруда! С тех пор он любит мелкие и крупные неприятности брата Ромы. Чтоб опять: тук-тук-тук… С палки («канадской») со временем отлетит свинцовый наконечник, нацепят нормальный, купленный в аптеке.

Они хотели меня выгнать, а ты меня спас, мой маленький Николлино-Чиполлино!

– Эй, Чиполло! Чипа ты этакий! Чипешник! Чиполлучче! Чипоносик! Чипольник! (автор и этих имён Ромка). Эй, Чиполлино!

«Чиполлино (два евро)».

– Как ты любишь младшего братика, – говорят на скамейке у подъезда.

Николлино старше на пять лет.

Мы безвольны! Являемся в этот мир, не имея выбора места, времени и… родных. Первые моменты… Он на ковре. Рядом, но на подушках, над ним, маленьким, огромный Ник. Огромный и… грозный. Мама вбегает на его зов. Мама, над которой Ромка ещё не шутит: «Мама мия!» Она рабыня этого влиятельного господина, этого начальника! Папа с Ником на равных! Но иногда и папа – навытяжку, а Николлино величественно глядит со стула, для него изготовленного, напоминающего трон. Родители вокруг этого существа и до рождения Ромы. Указания ему, самому маленькому в их фирме-семье, возглавляемой Николлино: «Отнеси Нику!» «Помоги Нику!» И он мчится…

«Ваш слюга, сеньор…»

Ромка у ног брата, вернее, у его беленьких ножек… Одна – котёнок, вторая, немного другая, – собачка. Играет ими, будто тряпочными игрушками, сжимая их руками, они такие мягкие!

Рузвельта из Ника не вышло. Но ещё не вечер.

После того педсовета его выбирают, он лидер. Старше одноклассников (учится с двенадцати лет), но выглядит, как их одногодок. «За мной, канальи!» Впереди всех, но медленнее всех (тук-тук-тук!) бочком, скачком. Это многих умиляет.

Мама мия:

– Какое горе этот паралич!

Вырвалось. В целом, другое: «Николлино – наша радость!»

Плохо, что Ник обидел Веру. Она, верная, не могла далее терпеть. В храме проповедь. Вдруг зловещее громким голоском: «Это басни! Бога нет!» И: тук-тук-тук… «Я не могу там быть. Я презираю церковь и христиан». Папа: «И не ходи. Точные науки отрицают…» «На черта тебе этот “боженька”», – передразнивает Веру мама.

А Лиза:

– Вам, Николай Денисович, надо ходить в церковь…

«Не любит меня твоя Элизабет»…

– А никто и не должен ИХ любить. В деревне с НИМИ как? В деревне русской мудрость: калека в доме – наказание. Не били. Но любовь – к перспективным для рода…

Калека! Хромой! Эти термины в их семье не употребляют! Впервые не исправил. Она хрупкая красавица. Он метр девяносто, приёмы каратэ… В Лизе его защита. Непонятно, но факт.

– Как твоя Элизабет? – Усмехается Николлино.

«Элизабет»! В паспорте: Елизавета Антоновна. Это тебе не Ася, которую ты разжалобил. Это тебе не Машка любопытная: только ли ноги на детском этапе. Обе потом валяются в ногах, но у Романа. Валяние телефонное. Их манипуляции с паралитиком, – и у него к ним никакого влечения. Ник уверен: женщины брата и его женщины. Как игрушки (не только ступни Ника): «Конструктор», «Монополия»… Нет монополии на отдельного Зайца, Буратино, Чиполлино… И когда Роман приходит с девушкой, Ник видит в ней их общую игрушку. Поиграл, дай поиграть брату…

«Ты здоровый, ты сильный… Береги Николлино». Так говорят родители, живя. Так говорят, умирая.

Какая-то избирательная слепота. Когда видишь только один предмет.

…Грохот Садового Кольца…

Его машина в конце Коптельского переулка (ближе парковки нет). На часах – ого! А пол под его крепкими ногами плывёт, как во сне в каком-то овраге с Николлино на закорках. Тот, наверное, в реанимационной палате.

Ромку родители не хвалили вообще. А приключение с «голой литераторшей» – клеймо. Из школы не выгнан благодаря Нику! Это: тук-тук-тук-тук свинцовым наконечником… Мама мия! Не видела ты другого ребёнка, талантливого и не уродливого! И перед смертью: «Не оставь Николлино», как будто он хоть раз оставил этого гнома, оседлавшего богатыря! Будто он мало делал для этого Чиполлино… Кем бы был Чиполлино без Романа? У него без брата не было бы жизни, а «Светлячок» да «Светлячок»… Убогий цех. Длинный конвейер и длинная шеренга убогих с паяльниками. Они паяют до гроба одну и ту же схему одного и того же реле.

«Церибральники – не смышлёные. Инцефалитники – неловкие. А паралитики, – умильно говорит мама, – они такие умные и такие милые! Как наш Ник!»

Неподалёку от Ленинградского шоссе их участок, завещанный папой обоим сыновьям в равных долях. Хотя и тут неприятная идея: пропалывать клубнику, любимую Николлино, будет его брат Роман. А в детстве неподалёку от этого коллективного сада была свалка. С какого-то завода целый ржавый конвейер. Они, ребята, осваивают оборудование. Ромка думает, как этот металлолом оживить. Ник умоляет взять его на заманчивый объект, но там нелегко и на здоровых ногах.

– Будь моей второй тростью! Вперёд, канальи! – И личико, стального цвета глазки под чёрными бровями горят лихостью.

Как устоять и не дать другому эту лихость, эту радость и эту любовь! Держись за руку, а лучше – давай на спину, я тебя повезу… Я буду твоей лошадью…

«Ваш слюга, сеньор…»

Николлино легко превращает в рабов. Он так и выкрикивает в шутку: «Рабы, ко мне! Несите короля! Кричите рабы: “Король, виват!”» И они (Ромка и его друзья) несут «короля». Но чаще роль рабов этого короля исполняет один.

Доезжая вдвоём на автобусе до Шереметьево-два, в буфете, казавшемся им, детям из бедной семьи, эдакой западной цивилизацией, пьют кофе, играя в тех, кто летит в дальние страны…

Они полетят…

– Я так хочу в Италию!

Уно-уно, дуе-дуе, пронто…

– Пронто! Лиза, у меня кровь взяли для Ника. Он попал в аварию. Я в Склифе…

Измерив давление, медсестра делает укол. Он закрывает глаза.

* * *

…Он едет на велосипеде купаться на Сходню. Ник, вцепившись в него навеки, обхватив руками… Палка примотана к раме проволокой. Народ – в стороны, когда он тащит его в воду, учит плавать. Гиблое дело… Убогое тельце! Грудь плохо развита, торс юноши, так и не ставшего взрослым. «Роман, он не мужчина. Он, мне такое предложил…» – Откровения Маши.

А ножонки эти и теперь – котёнок, собачка, – но крепкие пятки… Ник довольно мобилен. До управления автомашиной, ездил и на метро, и в другом транспорте, входя с неспешностью скалолаза. Распихнёт локтями, которыми умеет работать, – и укоризненно напротив кого-нибудь. Жертва увидит, добровольная сдача в рабство. «Как ты один в электричке! Дождись папу!» – не отпускает мать. Ответ Ника: «Рабы найдутся». Его обслуживают. Люди с психологией добрых самаритян.

Роман обслужил по полной программе. А тот принял не как доброе дело, и, тем более, не как подаяние, что было бы наиболее верным, а, – будто господин от рабов.

Мама каялась: «Под влиянием минуты. Прости меня, Роман… Николлино с нотариусом…» И отдаёт она жилплощадь с рук на руки: с умирающих на руки (здоровые и цепкие) сына Николая. «Он мне сказал, что ты в командировке». Теперь Роман с тараканами… Кроме как с насекомыми, жить в этом углу не с кем. Лиза там не ночует. Ну, а Ник – хозяин квартиры в пяти минутах от метро ВДНХ.

Родителей надо было хоронить… У Романа плохо с деньгами, но не так, как у Николлино. Тот только начал подниматься на олимп политкарьеры, где возглавит «Партию…» В «Светлячке» гроши. Не хватает ему на похороны, на Италию, на БМВ…

Долго тянет Роман с этими переговорами. Наконец, отважился. Они в гостиной, где добротная мебель куплена им в его денежные времена. Пьют чай с водкой и с той едой, которую он привёз на метро (его авто под открытым небом, наркоманы ночью сняли боковые зеркала). У подъезда Ника гараж, купленный ему братом. «Пробивал» трудно, хоть и льготы. «Ты бы для нас что-нибудь так пробил!» – вопль Насти. У него в Мэрии друг детства. А с автомашиной для Ника – другой друг, торгует иномарками (мольбы папы и мамы)…

Говорят о том, о сём… А о главном? О главном так и не говорит!

Уходит оврагом. Такой на улице Королёва. Дождь, а ноги обуты в летние кроссовки с перфорированным верхом. Вроде, район не окраинный. Где памятник Циолковскому. Надо там идти с головой, а то непременно с мокрыми носками, не говоря об обуви. Сбегает в овраг: «Я больше его не люблю, он мне неприятен…» Ну, и – прямо в грязь…

Нет! Он не раскаивается в том, что так много делает для него. Но, вот какая история – не взаимно!

Совет Лизы:

– Скажи братцу, мол, давай оформим имущество на двоих, а то тебя одного бандиты вычислят. Таких одиноких могут…

Лиза недооценивает этого работника Думы государственной, работающего под её крылом на развал государства. Он уже депутат. У него охранник («Ваш слюга, сеньор»).

И вот их разговор (телефонный). Не напрямую: если ты женишься, да умрёшь, то квартира и прочее имущество отойдут чужакам. Не напоминает, что это его квартира, да и всё в ней. «Ты что, Ромка, я оформлю долю на кого-нибудь, чтоб за мной был уход»…

Такая наивность! Он глуповат бедный Чипполло…

А какой рискованный водитель! Права ему добыл (опять-таки!) расторопный брат, у которого друг не только в Думе и в Мэрии, но и в ГАИ. Мама и папа: «Николлино ездит без прав!» Ныне на Садовом вспомнил. Они могли вляпаться тут в аварию при не работавшем светофоре (наконец, отменён левый поворот в Коптельский). Ник за рулём: «Ну, и что – правый бок, я еду!» Вовремя Роман перехватывает руль. В мелких ДТП тот регулярно.

– Ваш брат готов забрать вещи.

Да, да, выданы на рассвете, будто вручена судьба другого. Концентрируется: довезти его до автомобиля, может быть, и не разбитого… Но слабость, прямо выкачали кровь… А из палаты Ник. И не подходит, а куда-то вбок: тук-тук-тук, – и нет его.

– Ну, как ты?

Над ним Лиза.

– Нику помочь…

– Чего ему помогать… Ты на себя взгляни… Бледный… Рекомендуют красное вино, сок смородиновый…

– Ник…

– Ну, Ром!! Я иду сюда, а он прыгает на углу, поймал такси… Ты ему не нужен! Дай ключи, подгоню к воротам…

Они разворачиваются на Самотёке, покупают соку, вина…

Правда, конец? У Ника всё отлично! У него даже карьера. Глава «Партии инвалидов с детства». Наконец-то, Роман свободен, здоров, любим умной женщиной! Сон… Будто он у ГУМа. От Тверской – какие-то колонны. Так бывает на параде. Но не танки, а коляски. Огромный вал. Гремят булыжником. Уронили церковь, прут на Красную площадь! Армия инвалидов! Впереди – Ник – тук-тук: «За мной, канальи!»

Роман улыбается:

– Что это гремит?

Квартира Лизы окнами во двор.

– Машины. Со стороны Садового Кольца…