Читать книгу Эфемерность - Татьяна Диско - Страница 7

Фильм длится два часа. Я покидаю Майю на пятнадцатой минуте и обещаю в скором времени вернуться. Лгу, но в зале кинотеатра слишком темно, а Майя чересчур увлечена происходящим на экране, чтобы заметить мою ложь. Еще бы, она ждала продолжения любимого фильма целых два года.

Макс ждет меня, сидя в последних рядах, и хватает за руку, когда я прохожу мимо. Поднимается, и мы покидаем зал вместе.

– У нас полтора часа – и я должна вернуться к финальной сцене, иначе Майя никогда мне этого не простит.

– Я сам себе не прощу тот факт, что пожертвовал премьерой фильма ради какой-то драки.

Я внимательно разглядываю обиженное лицо Макса, косясь в его сторону, и поднимаю черный капюшон. В такие моменты он напоминает мне маленького надутого ребенка. Майю. И я мысленно отмечаю: у этих двоих больше общего, чем кажется на первый взгляд.

Мы идем по широкой людной улице. Солнце жарит, но я не могу себе позволить снять байку. Да и это ни к чему: за долгие годы я привыкла к избытку температуры у себя в теле. И, оказавшись в жару в спасительно прохладном помещении с кондиционером, я могу испытывать по-настоящему зверский холод.

– Давай пойдем в кино, когда все это закончится, – предлагает Макс, и я поднимаю к нему заинтересованный взгляд. Впрочем, мой интерес ему не виден за толстыми стеклами очков и границей капюшона.

Я уточняю, делая ударение на последнем слове:

– Когда закончится все?

А это случится когда-нибудь?

Макс перебирает слова, соглашаясь с двусмысленностью своего предложения.

– Когда закончится все на сегодня, – исправляется он и выдвигает заранее подготовленные аргументы, пока я не успела возразить. – Я все равно планирую посмотреть этот фильм, а тебе придется ознакомиться с его содержанием, если не хочешь чувствовать себя виноватой перед Майей.

Глупо, конечно, но он прав. Только давать свое согласие не хочется. И я опускаю этот вопрос, вслух замечая, что мы почти добрались до места.

– Это здесь? – Макс кивает в сторону огромного здания музея, обнесенного высоким забором. – Его же реставрируют.

Он делает вид, будто не замечает резкой перемены разговора и отсутствия исходящего от меня желания вернуться к прежней теме. А еще он снова прав: здание старое, почти разваленное, но город вовремя взялся за его восстановление. Правда, процесс реставрации затянулся и замер, когда городской бюджет обнаружил недостаток денежных средств.

Небожители с готовностью облюбовали новое убежище. Так уж повелось, что все мы, нечеловеческие твари, селимся на развалинах. Только наши не подлежат реставрации, активно стремясь к конечному разрушению и превращению в пыль. Их – вот такие, отгороженные от мира, защищенные властью города. Те, что однажды превращаются в достояние общественности и становятся предметом гордости и любви горожан.

– Придется аккуратно, – усмехается Макс, и я киваю. Странно, что для таких чертей, как мы, архитектура родного города представляет какую-то ценность. Но это так.

Чем ближе мы к месту назначения – тем реже толпа. Еще одна закономерность: люди нас избегают. Всех. Неосознанно. Может, срабатывает инстинкт самосохранения.

Мне приходится взять Макса за руку, чтобы моя способность оставаться незамеченной для небожителей распространилась и на него тоже.

Его теплые пальцы обхватывают мою ладонь, и я чувствую закравшееся в них напряжение. В который раз обращаю к Максу взгляд, но лицо парня по-прежнему ни о чем мне не говорит.

– Думаешь, правильно поступаем? – задается он вопросом.

А это не имеет значения.

Потому что чувство, которое нами движет, не поддается контролю.

Потому что это чувство – любовь к Его Величеству.

И я пожимаю плечами. Я могу втайне – либо откровенно – ненавидеть нашего короля. Испытывать отвращение или страх по отношению к нему. Злиться или протестовать против его решений. Но я все равно иду мстить за его изувеченное тело и брошенную в грязь, растоптанную гордость, потому что все мои собственные эмоции и переживания меркнут на фоне чувства любви к Его Величеству.

Мы все обязаны своими жизнями нашему королю, и все испытываем это чувство. Но оно давит. Жжет. Режет. Лишает самоконтроля. И когда долг за жизнь давно уже выплачен, ты все равно не можешь от него избавиться.

Макс чувствует так же. Иначе не стал бы задавать таких глупых вопросов. И он ждет, когда я отвечу: «Мы – идиоты. Давай, разворачивайся обратно. Не станем рисковать своими жизнями ради этого придурка». Но правда в том, что ни я, ни Макс уже не знаем, какие поступки навязаны нам воображаемым чувством любви, а какие являются собственным выбором. И жажда мести кажется такой естественной для меня, что я молчу.

Мы легко перемахиваем через забор: я растворяюсь в воздухе и черной дымкой просачиваюсь в узкие щели на другую сторону; Макс преодолевает препятствие в прыжке, на долю секунды превратившись в волка. Все происходит быстро и в отсутствие свидетелей – мы осторожны.

Держаться за руки больше нет смысла. Если мы уже замечены, то времени на побег небожителям не остается.

В пыльном, загроможденном строительным хламом зале музея нет одной стенки и отсутствует часть потолка. Крылатые демонстративно нас игнорируют – такой вот знак уважения с их стороны.

Их четверо. С виду – обычные подростки. Трое сидят на узкой лавочке ближе к стене. Еще один что-то весело рассказывает, стоя перед ними, кривляясь и размахивая руками. У каждого по банке пива.

Мы с Максом обмениваемся взглядами, неспешно, но уверенно пробираясь внутрь. Кажется, он слегка сомневается в том, что я правильно определила нужное нам место. Но я знаю, что двуликим тварям не удастся меня обмануть. Чувствовать их – моя способность.

– Вон тот. – Я вытягиваю руку и указываю на стоящего к нам спиною парня. – Тогда это была его звезда.

Макс кивает, а детишки затихают. Три пары глаз внимательно и по-взрослому смотрят в нашу сторону из-за темной фигуры. В них плещется понимание, и я осознаю связь между этой троицей и травмами Его Величества.

– А остальные, значит, соучастники. – Макс приходит к тем же выводам, что и я.

Парень медленно разворачивается. Я вижу, как его изуродованные пирсингом губы растягиваются в улыбке.

– Вы о чем?

Невинность на лице парня подначивает сию же минуту разбить ему челюсть.

Мы с Максом замираем в паре метров от наглой компании.

– Какого черта Его Величество вам не угодил?

Голос Макса звучит сильно и уверенно, но он не напирает, словно дает детишкам возможность обойтись без кровопролития и объясниться словами.

– Нууу, чувак! – растягивает долговязый и разводит руками. – Ваш король заплатил за грехи своего пажа. По-моему, все по-честному, нет?

Две девчонки со скамейки хихикают. Они не слишком стремятся остаться не услышанными, и до меня долетает:

– Как вспомню эту рожу…

– Надо же! Какой позор – дьявол-король избит детьми!

Я хочу ответить, но Макс не позволяет, вставляя собственную реплику:

– У нас нет слуг.

Я удивляюсь, как ему удается сохранять спокойствие.

Парень незамедлительно реагирует:

– Нееет, чувак! У вас – монархия! Король и прочее средневековое дерьмо… У нас же царит демократия! Ну, знаешь, равноправие, свобода слова…

– Безнаказанность и отсутствие контроля! – завершаю я список. Слишком нервно для своей обычной реакции, но адекватно в силу сложившихся обстоятельств.

Другой мальчишка, сидящий на краю лавки, скучающе вздыхает и запрокидывает голову.

– Нет, Марк, ну кого они к нам подослали? Сколько можно уже трепаться? Я драться хочу.

– Потерпи, – отзывается другой, отворачиваясь, пряча от нас свою улыбку. – Они уже скоро. Ты же знаешь: кто первым вступит в бой, на того повесят обвинения в нарушении правил, и…

Он не успевает закончить мысль: я в одно мгновение – с нечеловеческой скоростью – пересекаю расстояние до скамейки и врезаюсь кулаком парню в череп раньше, чем кто-то из детишек успевает осмыслить происходящее.

Плевать на правила, когда дело касается чести Его Величества. Отстоять свою любовь и преданность королю куда важнее трибунала, инквизиции или начала новой войны между светом и тьмой.

Тело сгибается под моим ударом, и я продолжаю бить, пока небожитель не успел выпустить свои крылья.

Макс заставляет себя ждать всего секунду – столько времени ему требуется на осознание всей дурости моего поступка и осмысление последствий. Но он прикрывает меня и берет на себя атаку троицы. Та всем своим составом подрывается со скамейки. Пока я оттягиваю от них свою добычу, по грязному полу волоча парня за отросшие волосы, Макс волком выскакивает вперед и вонзает клыки в шею одной из девчонок. Другая испуганно шарахается и, едва выпустив крылья, пятится назад, опускается на корточки и закрывает голову руками.

Макс быстр, и в этом наше преимущество. Он переключается на опасного типа с огромными белыми крыльями за спиной и безумием в глазах. Попеременно принимая то человеческий облик, то облик волка, он атакует с нескольких ракурсов одновременно: вгрызается клыками, бьет кулаками, рвет когтями плоть.

Я зла, и в этом еще одно наше преимущество.

Парень у меня в руках высвобождает свои крылья, и те бьются о поверхность пола, пока он барахтается, оттягиваемый мной в сторону. В конце концов я останавливаюсь и снова бью его в голову, так что крылатый пробивает черепом в мраморе дыру. Он морщится, пытаясь прийти в сознание, но я ему не позволяю и придавливаю шею ногой.

– Хочешь извиниться перед Его Величеством? Оставлю в живых.

Я тяжело дышу, но моему заложнику и вовсе не удается дышать. Однако я не чувствую с его стороны раскаяния и желания идти на попятную, так что пожимаю плечами:

– Ну, ладно.

Парень выхватывает нож откуда-то из кармана, но не успевает вонзить его в мою ногу: я растворяюсь в воздухе, а в следующий момент оказываюсь в другом месте, оставив за собой облако черного дыма. Нельзя позволить поранить себя – нельзя, чтобы Майя видела мои шрамы.

Парень резко садится, хватаясь за горло, но не может так быстро оклематься и расправить крылья. И я пользуюсь случаем: стоя позади, тянусь к нему, беру за запястья и заламываю руки. Он пытается вырваться, но, когда я в бешенстве, мои силы возрастают.

– Макс! – зову я. – У тебя есть, чем его связать?

Но Макс сейчас волк и слишком занят разделыванием трупа небожителя, чтобы ответить. Оборачивается с окровавленной пастью и красным огнем в глазах. Я отмахиваюсь:

– Ладно, – и начинаю одной рукой ломать небожителю крыло.

Тот кричит и стонет, корчится, морщится, вырывается, но ничего не может поделать.

– Подожди-подожди, – прошу я, черными ногтями впиваясь в кожу. – У тебя же их два, а это всего лишь первое…

Кости хрустят и трескаются, когда я прикладываю усилия и переламываю крыло. Другое. Перья летят на пол. А в какой-то момент небожитель сдается и прекращает дергаться.

Я оставляю его валяться в луже крови, бросив рядом тяжелые крылья, а сама отступаю на пару шагов, чтобы взглянуть на свою работу. Макс, приняв человеческий вид, присоединяется и вытирает рот тыльной стороной ладони. После он стоит возле меня и слизывает кровь с моих рук.

– Теперь ты один из нас, – без тени радости объявляю я. – Даже если крылья отрастут. Ты знаешь.

Парень молчит и продолжает валяться, не шевелясь. Боясь двинуться с места.

Из угла доносятся всхлипы, и я смотрю на ревущую девчонку.

– И эти дети побили Его Величество… Неужели не ясно, что он позволил им это сделать?

Макс соглашается, отпуская мои руки и облизываясь.

Я кричу на девчонку:

– Помоги ему! Ты же небожитель! Ты – представитель стороны света, так какого черта?!

Но та продолжает реветь, зажавшись в угол, опустив лицо в колени, и даже не думает выручать друга – ей сейчас важнее спастись самой.

Я безнадежно вздыхаю, разворачиваясь к выходу.

– Куда катится мир, если у добра сегодня такое лицо?

Макс тянется за мной, безмолвно выслушивая мои рассуждения.

– Если бы я по природе не была чертом, то точно взялась бы за истребление подобных нам. И чертей, и небожителей…

Когда мы идем обратно по улице, мы молчим. Хочется сделать вид, будто ничего не случилось, но не выходит. И не выйдет. Мы оба переживаем произошедшее снова и снова, прокручиваем в голове события, убеждаем себя в правильности своих поступков и пытаемся откреститься от преследующего нас запаха крови, избавиться от стоящих перед глазами картин. Пока мы строим из себя обычных людей и чем дальше находимся от таких же, как мы, от мест сражений, от того, другого мира, тем более ужасными и отвратительными мы кажемся самим себе. Поэтому мое сердце грохочет в груди, как колеса поезда, когда я мысленно возвращаюсь туда, в стены музея.

– Так что насчет кино?

Макс пытается развеять обстановку. Он замирает возле кинотеатра, но я не останавливаюсь: не хочу поддерживать беседу и ныряю в проход.

До конца сеанса остается пятнадцать минут. Майя смеемся – весь зал смеется, когда я сажусь на свое место. Ладонь опускается на подлокотник, и Майя шепчет, не отрывая взгляд от экрана:

– Где ты пропадала?

Без тени обиды или злости.

– Да так.

И такой ответ вполне ее устраивает.

Майина ладонь почти ложится поверх моей, но я вовремя отдергиваю руку. От одной мысли о том, что я могу испачкать Майю, становится дурно. Но она не придает особого значения моему движению и продолжает заворожено наблюдать за происходящим на экране.

А я наблюдаю за ней. И постепенно грохот колес у меня в груди затихает…