Читать книгу На заре земли русской - Татьяна Кононова - Страница 6

По городу быстро разнеслась весть о поражении войска Всеволода и о пленении того. Сам же Переяславский относился к толкам без интереса. Всё ему было ново и удивительно в Полоцке: за ту неделю, что провёл он в чужом княжестве, не случилось ни одного бунта, горожане жили совершенно спокойно. Никто не был казнён, никто не был схвачен или брошен в темницу по доносу. Однако несмотря на спокойствие жителей, на оказанную ему честь и свободу – естественно, ограниченную – Всеволоду в Полоцке не жилось. Душа его южная рвалась на Родину, на земли Переяславские, где остался город без правителя, а дружина без командира.

Всеслав с ним почти не разговаривал. На вопросы его отвечал скупо и односложно, дальнейших планов на его счёт и на счёт Изяслава Ярославича не строил, а если и были у него какие мысли по тому поводу, то Всеволод об этом не знал. Попытки расспросить его о чём бы то ни было увенчивались неудачей, да и кроме того, князь корил себя за произошедшее с одним из близких ему людей и оттого был ещё более угрюм и неразговорчив. Вечерами его было не найти: он уходил куда-то в город, а по возвращении почти сразу поднимался к себе, и тогда уж никакими силами нельзя было вывести его на разговор.

Сам же Всеслав провёл без сна третью ночь. Димитрий не приходил в сознание, лучше ему не становилось, забываясь тяжёлым, беспокойным сном, он бредил, всё звал кого-то – то ли мать, то ли ещё кого, не поймёшь. Злата, ходившая за Димитрием и проводившая почти все дни и ночи у постели его, однажды всё-таки не выдержала и пожалела Всеслава.

– Не ходи, княже, не мучай ни меня ни себя, – вздохнула она в один из холодных осенних вечеров, когда Полоцкий в очередной раз зашёл справиться о состоянии Димитрия. – Поправлялся бы, я бы сама тебе о том сказала. Да не смотри ты на меня так, – добавила она, видя отчаяние князя и кладя руку на его плечо, словно хотела утешить, поддержать. – Не волшебница я, видит Бог.

Всеслав не отвечал. Приглядевшись, Злата увидела, что он уснул, уронив голову на руки, сжатые замком. Тихонько улыбнувшись, она вышла и притворила дверь.

О том она никому не говорила, даже Димитрию, пока с ним было всё в порядке, даже самой себе боялась откровенно признаться, что с самой первой встречи что-то случилось, пронеслась между нею и Всеславом какая-то искра, и эта искра теперь скоро разгоралась в большой и жаркий костёр. Ни дня не проходило без того, чтобы не думала девушка о нём, не вспоминала его со старательно скрываемой улыбкою. Ночами черты лица его, всегда серьёзного и будто бы отстранённого, стояли перед её задумчивым взглядом: пристально смотрящие серые глаза, в серьёзном взгляде которых словно отражалась сталь, сведённые к переносице брови, русые вьющиеся волосы, едва касающиеся плеч. У неё замирало сердце, когда она слышала его голос, когда их взгляды пересекались. Злата отчего-то стыдилась этого нежного чувства, этой привязанности, и она надеялась, что сам князь об этом не догадывается.

Когда она зашла поутру в светлицу, куда принесли её теперешнего подопечного, Всеслава там уже не было: верно, он ушёл с рассветом. Быстро осмотрев Димитрия, она не без радости отметила, что жара у него нет; прошлую и позапрошлую ночь он спал спокойно, и теперь была надежда, что он пойдёт на поправку. Осторожно, чтобы не разбудить его, Злата приподняла его подушки так, чтобы он принял полусидячее положение, и стянула старую повязку с раны. Конечно, совсем незаметно это сделать не удалось, и Димитрий приоткрыл глаза. Злата улыбнулась ему ласково.

– Ты… – прошептал юноша, слегка сжимая руку девушки. – Это была ты…

– Молчи! – ответила Злата отчего-то таким же шёпотом, высвободив руку и приложив палец к воспалённым, искусанным губам Димитрия. – Тебе нельзя тревожиться. Всё хорошо, Господь миловал, скоро тебе станет лучше.

Молодой человек снова закрыл глаза и уж больше ни о чём не спрашивал. Наложив новую, чистую повязку на рану его и поставив рядом на полу кувшин с водой, Злата так же тихо поднялась и ушла.

Она шла, не думая о своём пути, куда ноги несли её, и не удивилась, когда обнаружила, что давно миновала черту города и стоит на берегу Двины. Сколько раз приходила она сюда, и в радости, и в горе! Когда умерла мать, Злате было всего восемь солнцеворотов. Она её почти совсем не помнила, в памяти сохранились тёплые руки, синие глаза, смотревшие всегда ласково и по-доброму. Когда её не стало, батюшка сильно изменился, словно весь мир винил в том, что забрал Бог к себе жену его Анну. Злата с невольною улыбкой вспомнила, что, когда её крестили, ей было даровано как раз имя матушки во Христе. После смерти той отец, выбравший остаться в языческой вере, не единожды называл дочь именем покойной матери, а после хмурился, бормоча непонятные извинения. Даже будучи взрослой, Злата не очень любила его и иногда боялась. В этом она и Димитрий имели что-то общее – выросшие без материнской любви и ласки, оба сохранили в своих сердцах добро, хоть и жизнь их проходила почти в одиночестве.

Суеверной девушке казалось, что река сможет забрать её печаль и унести на своих волнах подальше от неё. Река была для всех особенным символом – покровительства, защиты, умиротворения. Некрещённые обращались за помощью именно к реке, христиане, всё ещё не оставившие совсем некоторые особенно крепкие верования, – тоже, и потому Злата не удивилась, увидев на берегу Всеслава. Он стоял спиной к ней, скрестив руки на груди, и слегка щурился от солнца, задумчиво глядя в бесконечную даль.

– Я знал, что ты придёшь, – сказал тихо князь, не оборачиваясь, когда девушка подошла ближе. – Отчего-то чувствовал.

Злата смущённо улыбнулась. Она ждала, что он посмотрит на неё, что ответная улыбка тронет его губы, но он даже не повернулся к ней.

– Митя сим утром пришёл в себя, – слегка дрогнул голос Златы, когда она заговорила снова. – Скоро он и вовсе встанет на ноги.

– Слава богу, – Всеслав осенил себя крестным знамением. – Господь услышал молитвы.

– Господь милостив к тем, кто верит, – смиренно ответила Злата, и снова наступила тишина – только тихий плеск тёмных волн нарушал её.

И тем утром, и ранее, и после этого разговора бесчисленное количество раз князь Всеслав задумывался о вере – об истинной вере. Ладно ли он поступил, что позволил людям своим обращаться в христианство по желанию? Конечно, его послушали, и большая часть приняла крещение и веру православную, но остались и те, кому иная вера, старая, оставалась ближе. Не секретом было для Всеслава, что где-то за чертою города в глубине леса стоит небольшой пантеон языческих богов с Перуном во главе, что ходят на то место кланяться некоторые люди, отказавшиеся от нововведения и общего порядка. Относились к ним не хорошо и не худо: не уважали особенно, но и не преследовали. Может быть, оттого и не нравился князю Всеволоду Полоцк – оттого, что Бог не полностью подчинил себе этот удельный городок?

Когда Всеслав возвращался к себе, в голову его пришла неожиданная мысль. Накануне Богдан, гонец из Киева, привёз ему грамоту от князя Изяслава Ярославича, в которой тот требовал, чтобы князь Полоцкий явился к нему в стольный город при первой возможности, по первому зову. Ехать в Киев не особенно хотелось, и Всеслав под любым предлогом оттягивал эту поездку, откладывал. Мало того, что восемь ночей терять задаром – четыре туда да ещё четыре обратно, и то если поторопиться, – неизвестно было, чего ждать от Изяслава.

Стук в дверь нарушил уединение Всеслава. Гадая, кого же принесло к нему без предупреждения, он дал разрешение войти. Дверь с негромким скрипом отворилась, и на пороге появился Переяславский, о коем как раз намедни думал Всеслав.

– Отпусти меня, князь, – тихо сказал Всеволод, входя в светлицу и в нерешительности останавливаясь на пороге. Вспомнил он, как не столь давно заходил сюда без опаски, с гордо поднятой головой. Мог спорить с хозяином, отстаивать свою точку зрения, советоваться с ним, а теперь боялся только одного слова его, словно зверь какой. Правду говорят, сделай человека рабом – он им и останется на всю жизнь. Есть люди, которые не ломаются, но их мало, и Всеволод всю свою жизнь боялся не оказаться в их числе.

Всеслав молчал, смотрел в окно, прислонившись плечом к стене, и теребил серебряную пуговицу на плаще.

– Не могу я здесь, пойми, мне в свой удел воротиться надо!

Всеслав подошёл к нему почти вплотную, глянул на него холодно, будто стальным клинком по его телу провёл. Сжался внутренне Всеволод под этим ледяным, пристальным взглядом. Он почти впервые признался себе в том, что побаивается его – недаром ходили слухи, что он чародей, или, ещё того лучше, оборотень. Переяславскому даже показалось, что в гневе и в радости Всеслав совершенно разный, будто два человека. Что-то такое было в выражении его лица, скорее приятного, нежели красивого, что-то крылось в его глубоких, всегда задумчивых серых глазах, ведомое одному ему. Наконец Всеслав ответил:

– Не держу я тебя, – и снова стало тихо. Всеволод не мог поверить своим ушам: шутит Полоцкий? Что это – недальновидность? Благородство? Настолько сильное презрение, что даже как пленника его держать у себя не хочет?

– Поезжай, – повторил Всеслав. – Димитрий… Нет, не он, Алексей выведет тебе твоего коня.

Что-то горькое, печальное промелькнуло в голосе его, когда он вспомнил о своём служке. Всеволод сделал вид, что не заметил – расспрашивать не решился – а более и говорить было не о чем.

– Прости, Всеслав, – с трудом произнёс он, берясь одной рукой за дверной косяк. Не привык князь Всеволод приносить извинения, оттого трудно ему дались эти слова. – Неправ я был тогда. Обязан тебе буду.

Князь полоцкий лишь рукою махнул. Хотел он пожелать младшему Ярославичу божьей милости на дорогу, да не смог, застыло доброе слово на губах его, всё-таки не был Всеволод другом его. Пока князь не переменил своё решение, Всеволод поспешно ретировался. Через несколько минут из окна Всеслав увидел, как вылетел за ворота всадник и скрылся за поворотом, взметнув за собою тучу дорожной пыли.

Дождавшись, пока двор успокоится и не останется в поле зрения ни единого человека, Всеслав вышел на улицу. Привычный путь был знаком до каждой извилины дороги. Через несколько проулков мелькнул фасад знакомого дома, не богатого, не роскошного, но очень прилично убранного. Очевидно, жители этого дома тоже привыкли к визитам князя, и потому, когда он подошёл к воротам и поднял руку, чтобы постучать, двери отворились и без его стука.

Злата всегда встречала его с улыбкой и, когда он справлялся о здоровье Димитрия, отвечала всякий раз по-разному. Сегодня, судя по светящимся глазам и волнении, не ускользнувшим от Всеслава, девушке не терпелось что-то рассказать ему, – что-то хорошее, раз такая радость пронизывала всё её существо.

– Ему лучше, – наконец молвила Злата, тут же украдкою заглядывая в лицо Всеславу. – Мы говорили с ним поутру. Всё тебя вспоминает, отчего ты не был давеча?

Не отвечая, князь нахмурился. Он понимал, что радость будет недолгой, как, впрочем, и всё хорошее, потому что надо было ему ненадолго, надеялся он, покинуть Полоцк и снова расстаться, пусть и на время, с дорогими ему людьми. Пока что он никому об этом не говорил, кроме своего старшего дружинника Радомира, но тот то ли не понял, то ли не принял всерьёз разговора.

Что-то дрогнуло в сердце у Всеслава, какая-то тоненькая струна натянулась, когда увидел он Димитрия, живого и почти здорового. И тот, улыбаясь, протянул руку ему, всё так же стыдясь своего положения. Димитрий был разговорчив, всё расспрашивал о городских делах, о Всеволоде, о Радомире и Светланке. Узнав, что Всеслав отпустил с миром Переяславского, задохнулся от возмущения, приподнялся на постели, но Злата жестом велела ему опуститься обратно и успокоиться.

– Как? – воскликнул Димитрий. – Он же предатель! И не боишься ты, что он забудет твоё добро?

– Не нужна мне его память, – нахмурился Всеслав. – Забудет, и ладно. Главное, чтобы клятвы своей не нарушал, не то придётся ему не передо мной ответ держать, а перед богом!

Он решил не говорить Димитрию о том, что им скоро сызнова расставаться. В присланной грамоте, зачитанной чуть ли не до дыр, не было указано, с какой целью требует его приезда Киевский. быть может, ему нужна его дружина для защиты окрестностей, если опять нападают на землю Киевскую степняки-половцы. Но не исключено, что для чего-то другого, Всеслав не знал, для чего, а поговорить об этом было не с кем, расспросить некого. Чтобы не возвращаться к этой теме, он, поднявшись с предложенного ему стула, как будто ненароком коснулся руки Златы и попросил её выйти за ним.

Двери в доме были низкие, Всеслав, выходя из горницы, задел головой притолоку, и сзади до него донёсся тихий смешок, тут же так забавно превращённый в кашель. Он сделал вид, что не обратил на это внимания – за свою неловкость сам виноват.

– Как мне благодарить тебя? – спросил князь, когда они вдвоём оказались на улице. – Ты сделала больше, чем просто спасла его. Скажи, чего ты хочешь?

Злата молчала, опустив голову и стиснув руки замком перед собою. Всеслав осторожно взял её за плечо, заставил повернуться к себе и приподнял её подбородок, вглядываясь в лицо, – как в самую первую их встречу.

– Ну?

Улыбка тронула губы девушки, какой-то хитрый огонёк зажёгся в её карих глазах, на щеках расцвёл алый румянец.

– Поцелуй меня! – прошептала она и тут же, словно испугавшись сказанного, опустила взор.

Кровь прилила к лицу Всеслава, он почувствовал, как сердце бьётся быстрее. Странно ему это было, никогда раньше он ни к кому не привязывался, никого не любил, и самое удивительное для него было то, что у Златы, кажется, были к нему ответные чувства.

Когда человеку нужно сделать или решить что-то очень важное, он либо долго раздумывает, а потом теряет самую суть, либо бросается в омут головой, а в конце сожалеет о своей горячности, своей недальновидности.

Всеслав взял Злату за плечи и, прикрыв глаза, наклонился к ней. Сердце рванулось, словно птица, запертая в клетку, и на мгновение остановилось, а потом застучало с такой быстротой, словно хотело выпрыгнуть. Всеслав чувствовал щекой волосы Златы, губами – каждую трещинку её губ. От неё пахло чем-то таким родным и знакомым – тёплым хлебом, скошенной травой и ещё чем-то неуловимо-тонким и приятным. Пальцы его коснулись длинных, мягких волос девушки, и она слегка запрокинула голову, всё ещё не открывая глаз. Эта тихая нежность, так неожиданно возникшая между Всеславом и Златой, захлестнула волной обоих. Забыв обо всём на свете, они знали о существовании только друг друга, и Злата, задыхаясь от счастья, поддавалась немного скованным, но от того не менее нежным ласкам человека, от одного воспоминания о котором всё переворачивалось у неё внутри. Когда они отстранились друг от друга, Всеслав заметил на щеках девушки мокрые дорожки.

– Ты чего? – встревоженно спросил он, заглядывая её в глаза. Злата улыбнулась сквозь слёзы, не отвечая, прижалась к его груди, и долго они ещё стояли, пытаясь успокоиться, унять биение сердца и поднятые из самой глубины души чувства. Всеслав медленно проводил рукой по волосам девушки, ещё раз коснулся губами её лба, на секунду задумавшись, правильно ли они поступают, правильно ли они поступают, но сомнения отмела вера – если случилось, значит, так сам Бог велел…

– Ты только не покидай меня, – проговорила Злата, снова встречаясь с князем взглядом, и он вдруг вспомнил, что никому не сказал о предстоящей поездке в Киев.

– Я должен уехать, – тихо ответил он и, видя, как печаль проскользнула в глазах девушки, добавил:

– Быть может, ненадолго. Киевский вызывает меня, зачем – не ведаю.

– Я буду ждать тебя, – вздохнула Злата, тихонько сжала руку Всеслава и, больше уж ничего не сказав, убежала в дом.

Небо, серое с утра, помрачнело ещё больше и затянулось тучами беспросветно. Купола Софии Полоцкой, видные горожанам, почитай, отовсюду, не горели золотым сиянием, не ловили солнечные лучи. Ветер гнал по посеревшему небосводу рваные лохмотья облаков, срывал листья с деревьев, кружил пыль на дороге. Погода портилась, и Всеслав решил не откладывать поездку, пока природа не взбунтовалась совершенно.

Радомир с двумя лошадьми уже ждал его за городской чертой и то и дело поглядывал на небо. Перед тем как сесть на коня, он перекрестился и тут же плюнул через правое плечо.

– Плохой знак, княже, – невесело молвил он. – Ты погляди только, как потемнело! Гроза собирается, не иначе. Может, переждём, да и по хорошей погоде?…

– Давеча надо было, – сердито ответил Полоцкий. – Али ты дождя боишься?

Насмешливый тон его смутил старшего дружинника. Радомир ничего не ответил, опустил ноги в стремена.

– Хоть бы с дружиной старшей поехали, – продолжал он ворчать, не оглядываясь на Всеслава. – Опасно на дорогах, да и что за дело – князю без дружины?

– Мы ненадолго, – ответил Всеслав. – Да и на что мне такая охрана? Поди, не маленький!

С этими словами он пришпорил коня. Радомир, покачав головой, вздохнул и натянул поводья. Ему вспомнилось то время, когда Всеслав, тогда ещё девяти лет от покрова, только вступил на княжеский престол. После смерти его отца, князя Брячислава, и до того самого года, пока ему самому не минуло пятнадцатое лето, трудное было время для удела. Мальчишка не мог править по-настоящему, он лишь узнавал правила жестокой и опасной игры, в которую ему пришлось войти, и старшая дружина, и сам Радомир в меру сил своих помогали ему. Теперь же Всеслав принимал решения самостоятельно, и Радомир не смел ему перечить.

Когда князь с дружинником миновали удел, уже стемнело. Почти всю дорогу они ехали в совершенном молчании, тишину нарушал лишь стук копыт и тихий звон оружия, раздававшийся при каждом шаге коней. Князь думал о своём – его очень интересовала причина такого спешного вызова в стольный город. С Изяславом друзьями они никогда не были, Полоцкий не любил его и не уважал, впрочем, как и киевляне и новгородцы. Изяславу не важна была власть, ему хотелось иметь осознание этой самой власти, и после смерти отца Ярослава он получил её, причём в весьма немалом количестве. Братья Святослав и Всеволод удовольствовались лишь уделами, но они были менее горды, жестоки и заносчивы, и Полоцкий, будь он на месте Ярослава, с куда большей охотой отдал великое княжение кому-либо из младших братьев, хотя и по писаному закону престол наследовал старший сын, за отсутствием такового – брат. Сам же Всеслав приходился Ярославу каким-то очень дальним родственником, он и сам толком не помнил, кем, потому на Киев рассчитывать ему не приходилось, да и не хотел он. Слишком большой ответственностью казалась ему власть над всей христианской Русью, и для того, чтобы править ею, нужна была жёсткость и умение подчинять, которых у Всеслава не было. Он вполне довольствовался Полоцком, в нём родился и в нём же остался княжить, защищал его, самым лучшим украшением своего города считал прекрасную Святую Софию, колокола для которой велел увезти из покорённого Новгорода. Киев не был нужен Всеславу, и единственным его желанием, относящимся к сему городу, было сменить правителя, потому что судя по слухам, ходившим среди полочан, новгородцев да и самих киевлян, недовольны они были великим князем Киевским, много бесчинств и несправедливостей творил он в землях своих.