Читать книгу Сфирот Турхельшнауба. Или Тайна Шестой брамфатуры - Тимофей Ковальков - Страница 7

– Мужчина, остановитесь на минуточку!

Возглас исходил от несуразного полного молодого человека в ярко-голубой спортивной куртке и смешной красной шапочке с помпоном. Похожий на лыжника из семидесятых тип стоял у раскрытой дверцы шикарного «Ягуара», нагло перегородившего тротуар. Турхельшнауб сделал вид, что к нему обращение не относится, и обогнул автомобиль сзади, для чего пришлось выбраться на проезжую часть, где неслись сплошным потоком озверевшие от пробок таксисты. Пробежав метров сто, Турхельшнауб запыхался. Он вспотел от тщетных усилий улепетнуть и овладевшего им страха. Неуклюжий на вид «лыжник» тем не менее без усилий догнал его и схватил за рукав.

– Мужчина, стоять, блин, я к вам обращаюсь!

Турхельшнауб остановился и обернулся с обиженным выражением лица.

– Вениамин Осипович?

– Да, это я, – придавлено пробормотал Турхельшнауб. – А в чем, собственно, дело?

– Нехорошо по повесточкам не являться. В натуре, вам придется к нам подскочить, вас вызывают побазарить в идеологический отдел, – промолвил «лыжник».

Перед носом Турхельшнауба возникла противная пластиковая розовая книжица, в ней было фото догнавшего его типа, стояла синяя печать и значилось нелепое имя: Майкл Игоревич Бледовитый.

– Мне некогда идеологией заниматься, я тороплюсь…

– Ничего, это ненадолго, показания снимем, и все, – настаивал «лыжник».

Турхельшнауб растерялся, сник, погрустнел. Ничего не оставалось, как заползти на заднее сиденье удивительно красивой машины.

Автомобиль бежал плавно и бесшумно по Садовому кольцу. Минут через пять свернули в переулки и въехали во двор тщательно огороженного особняка. Всем хорош особнячок: чистый, отремонтированный, аккуратный. Просторный двор, места не экономили, да вот одна деталь все портила. Прямо на стоянке во дворе вокруг контейнера навалена внушительных размеров куча мусора: банки, бумага, тряпье и прочее пахучее безобразие. Вонь стояла страшная. Чтобы войти в парадный подъезд, кучу мусора необходимо было обогнуть.

Он прошел через рамки металлоискателя. Дежурный велел пройти в кабинет номер сорок восемь, на второй этаж, к старшему следователю. Следователем оказалась на удивление миловидная женщина средних лет, высокая, слегка полноватая брюнетка с короткими завитыми волосами. Одета она была в синюю форму, но немного странную, как бы ненастоящую, а сшитую на заказ для съемок сериала: уж больно игриво выглядели жакет и блузка. Казалось, верхняя часть костюма следователя призвана не прикрыть, а, наоборот, выставить напоказ потрясающую, чрезмерно пышную, но правильную грудь. Вылитая всадница из его сна. Турхельшнауба охватило предчувствие опасного приключения.

Женщина сидела не за массивным письменным столом, а сбоку, у стеклянного столика, где чья-то заботливая рука сервировала кофейный набор: две чашки, красивый никелированный кофейник, печенье, сливки, сухофрукты и минеральная вода. Хозяйка кабинета расположилась в кресле свободно, положив ногу на ногу, демонстрируя восхитительные стройные коленки из-под укороченной юбки, снабженной желтенькими пуговками, расстегнутыми чуть ли не до самого пояса.

– Проходите, садитесь, Вениамин Осипович, – сказала следователь, пристально рассматривая его цепким острым взглядом лисьих раскосых глаз желтовато-зеленого оттенка, – угощайтесь, вот кофе. Если хотите, я попрошу для вас чаю, можно коньячку или мартини. Вы что предпочитаете в такое время суток?

Турхельшнауб неуклюже плюхнулся в кресло и украдкой посмотрел на женщину. До чего же она привлекательна, зараза. Выглядит так, как будто только что выскочила из объятий любовника. Крупные симметричные формы лица, нереально широкий разрез рта, возбужденное и игривое выражение лица. Взгляд влажный, немного обиженный, немного распущенный. Женщины, похожие на тетю Риву из Черкасс, пугали его до нервной дрожи. Вот она, эта сломавшая ему личную жизнь внешность: подвижная мимика, бесстыдность манер, скрытое сладострастие и раскованность. При первом же взгляде на следователя он понял, что сегодня ему придется нелегко.

– Меня зовут Дорис Викторовна Скунс, я буду вести ваше безнадежное дело, – произнесла следователь, – и сразу должна вас предупредить: не пытайтесь изворачиваться. В прошлом я работала психиатром, так что все ваши пошлые мужские тайны я просто прочту у вас на лице. Кстати, нашему ведомству и без всякой психологии многое о вас известно.

– Да? Неужели? – удивился Турхельшнауб. – Я вроде ничем не провинился…

– Ну, не прибедняйтесь, мелкие грешки за всеми водятся. – Дорис Викторовна улыбнулась так обаятельно, что Турхельшнауб на целую минуту забыл, где он находится.

– Если вы имеете в виду подписи на анализе умеренной ненадежности заемщиков, то меня вынудили. – Он почувствовал, что начал оправдываться слишком рано.

– Вениамин, позвольте мне называть вас так, я должна откровенно признаться: у меня лежит внушительное досье с перечнем ваших проделок. Если хотите, я перечислю вкратце.

Дорис Викторовна сменила позу, плавно убрала одну красивую ногу с другой, невольно продемонстрировав замысловатый узор чулок. Женщина подвинулась ближе к нему, распространяя горький миндальный запах дорогого парфюма. Турхельшнауб ощутимо застеснялся, в голову ему пришла нелепая мысль о том, разрешается ли следователем носить под формой чулки, как у каких-то актрис из любовных мелодрам. Невольно он представил себе Дорис Викторовну, сидящую обнаженной, бесстыдно раздвинувшую ноги. От этой мысли кровь бросилась к щекам.

– Интересно, что же я такого натворил, по-вашему?

– Вот, смотрите, в шестом классе вы прогуляли торжественную линейку в честь дня антифашиста…

– Но я болел, у меня случилась дизентерия, кажется.

Турхельшнауб поразился абсурдности постановки вопроса. «Какого черта, ну при чем тут школьная линейка?» – подумалось ему.

– Не стоит оправдываться, вы пока не в суде. Наш идеологический отдел занимается предварительным урегулированием сложных инцидентов не столько экономического, сколько морального характера. Вы понимаете, на что я намекаю?

Дорис Викторовна посмотрела на него так нежно, как если бы только что узнала, что он ее сын, считавшийся погибшим, оплаканный и внезапно обретенный в лоне семьи. Неприлично-бесстыжая громадная грудь ее, проступавшая во все стороны под свободной блузкой, ритмично вздымалась от волнения, как будто следовательша взбежала по лестнице на десятый этаж.

– Нет, ничего я не понимаю, – промямлил он.

– Разрешите мне продолжить. Итак, когда вам исполнилось двенадцать лет и вы отдыхали у родственников в Черкассах, тетя Рива застала вас обнаженным в спальне, разглядывающим женское нижнее белье и неприличный журнал. Ай, как нехорошо! Ох, пресловутый пубертатный период! А на прошлой неделе вы уж вовсю изменяли своей жене Капитолине Слонис с одной из сотрудниц банка – помнится, девушка числится в вашем отделе и ее зовут Наталья Поперхон.

– Нет, неправда! То есть не совсем правда. Я не изменил. То есть я, конечно, хотел, но ничего такого не вышло в итоге, я застеснялся. Откуда вы все знаете? К чему эти сведения? – Турхельшнауба трясло.

– Это еще не конец. Пять лет назад вы отказались отмечаться в очереди на поклонение святым мощам покровительницы болящих Варвары-великомученицы. Ай-ай-ай, как же так? Вся православная интеллигенция стояла три дня, люди регистрировались, писали номера на ладошках химическим карандашиком, перекликались, а вы просто сбежали. Мы тогда усомнились, а не зря ли было согласовано ваше крещение? Вы ведь не исконно русский по своей сомнительной природе, а?

– В те дни мороз ударил, я честно стоял три часа, потом почувствовал простуду и ушел. Разве это преступление? – Его голос срывался на крик.

– Не далее как десять дней назад вы поставили подпись на аналитической записке по расчету ненадежности контрагента для совершения сделки обратного выкупа со «Жмурбанком». Исчезло шестнадцать миллиардов, – подвела наконец беседу к главному пункту Дорис Викторовна, игнорируя возмущение собеседника.

– Меня вынудили… То есть меня попросили, я не мог отказать. Светозар Бздяк, начальник отдела прироста долгового бремени, беспредельщик известный, им требовалось якобы для плана…

– Вениамин, вы же интеллигентный человек, а верите в сказки. Как вам не стыдно? – Дорис Викторовна помахала тонким, чрезвычайно длинным наманикюренным пальчиком в воздухе и продолжила речь: – Наконец, вчера поступила жалоба от ваших соседей снизу на систематическое подтапливание из труб и возмутительную безнравственность с вашей стороны. Кстати, по поводу безнравственности: а где сейчас ваша супруга? Мои сотрудники отметили в рапорте, что последние две ночи вы провели в квартире один.

– Мы разошлись недавно. Жена съехала к отцу в Пережогино… Но какое отношение к нашей беседе имеет моя жена? При чем тут соседки? Почему вы меня мучаете такими нелепыми вопросами? Почему вы делаете мне больно? Кто вас уполномочил лезть в мою личную жизнь? – У Турхельшнауба сдавали нервы.

– Ах вот как! Значит, вы не настолько безнадежно женаты… Такое обстоятельство в корне меняет угол зрения, под которым я собиралась вас сегодня рассмотреть.

Дорис Викторовна взглянула на него хитрым, испытывающим взглядом, потрясла бархатными ресницами и задумалась. По-видимому, хозяйка кабинета не собиралась отвечать на вопросы. Она поднялась из кресла, прошла, шурша юбкой, к письменному столу, вынула листочек бумаги, что-то написала на нем, потом обернулась и отдала Турхельшнаубу. Он прочитал: «Наш разговор записывается. Заткнитесь! Не произносите больше ни слова о работе!» Вениамин удивленно уставился на следователя. «О боже, как же она хороша, тварь!» – снова пронеслось у него в голове.

Коварная представительница юстиции села в кресло, без всякой необходимости оправила юбку на широких округлых бедрах, не обращая никакого внимания на расстегнутые желтые пуговки, и заговорила без видимой связи с предыдущей беседой:

– Я вижу, Вениамин, вам нехорошо, вы побледнели. Выпейте кофе с сахаром, скушайте печенья. Может быть, у вас давление упало? Молчите! Я знаю, что вас похмелье не отпустило. Я все про вас знаю, но не обольщайтесь. Даже я что-то пока о вас не знаю. Это нормально, существует принцип относительности субъективных знаний. Чем больше изучаешь человека, тем меньше его знаешь. Пейте кофе, не хватает мне еще скорую к свидетелям вызывать. Да не волнуйтесь, вы свидетель. Никто вас ни в чем пока не обвиняет. Нет, не подумайте, что я гарантирую вам статус свидетеля навечно. Не подумайте ничего плохого о наших методах.

– Как я могу плохо подумать, если я не в курсе, что за методы?

– Я вам все сейчас объясню. – Женщина говорила нежно, с придыханием. – Вы читали классиков немецкой философии? Знаю, что читали. Вы в курсе, что мы неизбежно продвигаемся к светлому будущему. Но светлое будущее – это лишь точка на горизонте, сингулярность, момент невозврата, за которым ничего нет. Вы теолог по образованию, вы же квантовую теорию на первом курсе проходили, и вы знаете, что по мере увеличения скорости приближения к цели растет и кассовая борьба, потому что денег в бюджете все меньше, желающих отхватить разные блага цивилизации пруд пруди.

– Но при чем тут я? Я мелкий служащий, делаю что прикажут. Мне и по должности не полагается знать лишнего, за горизонт событий начальство отвечает. – Турхельшнауб не понимал, куда клонит следователь.

– Вы здесь при том, дорогой Вениамин, что вы – свидетель. – Дорис Викторовну как будто радовало обзывать его свидетелем. – Вы не удивляетесь, отдельных безобразий творится кое-где порой немало. Что это означает? Каждый гражданин чему-нибудь да и свидетель, если он неравнодушен. Здесь нужна правильная идеология работы со свидетелем. А для этого и создали наш отдел.

– И как вы работаете со свидетелем, если не секрет?

– Мы смотрим и пытаемся определить степень вины свидетеля, и для этого берем за основу принцип суперпозиции…

Предательский звон в ушах помешал Турхельшнаубу дослушать поучительную речь следователя до конца…

– Как непостижимо! – пробормотал он.

– Вы не волнуйтесь, пожалуйста, к настоящему моменту вы только свидетель, так что сидите тихо, пейте кофе… Давайте сейчас мы с вами прервемся, больно вам больше не будет. Ступайте домой, отдохните. В банк не ходите. И без вас там разберутся, кого наказать. Поняли? Ну что вы сидите, мусолите целый час эту чашку кофе? Вставайте, идите. Хватит философствовать. Развалились! Здесь вам не ресторан и не клуб дискуссий!

Турхельшнауб озверел от галиматьи, произносимой Дорис Викторовной, но сама женщина так нравилась ему, что он согласился бы часами ловить каждый ее жест. Только вот проклятое смущение, не дававшее свободно вздохнуть. Он послушно встал, пошел к двери, обернулся, еще раз грустно взглянул на нее и вышел из кабинета. Следователь догнала его в коридоре.

– Возьмите открытку! – прошептала эксцентричная служительница культа Фемиды и протянула конверт.

– Какую открытку?

– Вы забыли, какой сегодня день?

– Какой? – удивился он.

– Четырнадцатое февраля, День всех влюбленных, – шептала умопомрачительная Дорис Викторовна в самое ухо. – Вот я вас и поздравляю. Вы же влюбленный? Только не говорите мне, что я вам немножечко не нравлюсь, не поверю!

Дорис Викторовна улыбнулась так мечтательно, словно вспомнила один из романтических сонетов Шекспира и готовилась продекламировать вслух.

– Нравитесь, – прошептал он, невольно почесывая ухо, растревоженное горячим дыханием Дорис Викторовны. У него кружилась голова.

– Вот и забирайте вашу открытку. И валите ко всем чертям! – Последнюю фразу Дорис Викторовна произнесла громко и грубо, на весь коридор.

Он в полной растерянности покинул здание и сразу же вспомнил о своем намерении накачаться в хлам. Домой идти не стоило: там было слишком одиноко и неуютно после ухода Капитолины. Турхельшнауб вспомнил о ресторане Moon’s kiss3 – вполне подходящем месте для подавления душевного кризиса.