Читать книгу Сфирот Турхельшнауба. Или Тайна Шестой брамфатуры - Тимофей Ковальков - Страница 9

– Проходите, ребятки, проходите, парок нынче отменный.

Бородатый привратник в красной ливрее распахнул двери и ловко сунул в карман протянутые купюры. Друзей называли тут «студентами», узнавали в лицо и пускали за полцены, если платить мимо кассы. Баня напоминала вокзал: высокие потолки, громадный зал с колоннами и ряды кабинок, как купейные вагоны в разрезе. Верхняя одежда сдавалась в гардероб, и посетители попадали в «купе», отделенное от общего пространства бархатными шторками. Оно служило раздевалкой, зоной отдыха и столиком ресторана одновременно.

Баня «Вознесенский централ» являла собой истинный пример превратности судеб. В советское время у храма Вознесения на крови отчекрыжили купол, а в первый этаж втиснули душевые для рабочих троллейбусного парка. В лихие девяностые здание простояло в запустении и использовалось как склад ржавых железяк – скелетов скоропостижно сгнившего социализма. К началу нулевых кирпичная постройка-инвалид наконец обрела крышу в прямом и переносном смысле слова в лице никому не известной, но влиятельной инвестиционной организации под таинственным названием ООО «Мочевина полюс». Турецкие рабочие изобразили приличный евроремонт, и заведение, засиявшее чистотой, начало принимать посетителей тремя роскошными разрядами с парными, бассейнами, парикмахерскими, массажными и медицинскими салонами и лучшей в городе кухней.

Публика собиралась разношерстная, из числа завсегдатаев. Посторонних отпугивали цены на входной билет, превышавшие месячный доход московского пенсионера. Случайные посетители «с улицы» сталкивались с отсутствием автостоянки и хамским поведением водителей черных авто с мигалками. Приходили в баню, казалось бы, несовместимые социальные группы: добропорядочные граждане из разных ведомств и маститые воры. Криминальных авторитетов, пожалуй, было даже побольше, чем других членов общества. Впрочем, после того как публика снимала костюмы, отличить представителей одной группы от другой было делом деликатным. Кое-кто употреблял блатные словечки, другие щеголяли красочными татуировками, многие лакали пиво кружками без счету, некоторые хлебали водочку. Народ дружно смеялся над сальными анекдотами, закусывал разносолами, носил массивные золотые цепочки с крестиками и выпячивал губы от удовольствия, как делают трехлетние младенцы, когда их щекочут.

– Ты знаешь, Веня, а я ведь сбережения полностью инвестировал в акции «Жмурбанка». Мне посоветовали знающие люди. Банк надежный, максимум, что ему грозит, – какая-нибудь легкая санация, как ты думаешь? – спросил Сергеев, продолжая прерванную беседу.

– Неплохая идея, – произнес Турхельшнауб. Он так не считал, но спорить с Сергеевым было делом бессмысленным.

– Вот и я говорю: экономику ждет невиданное ускорение расчетных параметров роста. Потом, «Жмурбанк» возглавляет Генрих Блюй – гениальный менеджер, и вообще, Homo Sapiens in law6.

– Согласен, Генрих Блюй – это современный Давид, побеждающий Голиафа. Бухает только, по слухам, многовато.

– Венечка, ты ведь считаешь «Жмур» лучшим банком в Москве? – уточнял Сергеев.

– Конечно, самый лучший, и название красивое. Остальные вообще в подметки не годятся.

– Знаете что, я слышал оригинальную версию о том, куда запропастились дворники-таджики, почему снег больше не чистят во дворах. Оказывается, нервная система гастарбайтера несовместима с новой сетью вай-фай, которую устанавливает сейчас центральная телефонная служба в домах. Дворники подвисают, и пришлось спешно их вывезти в Белоруссию. Новых пока не нашли, созваниваются с посольством Киргизии, – перебил разговор неприлично нетрезвый Белгруевич.

– Завязывай пороть чепуху, Гриша. Вот правду говорят: сорок пять лет – пограничный возраст. Пограничный между беззаботным детством и глубоким маразмом. Закажи лучше пива, пора нам в парилочку наведаться.

Друзья разделись догола, взяли березовые веники, повязались простынями, нацепили войлочные шапочки и отправились в святая святых. У входа в банный алтарь скопилась очередь. Банщики как раз подготовили фирменный вознесенский пар, настоянный на травах, и готовились запустить нетерпеливую толпу в разогретую парную. Голые мужики вваливались по одному, организованно, гуськом поднимались по лесенке на полати, пригибаясь к самому полу от нестерпимого жара, стелили простыни на чистый пол, покрытый струганой осиновой доской, укладывались тесными рядами. В парной по традиции молчали. Действо отдаленно напоминало церковное богослужение. Пар плотным раскаленным облаком стоял сантиметрах в двадцати от пола до самого потолка. Люди лежали и пропитывались нисходящим теплом.

Минут через семь в парную поднимался «архангел» – так называли банщика, вооруженного простыней, подвешенной на жердь, в задачу которого входило постепенное опускание пара вниз, на стонущие от жара тела. «Архангел», помахивая простыней как флагом, с трудом передвигался по пространству парной и приговаривал успокаивающие мантры:

– Разговорчики отставить, шепоток проглатываем внутрь, десять минут невесомости. Лежим, мужики, терпим. Кому холодно – двигаемся ближе к печке, кому жарко – ныряем в купель, кому мало – перемещаемся в буфет, кому много – на улицу, а если не терпится – в туалет. Расслабляемся, вбираем пар, представляем себе, что прямо сейчас в нашу парную входит на цыпочках женская волейбольная сборная в полном составе, одна за одной…

Постепенно пар пробирал до позвоночника, кожа становилась нечувствительной к жару. Через десять минут разгоряченные мужики по одному вываливались из парной. Прыгали в ледяную купель, погружались с головой в воду и бежали скорее к кружкам с пивом. Слышались крики, оживленный разговор, заливистый смех. Заказывали закуски: конскую колбасу с луком, соленого рыбца, хачапури, китайские дим-самы, жаркое в горшочке, студень с хреном, соленья по-деревенски и все подряд.

Умиротворенный Турхельшнауб, привалившийся к стенке «купе», отдыхал. Думалось ему, как хорошо поломать замыслы распроклятого понедельника таким вот неожиданным заходом в баню. Впрочем, будут ли теперь трудовые понедельники? Сергеев мирно посасывал пивко, Белгруевич покусывал малосольную красную рыбку с бородинским хлебушком и маслом.

– А вы знаете, я сегодня Лешу Припрыжкина встретил случайно у метро, – вспомнил неожиданно Турхельшнауб.

– Да? – удивился Белгруевич. – Он же свалил после первого курса с нашего факультета и занялся физикой твердых предметов. Дурак, в такое смутное время бросить теологию. Его поступка тогда никто не понимал. Я с ним с тех пор не общался. Как он поживает, чем занимается?

– Бомжует он, у метро полтинники выпрашивает у прохожих – вот чем!

– Вот это номер! – прокомментировал Сергеев. – Я слышал, он по Индии путешествовал, в штате Кашмир. Вот и допутешествовался. Попал в касту шудр7.

– Ты с ним хоть пообщался, Веня? – спросил Белгруевич.

– Нет, он с похмелюги был и вонял, как вокзальный сортир. Я только полтинник ему сунул, и все.

– А как, кстати, Игнаша Курильчиков поживает? – поинтересовался неожиданно Сергеев. – Он же тоже по Индии бродил.

Игнаша был четвертым и самым странным членом компании, отломленным ломтем, д’Артаньяном в бегах. Четверых друзей связывало студенческое прошлое: они некогда закончили факультет теологии Московского инженерно-физического института. Вплоть до Нового года Игнаша присоединялся к общим загулам и охотно посещал баню и рестораны, но случилось страшное: Курильчиков увлекся древней религией – зороастризмом, или, как его по-другому называют в узких кругах, маздеизмом8. Уже второй месяц как Игнаша потерялся для друзей. После паломничества по странам Юго-Восточной Азии, проведя над собой таинственные обряды «седре-пуши» и «барашнум»9, Курильчиков неожиданно обрел истинные корни.

– Вы знаете, что странно, – сообщил Гриша Белгруевич. – Оказалось, что Игнаша – гребаный потомок древних парасов, персов-зороастрийцев, бежавших от исламского гнета в Индию в девятом веке. У него есть теперь священный город – Гуджарат на западе Индии, и священное дерево – баньян, такое с мощными запутанными корнями в человеческий рост. Игнаша считает баньян символом обретения собственных индийских корней. Что удивило меня больше всего, он оказался генетически представителем индоарийской расы.

– Не может быть! Игнаша всегда на вид был истинным патриотом: белокожим, слегонца бледным, – возмутился Сергеев.

– Он только маскировался под патриота: дело нехитрое в нашем климате. – При этих словах Гриша сделал паузу и посмотрел в сторону Турхельшнауба. – Однако все встало на свои места после слияния с корнями баньяна. Теперь он загорел, почернел, даже посинел от черноты. Да и черты лица у него тоже изменились, он стал беспечный, как девушка, пальчик покажи – засмеется. Ходит босиком в любое время года, носит какое-то легкое, полупрозрачное шмотье, больше похожее на женские тряпки, как, знаете, на картинах рисуют затворниц сераля, резвящихся у фонтана, к удовольствию султана.

– Может, он и пол ненароком сменил? – усмехнулся Сергеев.

– Насчет пола не знаю, но нравственные каноны в секте маздеистов строжайшие: не разрешается ни под каким видом вступать в отношения с женщинами, прикоснуться невзначай к сиське – смертный грех. Запрещено заниматься физическим трудом, есть рыбу с костями и летать в экономклассе.

– Что, и присунуть никому нельзя? – возмутился Сергеев. – Как жить-то после этого?

– Игнаша тусуется в экваториальных зонах. Прохаживается полностью обнаженным и жадно поглощает лучи солнца, говорит, что загар возвращает его в первобытное энергетическое состояние. По вечерам он встречается с членами секты, и они вместе предаются культу неугасимого огня, танцуют под древнюю барабанную музыку и крутят какие-то антигравитационные хрустальные шары.

– Где ж он бабло берет на бизнес-класс? – удивился Сергеев.

– Поговаривают, что он летает совершенно бесплатно, потому что Иван Иванович Боговепрь – знаете, тот самый хмырь из Министерства интеграции, тайный владелец двух авиакомпаний и нескольких банков – приходится ему дальним родственником.

– Во как обернулось! – продолжал удивляться Сергеев.

– А ведь этот Боговепрь и с нашим банком связан, и Витопластунский его давний кореш, они вместе учились, – задумчиво произнес Турхельшнауб. – Не он ли и замутил схематозу с шестнадцатью миллиардами?

– Тогда уж не с шестнадцатью, а с сорока восемью, – уточнил частично протрезвевший Гриша. – К вашему сведению, Боговепрь курирует, кроме санации банков, еще и развитие культурки, потому наши конторы находятся в зоне его интереса.

– Допиваем пиво – и второй заход в парилочку, – прервал беседу Сергеев.

– Подождите, мне надо срочно добавить водочки, – взмолился Белгруевич.

– Гриша, а тут нет аптекарских рюмочек, здесь баня, а не ресторан, – издевался Сергеев.

– Ничего, я с собой прихватил одну, – улыбнулся Белгруевич и достал из кармашка пиджака, висевшего на вешалке, крохотную хрустальную рюмочку. – Я рассчитал: в организм должно поступать ровно семь миллилитров водки каждые полчаса.

Пришлось компании подождать, пока Белгруевич совершит известные читателю манипуляции с пипеткой. Чтобы скрасить ожидание, выпили настойки на хрене. Пошли наконец в парилку, легли, расслабились, замолчали. Мысли Турхельшнауба свернули на старую тропу. Он все мечтал, как бы так мастерски приобщиться к тайнам древней религии, чтобы ни хрена больше не работать и в глаза не видеть пасмурного неба Москвы, а летать бизнес-классом, пусть не в экваториальные, но хотя бы просто теплые места у моря. Ледяная купель не охладила разогретый фантазиями ум. В «купе» он вернулся в восторженном состоянии, и его потянуло на метафизику:

– А вам не кажется, господа, что мы стареем, сморщиваемся душой, как чернослив? Работа, быт, мысли, чувства – все давно автоматизировано, включая редкие забеги в баню. Тропинки в мозгу превратились в автострады, а по сторонам смотреть некогда. Мозги выпали в осадок и сконцентрировались в знакомых до зубной боли «пунктиках». И что бы ни случилось вокруг, впереди у нас только лыжня, как у биатлониста на олимпийской гонке, и лыжня эта – точное отражение следа пройденного пути. На любые вопросы нами еще вчера заучен единственно правильный ответ, известный и нашим родственникам, и друзьям, и начальникам, и соседской собачке Жучке. А «пунктики» наши становятся все весомее, а лыжня все глубже, местами по пояс, местами по подбородок. Интеллект зачитывает сам себе как приговор список аргументов, подтверждающих умопомрачительную оптимальность выбранного маршрута. А финиша нет и не будет. Годы идут, приятная детская инфантильность незаметно перешла в старческий маразм. Нам невдомек, что лыжня, будь она хоть длиною в экватор, все равно идет по кругу. Сойти дозволено лишь в больничную палату или в морг.

– Ну ты загнул, Турхельшнауб! Я тебя уважаю, но ты, признаться, страшная экзистенциальная зануда, – начал Сергеев встречную речь. – Ну, взять хоть меня: нет у меня никаких таких особых «пунктиков». Я считаю, что главное – вовремя всунуть член в кожаный мешочек, а не философствовать. Я бы и сейчас вдул, только здесь некому, а ты говоришь – «пунктики». Да, я хочу похудеть и сижу на диете: ем только низкокалорийный бекон и пью пиво по вечерам. Нефильтрованное пиво, между прочим, дозволено Махаяной… А вообще, – продолжил энергично Сергеев, – во всем виноваты америкосы. Ну какого рожна они попрели в Сирию? Их туда никто не звал. Мне этот вопрос покоя не дает до чесотки. В очередной раз пукнули в муку. Ты думаешь, американцы первыми высадились на Луну? Не смеши! Одна видимость и секретность напоказ. То ли дело Гагарин! До меня недавно дошло: если американцев сделать такими же нищими, как тайцы, то они массово намылятся в петлю. А в Таиланде – ничего, живут благодаря Махаяне. Сечешь?

– Да, Веня, ты загнул про «пунктики», – подтвердил Белгруевич, снова опьяневший. – Вот у меня речные камни на даче, с них в воздух прет микроэлемент: осмий, свинец, сурьма, цинк. С одной стороны, хорошо, а с другой – ну почему нельзя температуру нормально поддерживать с точностью до десятой доли градуса? Я ведь систематически перегреваюсь. Надо купить прибор. Замерить магнитуду полей, определить динамику частоты, и желательно проверить химический состав воздуха…

Разговор трех друзей внезапно прервался. В бане последние пять минут происходило нечто особенное. У входа в общий зал раздавались нервные голоса, принадлежавшие, очевидно, администрации. Посетители в зале, наоборот, неестественно примолкли и выжидали. Друзья подошли ближе и напряженно вслушались. За дверью появились два человека выдающейся внешности, уже знакомой Турхельшнаубу по рассказам Сцапис и Белгруевича: худые, носатые, бородатые, с торчащими длинными волосами-пейсами, они пришли в длиннополых черных пальто с меховыми воротниками, в широких меховых же цилиндрических шапках невиданного фасона, а на ногах – ботинки, обернутые в синие пластиковые бахилы. Пришедшие настроились серьезно и настойчиво требовали что-то от администратора зала – толстого, неуклюжего и добродушного Максимыча, уважаемого завсегдатаями за услужливость.

– Да не могу я вам этого позволить. Ждите, пока люди оденутся, выйдут на улицу, там и решайте свои вопросы, – настаивал Максимыч.

Он оглядывался в надежде на одобрение нахмурившихся гостей бани, столпившихся за спиной, среди которых, как мы имели случай отметить выше, пришло немало влиятельных лиц.

– Нам нужен только один человек, по фамилии Боговепрь, – твердили пришельцы с сильным иностранным акцентом. – Нам сообщили, что он сейчас скрывается в зале. Охрана Боговепря нейтрализована у входа. Мы не хотим скандала на территории бани, найдите гражданина и попросите подойти сюда, – с металлом в голосе объясняли длиннополые субъекты, размахивая розовыми книжечками в руках перед носом у Максимыча.

Максимыч снова оглянулся, ища поддержки у персонала. Два здоровенных полуголых банщика и массажист Федя в хирургическом синем халате приготовились прийти на помощь. Подвыпившая публика недовольно гудела, симпатии явно слонялись на сторону Максимыча: по понятиям вламываться в святая святых, высший разряд «Вознесенского централа», круша синими бахилами атмосферу заслуженной расслабухи людей, было западло. Похоже, это понимали и прибывшие, что, собственно, и не позволяло продвинуться силой в душевые зоны, где, скорее всего, прятался сейчас напуганный Боговепрь. Начались обоюдные звонки начальству.

Длиннополые субъекты победили в телефонном сражении. Видимо, их связи были покруче. Вскоре из душевой выводили под ручки виновника скандала – невысокого дряблого, покрытого жирком загорелого человека с живописной лысиной и громадным крестом на золотой цепочке. Турхельшнауб узнал увиденного им на корпоративе Боговепря. Администрация закономерно решила урезать сеанс, тем более что до закрытия бань оставалось около часа. Решили позволить недовольной публике не торопясь одеться и тихо выйти.

Народ вокруг комментировал арест.

– Ну, времена, ну, понятия! Но за что повязали пассажира, а? И весь грех-то, что цап-царап сделал, так, может, у него мальцы голодные по лавкам, – возмущался бородатый дядя в татуировках с церковными куполами на груди.

– Не, Васильич, не скажи, рамзы попутал твой Боговепрь. Недопонял слегонца, на кого попер, – возражал тощий мужик с круглым пуцзом.

– Да ну тебя! Ты, что ль, допонял?

– Да и я недопонял, но посидеть требуется. Если дают – не гордись, а сядь и сиди сколько скажут. На том и стоим, – не унимался тощий.

Друзья вынуждены были отправиться в душ мыться и потом начать торопливые сборы. Пар сломался на середине. Понедельник дал о себе знать снова.

– Ну не по домам же расходиться, – верещал Гриша Белгруевич. – Я только начал водочку переваривать.

– А может, в Pussy’s precaution10 рванем, а? Новый клуб открыли, я рекламу видел. Менеджеры высшего звена не брезгуют, место зачетное, – предложил Турхельшнауб.

– А что, – обрадовался Сергеев, – там и найдем свежие кожаные мешочки с гонорейкой. Гриша, ты как насчет свеженькой гонорейки, а?

– Ну что ж, клуб так клуб, домой не хочется. Я сегодня нервный, подкорка вся гудит, – сказал Белгруевич и принялся вызывать такси.

По дороге в клуб, несмотря на смехотворное расстояние, такси попало в мертвую пробку. Друзья, привыкшие за много лет к легендарным автомобильным заторам Москвы, тем не менее удивились: глубокая ночь на дворе. Таксист, молодой жизнерадостный узбек, проявил осведомленность. Оказывается, несколько улиц перекрыли в связи с какой-то демонстрацией.

– Какая, в жопу, демонстрация?! – заорал Турхельшнауб, не выносивший нелогичности и несправедливости. – Сейчас февраль, к тому же ночь!

– Успокойся, Веня, – начал прояснять вопрос всезнающий Белгруевич. – Тут такое дело: путаница с переносами праздников. Сначала, по слухам, решили сдвинуть часть майских выходных на январь, чтобы удлинить рождественские каникулы и дать народу выспаться всласть…

Турхельшнауб начал истошно ковырять пальцем в ухе. Проблемы со слухом его дико раздражали…

– Завираешь ты, Гриша, – вмешался Сергеев, – произошло не так! Повисло программное обеспечение, и чтобы не приучать молодежь…

Опять ничего не слышно и звон, как будто колокольчики сбесились…

– Короче, как говорится, никогда не случалось – и вот опять. Нет слов, одни эмоции, и в основном бурная радость, – промямлил Турхельшнауб.

Из окна такси никакой демонстрации друзья не увидели, только ряды машин стояли под легким мокрым снежком. Турхельшнауб отвернулся от окна и подумал: «Ну почему я с детства нервный, неуживчивый и противоречивый? У людей случаются праздники, демонстрации, а мне нехорошо и невесело на душе». Он вспомнил, как герой Сартра описывал накатывающую тошноту, неразрывно связанную с восприятием реальности. Тошнило ли его, как Сартра? Нет, не тошнило, но вырвать запросто могло. К счастью, такси наконец тронулось.