Читать книгу Край навылет - Томас Пинчон - Страница 4

Прошлое, эй, без балды, прямо-таки приглашает к злоупотреблению вином. Как только Максин слышит, что за Реджем закрылась дверь лифта, она устремляется к холодильнику. Где в этом охлажденном хаосе «пино во-пиющееся»?

– Дейтона, у нас опять вино закончилось?

– Не я ж эту дрянь лакаю.

– Нет, конечно, ты больше по «Ночным поездам».

– У-у. Можно сегодня вот без этого мне винизма?

– Эй, я знаю, что ты с него слезла, это просто шутка, ага?

– Терапизм.

– Что, прости?

– По-твоему, двенадцатишаговые – не люди, ты всегда так считала, сама ж в какой-то спа-программе, разлеживаешь там с водорослями по всей физии и прочей дрянью, так что даже не знаешь, как это, – ну а я тебе говорю… – Драматическая пауза.

– Ты не говоришь, – подсказывает Максин.

– Говорю, это работа, подруга.

– Ох, Дейтона. Что бы там ни было, извини меня.

Так оно все дальше и плоцкает, обычным потоком эмоциональной наличности, в котором полно неполученных дебиторок и безнадежных долгов. По сути: «Никогда, ни в жисть, не связывайся ни с кем с Ямайки, которая остров, они там думают, что харассмент – это легавый, сбывающий шмаль налево».

– Мне с Хорстом еще повезло, – размышляет Максин. – Трава на него никогда вообще не действовала.

– Ясно дело, вы столько белого жрете, белый хлеб и всякое, – перефразируя Джими Хендрикса, – майонез! Он бьет по мозгам – вы все вусмерть беложопые. – Телефон уже какое-то время терпеливо мигает. Дейтона возвращается к работе, а Максин остается не понимать и дальше, почему наркотические предпочтения растаманов должны иметь какое-то отношение к Хорсту. Если только Хорст никак почему-то не вылезет у нее из головы, куда он нельзя сказать, чтобы влазил – ну, не настолько, и притом довольно давно.

Хорст. Продукт Среднего Запада США в четвертом поколении, эмоционален, как элеватор, притягателен, как дуболом на «харли», незаменим (помоги ей боже), как настоящая «Ед-ОК», когда обуревает голод, Хорст Лёффлер до сего дня располагал почти безошибочной историей знания о том, как поведут себя определенные предметы потребления со всего света, причем вполне задолго до того, как они сами это поймут, чтоб нагрести их целую кучу, не успела еще в кадр войти Максин, и смотреть, как эта куча растет все выше, с трудом храня верность некоему обету, очевидно даденному в тридцать лет: тратить ее по мере накопления и оттягиваться, покуда выдержит.

– Так и… алименты ничего? – поинтересовалась Дейтона, второй день на работе.

– Никаких.

– Что? – хорошенько вперившись в Максин.

– Тебе с чем-нибудь помочь?

– Долбанутей я пока ничего не слыхала от чокнутых белых курей.

– Чаще бывай на людях, – пожала плечами Максин.

– У тебя проблемы с тем, что мужик оттягивается?

– Нет, конечно, жизнь – сплошной оттяг, верно, Дейтона, да, и Хорсту все нравилось, но поскольку он полагал, что семейная жизнь – тоже оттяг, ну, тут-то мы и обнаружили, что у нас разногласия.

– Ее звали Дженнифер и прочая дрянь, да?

– Мюриэл. Вообще-то.

К коему моменту – в комплект навыков Сертифицированного Ревизора по Борьбе с Мошенничеством входила тенденция выискивать скрытые паттерны – Максин начала задаваться вопросом… а не может ли у Хорста и впрямь быть предрасположенность к женщинам, названным в честь недорогих сигар, может, существует какая-нибудь Филиппа «Филли» Шланг, заначенная где-нибудь в Лондоне, кому он жмет ножку под столом, играючи в индекс «Финансовых времен», какая-нибудь соблазнительная азиатская арбитриса по имени Рой-Тань в чонсаме и с такой их причесочкой…

– Но давай не будем, потому что Хорст уже в прошлом.

– А-ха.

– Квартира досталась мне, а ему, конечно, «импала-59» целочкой, но вот я опять разнылась.

– Ой, я думала, это холодильник.

Дейтона – ангел понимания, разумеется, если сопоставить с подругой Хайди. В первый раз, когда они на самом деле сели и хорошенько об этом поболтали, после того как Максин распространялась так долго, что самой стыдно:

– Он мне звонил, – сделала вид, будто выпалила, Хайди.

Ну да.

– Что, Хорст? Звонил…

– На свидание хотел? – Глаза слишком распахнуты для тотальной невинности.

– И что ты ему сказала?

Идеальный такт с половиной, затем:

– О боже мой, Макси… прости меня, пожалуйста?

– Ты? С Хорстом? – Казалось странным, но не более того, что Максин сочла обнадеживающим знаком.

Но Хайди, похоже, расстроилась.

– Прости господи! Он только о тебе и говорил.

– А-га. Но?

– Вид у него был отсутствующий.

– Трехмесячная ЛИБОР[14], несомненно.

Дискуссия эта, правда, затянулась на всю ночь, хоть детям завтра в школу, вполне допоздна, выходка Хайди не котируется у Максин так же высоко, как некоторые обиды, на размышленьях о коих она по-прежнему себя ловит еще со старших классов: занятая, но так и не возвращенная одежда, приглашения на вымышленные вечеринки, сосватанные Хайди парни, про которых ей самой было известно, что они клинические психопаты. Такое вот. Когда они закрыли дебаты ввиду измождения, Хайди, быть может, и осталась немного разочарована тем, что ее сумасбродный кульбит неким манером отыскал свое естественное место среди прочих эпизодов непрекращающегося домашнего сериала Максин, давным-давно запущенного в эфир в Чикаго, где Хорст и Максин в самом начале и познакомились.

Максин, выполняя какое-то задание СРМов с ночевкой, оказалась в баре здания Торговой палаты, кафе «Церера», где физические размеры напитков давно вросли в фольклор. Шел счастливый час. Счастливый? Батюшки-светы. Счастье-то ирландское, что для некоторых и разъяснений не требует. Заказываешь «смесь», получаешь исполинский стакан, налитый до краев, скажем, виски, может, один-два крохотных кубика льда плавают, потом отдельно банку содовой в двенадцать унций, а потом второй стакан, чтобы в нем смешивать. Максин как-то удалось ввязаться в перепалку с местным бухарем о «Делойтт-и-Туше», который бухарь, оказавшийся Хорстом, называл неизменно «Тушей-де-Тойлет», и когда они в этом наконец разобрались, Максин не была даже уверена, сможет ли встать, а найти дорогу в отель – и подавно, поэтому Хорст любезно проводил ее в такси и, очевидно, по ходу сунул ей свою карточку. Не успела она воспользоваться случаем и обороть бодун, как он из телефонной трубки уже шарлатански впутывал ее в первое из множества злополучных дел о мошенничестве.

– У сестренки напасти, не к кому обратиться, – и тому подобное. Максин повелась на агитку, как продолжала делать и дальше, на кейс согласилась, вполне прямолинейный поиск по активам, обычные депозиты, почти забыла обо всем, пока однажды оно не попало в «Почту»: «Р-Р-РАЗВОДКА! Серийная Золотоискательница Наносит Новый Удар, Муженек Ошарашен».

– Тут говорится, она так наваривается уже в шестой раз, – Максин глубокомысленно.

– Это мы про шесть раз знаем, – кивнул Хорст. – Тебе же не проблема, да?

– Она выходит за них замуж и…

– Некоторым жениться в жилу. Должно ж оно годиться на что-то.

Ооххх.

И зачем вообще в список углубляться? От запускателей чеков и артистов французских округлений до драм сведения счетов, от которых ее детектор возмездия зашкаливало так, что стрелка залипала на слепом конце шкалы, где «забуду-но-никогда-не-прощу» и «рано-или-поздно-пойду-на-преступление», – а она по-прежнему велась всякий раз. Потому что это Хорст. Ебаный Хорст.

– У меня тут еще одно для тебя есть, ты ж еврейка, правда?

– А ты нет.

– Я? Лютеранин. Уже толком не знаю, какого вида, там все постоянно меняется.

– А мое религиозное воспитание мы затронули, потому что…

Некошерное мошенничество в Бруклине. Судя по всему, банда фиктивных машгиахов, надзирающих за кашрутом, постепенно окучивала район, устраивая внезапные «инспекции» различных лавок и ресторанов: продавали им броского вида свидетельства, чтоб можно в витрине выставить, а сами рылись в стоках и ляпали заябоцкие хехшеры, сиречь кошерные штампы, на все подряд. Бешеные псы.

– Больше смахивает на растряску и крышевание, – для Максин. – Я же просто бухгалтерию смотрю.

– Думал, тебя на такое законтачит.

– Обратись к Мееру Лански – не, постой, он уже умер.

Н-да… вот и лютеранин, ага. Еще, конечно, не пора возникать всяким проблемам с шайгецами, но все же вот она – не по вере сошлись. Позднее, уже погрузившись в первый романтический приступ, Максин суждено было услышать немало диких – для Хорста – базаров о переходе в иудаизм. Какая ирония в том, что «иудей» также рифмуется с «поумней». Со временем Хорст осознал необходимые требования, вроде изучения иврита и обрезания, что вызвало ожидаемый пересмотр. Максин-то что. Если все на свете признаю́т за истину, что евреи никого не обращают в свою веру, Хорст, разумеется, был и остается первостепенным доводом, почему они этого не делают.

В какой-то момент он предложил ей контракт на консультирование.

– Ты бы мне очень пригодилась.

– Эй, да в любое время, – беззаботная реакция настоящего профессионала, однако на сей раз она оказалась роковой. Позднее, послебрачно, она уже выпаливала с оглядкой, стараясь фактически достичь уже в этом некоей завершенности, чуть ли не до полного молчания, пока Хорст сидел и мрачно тюкал в приложение электронных таблиц, найденное на какой-то распродаже «Проги Итд.», под названием «ЛюбБух 6.9», которое в диапазоне от Солидно до Обалдеть итожило суммы, истраченные им единственно на то, чтоб Максин закрыла варежку. Чтоб еще себя помучить, он после этого открывал функцию, которая подсчитывала, во что ему обходится действительно приобретенная минута молчания. Ааахх! облом!

– Едва я осознала, – как Максин представила это Хайди, – что, если буду достаточно ныть, он подарит мне все, что захочу? чтоб я только заткнулась? ну, романтика, я не знаю, для меня на этом как-то кончилась.

– Тебе как прирожденному квечу слишком легко досталось, я понимаю, – проворковала Хайди. – Хорст – такой лох. Просто большой дуралей-алекситимик. Ты этого в нем никогда не замечала. Вернее сказать, ты…

– …заметила слишком поздно, – подтянула Максин на припеве. – Да, Хайди, и, однако, несмотря на все это, я б иногда с радостью как бы даже приветила в своей жизни кого-нибудь настолько сговорчивого.

– Тебе, э, номер нужен? Хорста?

– У тебя есть?

– Нет, не-а, я собиралась у тебя спросить.

Они покачали друг дружке головами. Даже без зеркала Максин знает, что они похожи на парочку испорченных бабусь. Надо бы нетипично подкорректироваться – обычно роли у них немного погламурнее. На какой-то стадии их отношений, что длились вечно, Максин поняла: не она тут Принцесса. Хайди, конечно, тоже нет, однако этого не знала, на самом деле она считала себя Принцессой, более того – за много лет поверила, что Максин – слегка менее привлекательный шизанутый подпевала Принцессы. Какой бы сюжет в данный момент ни разворачивался, Принцесса Хайдрофобия неизменно в главной роли, а Леди Максипрокладка – языкастая субретка, тяжеловеска, практичный эльф, является, когда Принцесса спит либо, что типичнее, в растерянности и на самом деле выполняет всю работу по принцессинству.

Вероятно, подспорьем тут были корни обеих – из Восточной Европы, ибо даже в те дни в Верхнем Уэст-Сайде еще можно было отыскать некие давние внутриеврейские различия, из коих самым малоприятным, вероятно, было между хохдёйчем и ашкенази. Известно было, что матери шанхаили своих только что сбежавших с возлюбленными чад в Мексику, где их наскоряк разводили с вьюношами, которым светили завидные карьеры в маклерстве или медицине, либо с потрясными помидорками, у которых мозгов поболе, чем у тех, за кого они, по их мнению, выходили, но роковым недостатком их было имя из неправильного угла Диаспоры. Что-то подобное фактически случилось и с Хайди, от чьей фамилии – Чорнак – начинали звенеть всякие сигнализации, хотя до самолета дело не дошло. В той проделке наводчиком и, по необходимости, раздатчиком рубленой капусты выступил Практичный Эльф, наехав на Штрубелей на сумму, мило превышающую то, что они поначалу предложили для откупа от Хайди, польской шмакодявки.

– Вообще-то галицийской, – заметила Хайди. Совесть у нее при этом не задействовалась, чего опасалась Максин, поскольку Эван Штрубель оказался никчемным поцем, жившим в рефлекторном страхе перед мамашей, Гельвецией, чье своевременное появление тем днем в костюме от Сент-Джона и в раздражении не позволило Эвану и дальше клеить саму Максин – вот до чего серьезны, начнем с этого, были его намерения относительно Хайди. Не то чтоб Максин поделилась вероломством юного Штрубеля с Принцессой в подробностях, удовольствовавшись лишь:

– Мне кажется, тебя он в основном рассматривает как предлог смыться из дому. – Хайди была далека, дальше, нежели Максин рассчитывала, от безутешности. Они сидели за ее обширным кухонным столом, считали деньги Штрубелей, поедая брикеты мороженого и гогоча. Время от времени по ходу, под воздействием разнообразных веществ, Хайди впадала в рыданья:

– Он был любовь всей моей жизни, эта нетерпимая карга нас погубила, – на что Шизанутый Подпевала всегда с готовностью предлагал остроумные замечания вроде:

– Признай, малыша, у нее сиськи больше.

Определенные доли Хайдиного духа, должно быть, повредились – из-за того, что миссис Штрубель, вероятно, мимоходом обмолвилась об угрозе мексиканского развода, к примеру, – Хайди, как оказалось, постепенно втянулась в боренья с испанским языком, куда там Бобу Баркеру на конкурсе красоты «Мисс Вселенная». Языковой вопрос, в свою очередь, выплеснулся и в другие области. Представление Хайди об эхт латине, похоже, сводилось к Натали Вуд в «Уэстсайдской истории» (1961). Без толку было отмечать, как снова и снова со все меньшим терпением делала Максин, что Натали Вуд, урожденная Наталья Николаевна Захаренко, по происхождению была несколько русская, и ее акцент в картине, вероятно, ближе к русскому, чем к boricua[15].

Мальчик-поц отправился в ученичество на Уолл-стрит и уже, вероятно, сменил еще несколько жен. Хайди, с облегчением оставшись в одиночестве, занялась академической карьерой, и недавно ей дали должность в Городском колледже, на отделении поп-культуры.

– Ты в прошлый раз тотально вытащила мой мясной рулет из микроволновки, – Хайди беспечно, – не думай, что я не в вечном долгу.

– А у меня выбор был, ты же всегда себя считала Грейс Келли.

– Ну, я она и была. Есть.

– Не Грейс Келли с карьерой, – подчеркивает Максин. – Только, конкретно, Грейс Келли «Окна во двор». Еще тогда, когда мы подглядывали в окна через дорогу.

– Ты уверена? Сама знаешь, ты тогда кто?

– Телма Риттер, ну, а может, и нет. Я думала – Уэнделл Кори.

Подростковые проказы. Если могут существовать дома с привидениями, могут быть и кармически неблагополучные жилые здания, и в сравнении с тем, за которым они любили шпионить, с «Дезэретом», «Дакота» всегда казалась «Праздничным трактиром». Максин была одержима этим местом, сколько себя помнила. Она выросла через дорогу от участка, на котором он по-прежнему высится над всем кварталом, стараясь сойти за просто еще один непоколебимый образчик верхнеуэстсайдского жилого дома, двенадцать этажей и полный квартал зловещей неразберихи – спиральные пожарные лестницы на каждом углу, башенки, балконы, горгульи, чешуйчатые, змеевидные и клыкастые твари из чугуна над входами и свернутые вокруг окон. В центральном дворике стоит причудливый фонтан, окруженный плавной подъездной дорожкой, до того широкой, что на ней могут сидеть, урча вхолостую моторами, два растянутых лимузина, и еще останется место для «роллз-ройса»-другого. Киногруппы приезжают сюда снимать художественные фильмы, рекламу, телесериалы, вдувают огромные объемы света в ненасытимый зев входа, а не на один квартал вокруг все вынуждены не спать ночами. Хотя Зигги утверждает, что у него в этом доме живет одноклассник, в светский круг общения Максин это и близко не входит, ибо ключ даже от студии в «Дезэрете», говорят, доходит в цене до $300 000 и выше.

Как-то в старших классах Максин и Хайди купили на Канале дешевый бинокль и пристрастились таиться у Максин в спальне, иногда чуть ли не до раннего утра, пялясь в освещенные окна через дорогу, дожидаясь, чтобы случилось что-нибудь. Любое появление человеческой фигуры становилось событием значительным. Поначалу Максин видела в этом романтику, все взаимно бессвязные жизни происходят параллельно – потом начала постепенно подходить к этому, можно сказать, готически. В других зданиях могут водиться призраки, это же само казалось немертвым, эдаким каменным зомби: подымалось, лишь когда спускалась ночь, незримо бродило по городу, разбираясь в его тайных позывах.

Девчонки все время вынашивали планы, как им проникнуть внутрь, лебяжьей, а то и голубиной походкой подойти к воротам с уличными сумками от «Шанели» в руках и замаскированными в дизайнерские платья из консигнационных магазинов Ист-Сайда, но дальше долгого, ухмылистого вертикального сканирования от привратника-ирландца, взгляда в планшет, не попадали.

– Указаний не оставляли, – расчетливо пожимая плечами. – Пока не увижу вот тут, вы же меня понимаете, – желая им сварливого доброго дня, калитка с лязгом захлопывается. Когда ирландские глаза не улыбаются, лучше бы запастись легендой получше – или доброй парой беговых кроссовок.

Так продолжалось до безумия восьмидесятых с фитнесом, когда менеджменту «Дезэрета» пришло в голову, что бассейн на верхнем этаже может послужить ядром оздоровительного клуба, открытого для посещений, а также принести пользу в виде приятного дополнительного дохода, отчего Максин и стали наконец пропускать наверх – хотя как чужаку или «члену клуба» ей все равно приходилось огибать дом к заднему входу и ехать на грузовом лифте. Хайди отказалась больше иметь что-либо общее с этим местом.

– Оно проклято. Ты замечаешь, как рано закрывается бассейн, никто вечером там оставаться не желает.

– Может, управляющие не хотят платить сверхурочные.

– Я слыхала, им рулит мафия.

– Какая именно мафия, Хайди? И какая разница?

Большая, как выяснится.