Читать книгу Чёрная гвардия - Тумэн Шагжаев - Страница 6

Отряд Леона остановился на небольшой поляне, среди которой догорал разведывательный костёр. Сырые ветви трещали, бросая красные искры в серое небо. Вокруг стеной стоял чёрный лес, глухой, будто бездонный.

Леон и Тюрил вышли к опушке. Воздух был холодный и влажный, тянуло туманом. Вдалеке, на фоне блеклых облаков, чернела могучая тень. Оберон Сиас, в облике дракона, возвращался с разведки: его крылья неторопливо разрезали воздух, каждый взмах отзывался в земле глухим эхом.

Леон вскинул голову, проследил за хищной фигурой, медленно снижающейся к лагерю.

– Он словно сам лес, – сказал он тихо. – Чёрный, чуждый, и всё же… нужный нам.

Тюрил кивнул, но ничего не ответил.

Леон нахмурился и, не отводя взгляда от дракона, произнёс:

– Дядя… Откуда ты узнал, что Дюкон Шатор может быть связан с заговорщиками на севере?

Тишина повисла тяжёлым грузом. Лес шумел ветвями, будто подслушивал. Тюрил долго молчал, словно взвешивал каждое слово, и только когда Оберон скрылся за деревьями, он наконец заговорил:

– Ты прав… но лишь наполовину.

Леон резко обернулся к нему, глаза полыхнули удивлением и недоверием.

– Что это значит?

Тюрил посмотрел на племянника холодно, почти отстранённо:

– Одной из наших задач является поручение, данное мне лично императором. Секретное. Если мы найдём доказательства измены северных правителей, нам надлежит склонить Шатора на нашу сторону. Предложить ему прощение… и использовать его созданий – чудовищ, оборотней – для железного удара по заговорщикам.

Слова прозвучали глухо и твёрдо, как удар молота.

Леон сжал кулаки, его голос дрогнул:

– И ты говоришь мне об этом только сейчас? Мне, кому отец доверил вести этот отряд? Почему император сказал об этом тебе, а не своему сыну?

– Потому что ты – слишком юн, – спокойно ответил Тюрил. – И потому что покушение в городе подтвердило худшие опасения. Мы не знаем, кто в этих землях враг, а кто друг. Здесь каждый может быть шпионом. Но Шатор… он вне этого круга. Его ненавидят крестьяне и дворяне, и недаром: он похищает людей, насылает чудовищ. Именно потому он и ценен. У него нет союзников – и это делает его слабым. А слабых легче склонить.

Леон отвернулся, глядя в темнеющий лес. Где-то в глубине прокричала сова, и этот звук показался ему зловещим предвестием.

Он ощущал, что в груди поднимается холодный гнев. Теперь, когда правда открылась, его миссия казалась ещё более опасной.

– Значит, мы должны заключить союз с человеком, которого все называют чудовищем? – тихо сказал он. – С тем, кто ради власти калечит тела и души?

Тюрил положил руку на его плечо, тяжёлую и твёрдую, словно камень.

– Иногда, Леон, именно чудовище становится лучшим союзником. Пока оно помнит, кто его приручил.

Лес содрогнулся, когда над поляной раздался рёв, похожий на раскат грома. Сильный порыв ветра ударил в лица Леону и Тюрилу, пригибая к земле мокрую траву. Сквозь тучи вырвалась громадная тень, Чёрный дракон, стремительно снижался, будто огромный клинок, рассекающий небо.

Крылья, испещрённые прожилками, как чёрные паруса, медленно сложились, и тяжёлое тело рухнуло на землю в нескольких десятках шагов от них. Земля содрогнулась. Из пасти вырвался клуб чёрного дыма, словно из глубокой кузницы.

И вот, в одно мгновение облик начал таять, растворяться, будто пламя, поглощённое тьмой. Чешуя исчезла, плавясь в воздухе, кости и мышцы скрутились, сокращаясь, и вскоре на земле, среди клубов пара, стоял обнажённый человек. Оберон Сиас. Высокий, могучий, с телом, казалось вырезанным из чёрного камня. Его глаза всё ещё горели драконьим огнём, а на коже проступали следы чешуи, исчезающие, словно ожоги.

К нему тут же кинулись оруженосцы и слуги. Один подал массивный чёрный панцирь, другой наплечники с острыми шипами. Два бойца на коленях застёгивали поножи и сапоги с тяжёлыми железными пластинами. Металл звенел, ремни натягивались. Оберон стоял неподвижно, гордо, словно позволял им прикасаться к себе лишь из милости.

– Говорите громче, господа, – его голос прозвучал низко и насмешливо. – Я едва не принял ваш разговор за молитву.

Леон обернулся к нему, стараясь не показать, что его задело.

– Ты подслушивал.

Оберон оскалился, принимая из рук оруженосца наручи и с лёгкостью защёлкнув замки сам.

– Дракон не подслушивает. Дракон слышит. Всё. Даже то, что вам кажется тайной.

Тюрил смотрел на него с привычной холодной выдержкой.

– Значит, слышал о поручении императора.

– О да, – Оберон кивнул, позволяя слуге застегнуть на груди чёрный панцирь. Железо блеснуло в отблеске костра. – Переманить Шатора, узурпатора, убийцу и мясника, чтобы использовать его тварей против других врагов. Великолепный план, достойный имперской игры.

Он шагнул вперёд, сапоги с глухим звоном вдавили землю. Его глаза сверкнули.

– Но скажите мне, – он обратил взгляд к Леону, – готовы ли вы пожать руку чудовищу, зная, что его пальцы ещё пахнут кровью невинных? Или оставите это грязное дело нам, тем, кому нечего терять?

Слуги подали ему длинный чёрный меховой плащ с зазубренным краем. Оберон не стал его застёгивать, позволив ткани тяжело свисать с плеч, подчёркивая силу и варварскую мощь.

Леон встретил его взгляд, в котором полыхала холодная ярость.

– Если этого требует император… я сделаю то, что нужно. Но не позволю чудовищу диктовать условия.

Оберон тихо рассмеялся, гулко и мрачно, как далёкий гром.

– Храбрость или наивность? Посмотрим. Впрочем… – он расправил плечи, и черные наплечники с шипами сверкнули. – Иногда чудовище – лучшее оружие. Даже если оно жаждет крови хозяина.

Оберон ещё не успел договорить, как воздух вокруг словно сгустился, молчание тянулось тяжёлой нитью. Леон не отводил взгляда, пальцы его невольно сжались в кулак, и тонкая искра пробежала по костяшкам.

Тюрил тихо вздохнул и сделал шаг вперёд, встав между ними. Его голос прозвучал ровно, но в словах была сталь:

– Хватит. У нас нет времени мериться эго. И нет права забывать, кто мы.

Он обернулся к Оберону, и в его глазах на миг мелькнул отблеск холодной памяти.

– Ты говоришь о Шаторе как о чудовище. Но разве не он сделал тебя тем, кто ты есть? – голос Тюрила оставался спокоен, почти мягок, и именно от этого слова резали глубже. – Когда-то ты был безымянным рыцарем, простым воином, потерянным в своей слабости. И сам пошёл в его руки. Сам выбрал стать оружием.

Леон удивлённо взглянул на дядю, а затем на Оберона.

– Это правда?..

Мгновение Оберон молчал. Его лицо исказилось тенью ярости и гордости. Он рывком застегнул последний ремень доспеха, и металл лязгнул так, будто под его руками сломались кости.

– Правда, – произнёс он глухо, и уголки его рта дёрнулись в мрачной усмешке. – Но знай, мальчишка… я не раб Шатора. Я превзошёл его волю. То, что он создал, – моё. Я – хозяин своей силы.

– Хозяин или пленник? – тихо бросил Тюрил. – Это решишь не ты. Это решит история.

Оберон сверкнул глазами, и на миг показалось, что он вот-вот сорвётся в драконью ярость. Но вместо этого он лишь резко отдёрнул плащ и отвернулся, тяжело ступая прочь к лагерю, будто каждый шаг приглушал бурю в нём.

В этот момент Аргидий, который молчал до сей поры, шагнул вперёд.

– Я скажу прямо, – он скрестил руки на груди. – Мы совершаем ошибку, надеясь на тварей, созданных еретиком. Чудовище всегда остаётся чудовищем. Служение злу – пятно, что не смоется. Сначала оно сожрёт врагов, а потом – нас.

– Твои слова – яд, викарий, – отозвался вдали голос Оберона, не оборачиваясь. – Но я не забываю их.

Леон стоял между ними, чувствуя, как тяжесть миссии давит на плечи всё сильнее. Его юное сердце колотилось от противоречий, но в груди уже рождался холодный огонь, понимание, что каждый из спутников несёт в себе опасность не меньше, чем те враги, к которым они идут.

Ночь накрыла поляну. Костёр трещал, выстреливая искрами в тёмное небо. Вокруг дремали оруженосцы, воины и слуги; лишь редкие шаги часовых разрывали сонную тишину. Леон сидел, задумчиво глядя в пламя, и чувствовал, как мысли жгут его не меньше огня. Рядом тихо присел Тюрил, его дядя, завернувшийся в тёмный плащ.

– Дядя, – тихо начал Леон, – я должен знать. Кто такой Оберон на самом деле? И почему Шатор… выбрал именно его?

Тюрил долго молчал. В отблесках пламени его лицо казалось вырезанным из камня. Наконец он заговорил – спокойно, но с оттенком усталости:

– В те годы, когда Дюкон Шатор ещё был в милости императора, многие лорды и рыцари стекались к нему, словно мотыльки на огонь. Каждый мечтал о силе. Они умоляли его одарить их новым телом, новым обликом. Кто-то хотел стать зверем, чтобы вселять ужас. Кто-то – крылатым созданием, чтобы господствовать над небом. Но сам Шатор грезил лишь об одном.

Тюрил перевёл взгляд с костра на Леона, и в его глазах мелькнула тень.

– Он мечтал создать идеальное существо. Дракона. Символ безмерной мощи, огня и гибели. И он его получил. Оберон – плод этих поисков. Один из немногих, кто выжил. Один из редчайших, кто сохранил рассудок и способен возвращаться в человеческий облик.

Леон нахмурился, чувствуя неприятное жжение внутри.

– Значит, он… чудовище.

– Или человек, который слишком далеко зашёл, – спокойно поправил Тюрил. – Разница часто тоньше, чем кажется.

Огонь потрескивал. Долго они сидели в молчании. Наконец Леон тихо спросил:

– А отец… чего он хочет? Настоящая цель императора – это война на севере? Или всё же Шатор?

Тюрил чуть улыбнулся уголком губ, усталой, холодной улыбкой человека, привыкшего к хитросплетениям дворовой политики.

– Истинные планы твоего отца, Леон… загадка даже для такого прожжённого человека, как я. – Он покачал головой. – Император держит в уме десятки ходов, и редко раскрывает их кому бы то ни было. Нам остаётся лишь исполнять волю, и учиться распознавать то, что скрыто за словами.

Леон опустил взгляд в костёр, и пламя отразилось в его глазах, будто там разгоралось ещё одно пламя: жёсткое, упрямое, молодое.

– Тогда я сам выясню, чего он хочет, – прошептал он.

Тюрил посмотрел на племянника дольше обычного. И, впервые за долгое время, в его взгляде мелькнула крупица тревоги.

Леон сжал кулаки, глядя в костёр, когда вдруг в тишине раздался низкий, хриплый голос:

– Хочешь узнать, чего он хочет?

Леон вздрогнул. Оберон сидел неподалёку, в тени, почти неуловимый, как чёрный камень среди мрака. Он медленно проводил точильным камнем по длинному клинку, и каждая искра, слетающая с железа, будто вторила их разговору.

– Ты, мальчишка, спрашиваешь о тайнах императора. Но ты путаешься в вопросах, – продолжил он, не глядя на них. – Тебе надо не о нём думать. А о себе.

Леон нахмурился.

– Что ты имеешь в виду?

Оберон отложил камень и, наконец, поднял глаза. Они сверкнули красноватым отблеском пламени.

– Я слышал каждое ваше слово. Да, я чудовище. Да, Шатор сделал меня тем, что я есть. Но в отличие от сотен других, я выжил. И стал сильнее, чем любой рыцарь, любой маг, любой враг на севере. – Он усмехнулся. – А ты, сын императора… Ты даже не знаешь, кем являешься.

Тюрил, не меняя выражения лица, произнёс холодно:

– Довольно, Оберон.

Но Оберон не замолчал. Он чуть наклонился вперёд, и тень от его плеч легла на Леона.

– Хочешь знать правду, мальчишка? Истинные планы твоего отца? Может быть, ты и сам его эксперимент.

Воздух словно сгустился. В глазах Леона мелькнула молния, короткая искра пробежала по пальцам. Тюрил тихо, но жёстко положил руку ему на плечо.

– Спокойно. Это лишь слова, брошенные, чтобы проверить тебя.

Оберон усмехнулся и вернулся к своему клинку.

– Проверить – и напомнить. Пока ты задаёшь вопросы, твой враг набирает силу. А сила, мальчишка, всегда говорит громче правды.

Он вновь повёл точильным камнем по стали, и скрежет железа разнёсся по поляне, как предвестие грядущей бури.

Леон резко поднял голову. Его глаза сверкнули в отблесках костра, не от огня, а от разгорающегося гнева.

– Ты ошибаешься, Оберон, – сказал он твёрдо, и его голос зазвенел, как натянутая струна. – Я знаю, кем являюсь. Я – сын императора, и не позволю тебе обращаться со мной, как с мальчишкой, которым можно играть.

Оберон замер, держа клинок в руках. Тишина повисла тяжёлым гнётом, даже ночной лес будто стих. Потом он медленно встал, и его тень заслонила половину костра. Он возвышался над Леоном, как сама тьма.

– Сын императора? – с усмешкой повторил он, глядя сверху вниз. – Я видел, как гибли лучшие сыны империи. Одни плакали, другие умоляли о пощаде. Хочешь, чтобы я поверил, что ты не такой же? Докажи.

Молния прошла по руке Леона, вспыхнув ярче костра. Он сжал кулак, и воздух затрещал.

– Осторожнее, дракон, – произнёс он холодно. – Твоя сила – дар, вырванный у Шатора. Моя – в крови. Я не просил её. Но если придётся, я научусь управлять ею так, что не придётся никому ничего доказывать.

Тюрил поднялся между ними, его фигура спокойная, но твёрдая, словно каменная стена.

– Хватит. – Его голос был как удар колокола, отрезающий спор. – Нам предстоит путь, и враг сильнее любого из нас поодиночке. Не тратьте силы друг на друга.

Оберон задержал взгляд на Леоне ещё мгновение, и уголок его губ дёрнулся в недоброй ухмылке.

– Может, в тебе всё же есть что-то… – пробормотал он, отступая. – Посмотрим.

Он снова сел к оруженосцам, которые заканчивали полировать его шипастый доспех. Но теперь в его взгляде, скользнувшем на Леоне, уже не было простой насмешки, скорее любопытство хищника, впервые заметившего, что добыча может укусить.

Леон выдохнул, и только тогда понял, что всё это время его пальцы дрожали от сдерживаемой силы.

Тюрил тихо наклонился к нему:

– Запомни этот миг. Ты только что впервые показал, что достоин вести за собой. Но такие слова бросают тень, и теперь Оберон будет ждать, чтобы увидеть, сможешь ли ты выдержать.

Леон тяжело выдохнул, но прежде чем ответить Тюрилу, в тишину вклинился резкий голос Аргидия:

– Все ваши споры – пыль перед лицом Воли Всевышнего, – произнёс он, и глаза под железной маской сверкнули фанатичным огнём. – Не вы решаете, кто достоин вести, и кто должен подчиняться. Всё уже определено свыше. Император, как избранник небес, указал на Леона, и этим всё сказано.

Он ударил кулаком в железную перчатку, звон прокатился по поляне.

– Но не думай, мальчик, – он резко повернулся к Леону, – что это делает тебя неприкосновенным. Дар, данный небесами, можно и потерять, если окажешься слабым.

Оберон глухо рассмеялся, склонив голову набок, будто наслаждаясь их раздором.

– Смотри-ка, фанатик заговорил мудрее, чем обычно. Даже твой бог сомневается, Леон.

– Мой Бог не сомневается, – жёстко оборвал Аргидий, и в его голосе зазвенела сталь. – Но люди – слабы. И если ты падёшь, Леон, если ты не оправдаешь доверие, я первый обнажу клинок во имя Империи и её славы.

Слова его повисли над поляной, как удар грома. Леон почувствовал, как кровь закипает в жилах, и пальцы снова затянулись искрами. Но Тюрил тихим, но железным тоном сказал:

– Довольно. Каждый из вас видит силу по-своему: один в крови, другой в драконьем пламени, третий в небесной воле. Но сила – ничто без разума. И если мы не будем едины, то падём здесь, на этой поляне, не дойдя до стен Шатора.

Оберон фыркнул, отвернувшись, Аргидий недовольно скрестил руки, а Леон остался молча смотреть в ночь, ощущая, как вокруг него смыкается тяжесть чужих взглядов и ожиданий.

Ночью лагерь погрузился в полумрак. Лишь костёр потрескивал, высекая искры в прохладный воздух, да стражники мерно шагали вдоль опушки. Леон лежал на грубо брошенной плащ-палатке, но сон пришёл к нему не сразу. Слова Оберона, Тюрила и особенно Аргидия звенели в голове, словно удары молота.

Когда же он всё-таки задремал, мир вокруг изменился.

Он стоял посреди пустынного зала, усыпанного обломками колонн. С потолка сочился холодный свет луны, и в этом свете возникли три фигуры.

Первая – гигант, чёрный, с крыльями, сверкавшими огнём: Оберон в облике дракона. Его глаза горели, и каждый его вздох отзывался в груди Леона гулом силы.

Вторая – сияющий столп света, внутри которого угадывался силуэт Аргидия, поднявшего клинок, как жертвенный символ. От него веяло слепящим, обжигающим жаром веры, которая не терпит сомнений.

Третья – тень в длинном плаще, тихая и холодная, – Тюрил. Его глаза отражали не свет, не огонь, а глубину, в которой скрывались ответы, ещё не открытые Леону.

Они втроём смотрели на него, и каждый тянул к нему руку.

– Выбери силу! – гремел голос дракона. – Ступи по пути крови и мощи, и никто не устоит перед тобой.

– Выбери веру! – звенел голос столпа света. – Прими волю небес, и ты станешь орудием божественного замысла.

– Выбери разум, – говорил тихий голос тени. – Не спеши. Сила и вера падут, если ты не сумеешь видеть дальше их пределов.

Леон чувствовал, как земля под ногами трещит. С каждой секундой разломы расходились, и он мог остаться лишь на одном из этих путей. Но вдруг где-то в глубине зала вспыхнула тонкая искра – не красная, не золотая, не чёрная, а синяя, как чистая молния. Она звала его, словно напоминала: «Ты – не чья-то тень. Ты – сам».

И в тот миг, когда земля окончательно разверзлась, он протянул руку, но к чему именно, он не успел понять. Всё исчезло.

Леон резко проснулся. Костёр ещё горел, и только Тюрил сидел рядом, будто и не спал, задумчиво глядя в огонь.

– Ты видел сон? – спросил он негромко, даже не обернувшись.

Леон молчал, тяжело дыша. Но в груди его всё ещё тлела та самая искра.

Леон какое-то время сидел молча, пытаясь вернуть дыхание, но тяжесть сна давила так сильно, что молчать оказалось невозможно.

– Дядя… – наконец произнёс он, сдерживая дрожь в голосе. – Я видел их… всех троих. Оберона, Аргидия и тебя. Вы стояли передо мной, каждый тянул руку. Один обещал силу, другой веру, а ты… ты говорил про разум. Но там было ещё нечто… другое. Искра. Она будто была только моей.

Тюрил медленно повернул голову, его взгляд задержался на племяннике дольше обычного.

– И ты не выбрал? – спросил он почти шёпотом.

– Я… – Леон задумался, вспоминая, как в последний миг вспыхнула молния. – Я хотел выбрать искру. Но сон оборвался.

Тюрил на миг прикрыл глаза, и слабое отражение огня легло на его усталое лицо.

– Это не просто сон, – сказал он. – Это голос твоего пути. Мы все – отражения крайностей. Оберон – ярость и плоть, Аргидий – вера и огонь, я – холод разума и осторожности. Но ты не создан быть чьей-то копией. Искра – это ты сам.

Леон вскинул взгляд.

– Но если так, зачем тогда император послал меня с вами? Каждый из вас куда опытнее и сильнее. Я будто лишний в собственном отряде.

– Нет, – покачал головой Тюрил. – Ты – связующее звено. Император знает: чудовище, фанатик и старик не смогут идти рядом долго. Мы все тянем в разные стороны. Но только твоя искра способна стать осью, вокруг которой соберётся этот хаос.

Леон нахмурился.

– А если я не выдержу? Если искра погаснет?

Тюрил впервые за долгое время позволил себе тихую, почти невидимую улыбку.

– Тогда нас всех поглотит тьма. Но я верю, Леон. Ты сильнее, чем думаешь.

Юноша снова посмотрел на огонь. Треск горящих сучьев смешался с гулом далёкого ветра, и он поймал себя на том, что впервые за всё время почувствовал не только груз ответственности, но и крошечную надежду.

Ночь в лагере была тягучей и тревожной. Лес у самой поляны шептал в темноте, и только костёр держал мрак на расстоянии. Леон спал неровным сном, пробуждаясь от собственных видений. Ему снился город, охваченный чёрным пламенем; лица без глаз, застывшие в пустых окнах; и дракон, обрушивающий на людей море огня. В этом сне он сам стоял посреди гибели, но не как жертва, а как тот, кто держит поводья этого ужаса.

Утро встретило их холодным туманом и гулким карканьем ворон. Пока слуги собирали лагерь, Аргидий, облачённый в своё алое одеяние, подошёл к Леону.

– Господин, – начал он, – прошлой ночью ты говорил с дядей и Обероном о тайных поручениях, что возложены на тебя. Я слышал каждое слово. И твой сон… – Аргидий чуть склонил голову, словно в молитве. – Это не просто наваждение усталого разума. Это знак свыше. Господь показал тебе твой путь. Ты рождён не для того, чтобы умолять союзников, а для того, чтобы привести сюда очищение. Огонь, что ты видел, – это не разрушение, но святое пламя, изгоняющее нечисть.

Леон нахмурился, внимательно слушая.

– Не забывай, – продолжал викарий, сжимая кулак в железной перчатке, – твой отец поставил тебя над нами не для того, чтобы ты искал прощения для колдунов и чудовищ. Ты – кара, его молния. А если Шатор откажется склониться, его крепость падёт, и его же создания обратятся в прах.

Леон сжал губы, но промолчал.

К полудню они достигли болот. Повозку и лошадей оставили у кромки дороги под присмотром слуг и оруженосцев. Остальной отряд двинулся пешком. Туман сгущался, и в нём уже слышалось глухое урчание.

Болото дышало смрадом, и каждый шаг отдавался вязким звуком, будто сама земля хотела утянуть их в глубину. Узкая дорога, выложенная древним чёрным камнем, тянулась вперёд, прямая и нереально правильная посреди хаоса топей. Она вела их, словно острие ножа, к темнеющей вдалеке громаде крепости Шатора.

И тогда туман шевельнулся.

Из трясин поднялись первые уродливые силуэты, искалеченные тела, перетянутые узлами мышц, кожа лоснилась, покрытая язвами и шрамами. Кто-то ещё сохранял намёки на человеческий облик, руки, глаза, искажённые мукой, но большинство превратилось в чудовищ высотой с башню. Одни шатались на четырёх лапах, другие стояли прямо, колыхаясь, будто стволы кривых деревьев.

Оберон взревел первым. Его оруженосцы и слуги поспешили освободить своего хозяина от доспехов и одежды, пока он их не разорвал. Его тело исказилось, выросло, почернело, и в небо поднялись гигантские кожистые крылья. Тьма окутала его, и уже через миг чёрный дракон взмыл в воздух. Он сделал широкий круг, и с небес рухнула стена огня. Пламя рассекло туман, озарив мрачное болото, и первый ряд чудищ заорал, вспыхнув как смоляные факелы.

Маги Леона синхронно подняли руки. Один крикнул, и в грудь чудовища влетел столб пламени. Другой взмахнул рукой и в воздухе выросли длинные, как копья, ледяные колья, пронзившие шею пятиметрового громилы. Резкий удар ладонью следующего мага, и воздух превратился в клинки, разрывая в клочья уродливые конечности. Каменные булыжники, поднятые с самой дороги, летели, словно ядра катапульты, сокрушая монстров.

Оберон низко пронёсся над головами, хлестнув хвостом и обрушив волной пламени целую стаю тварей, что ползли из тумана. Их вой был похож на вопли тысячи глоток, но он быстро стихал, заглушённый раскатом крыльев дракона.

Леон же шёл впереди. Его свита сомкнулась стеной щитов и копий, маги выстраивались по флангам, отгоняя чудищ с обеих сторон. Юноша держался прямо, его лицо оставалось спокойным, почти холодным. Внутри горело стыдливое воспоминание о ночных сомнениях. Больше никаких слабостей. Ни перед дядей, ни перед воинами, ни перед врагами. Даже перед собой.

Он шагал вперёд, словно через строй пылающих факелов, и каждый новый взрыв магии подсвечивал его фигуру.

– Их слишком много, – пробормотал Леон тихо, глядя на очередное чудовище, рухнувшее от огня Оберона. – Это армия… Целая армия.

На миг в его сердце мелькнула странная мысль: «Не слишком ли легко мы убиваем то, что могло стать оружием против врагов? Что скажет Шатор, если мы явимся к нему, оставив лишь горы пепла от его творений?»

Но он отогнал эту мысль так же решительно, как отбрасывал сомнения. Если Шатор союзник, он поймёт. Если враг, нам всё равно придётся сразиться с его армией.

Дорога к крепости Шатора превращалась в кошмар. Из мутного тумана и болотных трясин на свиту Леона с шипением и рёвом продолжали вырываться чудовища. Они шли волной, бесконечной, как сама трясина.

Маги бросали в туман языки огня и ледяные копья, земля содрогалась от каменных обломков, вырванных чарами, воздух резали невидимые клинки.

Леон шёл впереди, обрамлённый свитой, и видел всё.

И тогда его взгляд упал на Аргидия.

Красное одеяние викария, алое, как кровь, мелькало в дыму и огне. Не боясь ни грязи, ни чёрной болотной жижи, он шагнул вперёд, обнажив оружие: длинные железные плети, увенчанные острыми шипами. С шипением металла и хлёстким свистом они рассекали воздух.

Аргидий закричал, громко, фанатично, его голос переплетался с проклятиями, обрушивавшимися на чудовищ, словно удары грома. Он бросился в самую гущу.

Плети свистели и хлестали, рвали плоть монстров, разрывали их сухожилия и кожу. Кровь брызгала на красную мантию, но Аргидий будто не замечал: он кружился в вихре железа и ярости. Он двигался с какой-то нечеловеческой лёгкостью, в изломанном танце, полном жестокости. Его голос не смолкал, он выкрикивал заклятья, проклятия, какие-то слова на чужом, мрачном языке, и чудовища, казалось, отступали от одного его крика.

Он был в своей стихии. Сияя фанатизмом и безумием, и в его движениях было что-то торжественное, как будто резня и боль, что он сеял, были для него священным обрядом.

Леон смотрел на него и почувствовал, как холод пробегает по его спине. Под маской викария, под его красным одеянием и тяжёлой бронёй, будто скрывалось нечто: не человек, а чудовище, не менее опасное и уродливое, чем те, что шли из болот.

И в тот миг, когда Аргидий, залитый кровью, вскинул руки и с диким криком разорвал очередного монстра железными плетьми, Леон невольно подумал: «а кого я держу рядом с собой? Не опаснее ли он для нас, чем эти твари?»

Наконец последние чудища, ревя, скрылись в трясине, а над болотами воцарилась пугающая тишина. Лишь треск пылающих мёртвых деревьев и тяжёлое дыхание дракона в небе нарушали её.

Отряд двинулся дальше.

Крепость Шатора возвышалась перед ними, одинокая твердыня из чёрного камня. Её стены были высоки, неровные, будто сложенные из обломков гор, зубчатые башни казались когтями чудовища, вцепившегося в землю. Ворота, массивные и безжизненные, словно пасть, готовая сомкнуться на пришедших, медленно проступали из тумана.

Леон поднял взгляд. Его сердце ударилось о рёбра сильнее, чем во время сражения.

Крепость Дюкона Шатора смотрела на него, как живое существо. И это чудовище несло в себе куда большую угрозу, чем те, что лежали мёртвым грузом в болотах позади.

Ворота мрачно скрипнули, и тяжелые створки начали медленно разъезжаться в стороны. Из клубящегося серого тумана показались силуэты. Они были ниже тех кошмарных созданий, что атаковали отряд в болотах, но куда более пугающими своей собранностью и странной, почти человеческой осанкой.

Их фигуры скрывали тёмные балахоны и рваные плащи, а из-под капюшонов виднелись лишь уродливые очертания: то перекошенные челюсти, то заострённые уши, то слишком длинные пальцы, прятавшиеся в рукавах. Они двигались размеренно, почти синхронно, словно давно привыкли к ритуальной роли привратников.

Один из них вышел вперёд. Высокий, худой, с неестественно длинными руками и ногами, он держался чуть согнувшись, будто костям было тяжело нести его тело. Лицо он прикрывал рукавом балахона, но глаза: красные, налитые кровью, горели в темноте.

Хриплый голос разнёсся под каменными сводами ворот:

– Господин наш желает принять лидера сей процессии. – Слова звучали чуждо, словно произносились впервые за долгие годы, но смысл был ясен.

Леон сделал шаг вперёд, но тут же рядом с ним двинулись Аргидий и Тюрил.

Высокое существо молниеносно переместилось между ними и Леоном. С неожиданной силой оно выпрямилось, и в его гортанном рёве прорезалась угроза:

– Лишь он!

Рука Аргидия уже тянулась к железной плети, а взгляд Тюрила похолодел. Несколько магов напряглись, готовые призвать заклятия. Но Леон поднял руку, останавливая их.

– Не нужно, – сказал он твёрдо, удивляясь самому себе, насколько спокойно прозвучал его голос. – Я иду.

Тюрил шагнул к нему ближе, понизив голос:

– Будь осторожен, племянник.

Леон лишь коротко кивнул.

Высокий провожатый слегка наклонил голову, затем развернулся и, согнувшись, зашагал внутрь крепости. Его шаги были резкими, но не торопливыми, словно он знал, что гость пойдёт за ним в любом случае.

Леон вошёл в тёмный проём, и створки ворот за его спиной сомкнулись.

Внутри его встретили мрак и сырость. Огромный зал, вытянутый, холодный, казался вырезанным из единого каменного массива. Ни ковров, ни знаков богатства, ни даже простого украшения: лишь голые стены, потемневшие от времени и влаги. В воздухе стоял запах затхлости и железа, будто в этих стенах копились столетия боли.

Высокое существо, не оборачиваясь, повело его к массивной винтовой лестнице, уходящей вверх во тьму. Тишина сопровождала их шаги, нарушаемая только эхом, раздающимся под тяжестью ног.

Леон ощутил, как холод крепости пробирается к самому сердцу. Здесь нет ни тепла, ни жизни… только тень хозяина, который ждёт его наверху.

Леон шагал по винтовой лестнице вслед за своим мрачным провожатым. Каменные ступени были скользкими от сырости, и каждый шаг отдавался гулким эхом, словно стены башни шептали о тех, кто поднимался здесь прежде и больше никогда не спускался. Воздух становился тяжелее, будто сам камень источал запах плесени и старой крови.

Шаг… ещё шаг…

И с каждым витком лестницы у Леона крепло ощущение, что он поднимается не в башню, а в пасть исполинского чудовища, медленно и неотвратимо.

Наконец, они достигли высоких дубовых дверей, обитых железом. Провожатый с уродливым лицом не сказал ни слова, лишь толкнул створку, и та, тяжело скрипнув, отворилась.

Леон вошёл внутрь.

Зал на вершине башни поразил его своим безумием. Это было что-то среднее между лабораторией алхимика и пыточной камерой. Столы были завалены неизвестными приборами, склянками с жидкостями странного цвета, медными трубками, в которых клубился пар. По стенам тянулись цепи и висели пустые клетки, в которых когда-то, несомненно, держали живых существ. Некоторые были слишком малы для человека, другие слишком велики, и в них легко мог бы уместиться даже великан. Всё помещение казалось местом, где неразличимы грани между наукой и чудовищной жестокостью.

И тут Леон услышал – тук-тук-тук. Лёгкий стук маленьких ножек по каменному полу. Сердце его дрогнуло.

Медленно, с нарочитой торжественностью, фигура у окна обернулась.

Дюкон Шатор.

Он был высок, сгорблен, и его силуэт под длинным плащом напоминал нечто неестественное. Казалось, если бы он выпрямился, его голова упёрлась бы в потолок. Плащ скрывал тело, но Леон заметил, как под его тканью пробегают странные выпуклости и двигаются лишние конечности.

А когда плащ слегка распахнулся, сомнений не осталось: у Шатора было шесть рук – длинных, костлявых, но наделённых пугающей силой. Его лицо же оставалось человеческим, но мёртвым по виду: бледная кожа натянутая, словно маска, без бровей, без волос, с жёлтыми глазами, горящими хищным блеском. Улыбка обнажила острые, как у зверя, зубы.

– Давненько… – голос Шатора был низким и тянущимся, словно эхо из пустоты. – Давненько никто по своей воле не решался нанести мне визит.

Он слегка склонил голову, затем перевёл взгляд в окно. Там, далеко внизу, кружил чёрный дракон. Улыбка Шатора стала шире.

– Оберон… моё дитя, – прошептал он с почти отеческой нежностью. – Лучшее из моих творений. Как и все остальные, что бродят по этим землям. Мои дети…

Леон сдержал гримасу. Он вспомнил уродливых тварей, которых им пришлось сражать в болотах, и тех, что встречали их у ворот.

– Дети? – холодно произнёс он. – Они убивают людей, жгут деревни, приносят лишь хаос и смерть. Такой ли участи вы желали своим детям?

Шатор обернулся к нему, шевельнув длинной шеей.

– Не все мои опыты удачны, – ответил он тоном учёного, равнодушного к ценности жизни. – Но каждый шаг, даже неудачный, приближает меня к идеальному существу. И я никогда не остановлюсь.

Леон нахмурился и, выдержав паузу, спросил:

– Скажите… эта крепость. Я не припоминаю, чтобы кто-то в империи когда-либо даровал вам земли и столь мрачное владение. Откуда оно у вас? Кто был прежним хозяином?

Шатор медленно улыбнулся, обнажив острые зубы. Его жёлтые глаза сузились в довольстве, будто он ждал этого вопроса.

– Ах… прежние хозяева, – протянул он. – Ты и твои спутники уже встречали их. Чуть раньше. Вместе с их домочадцами и вассалами.

Леон замер, в голове быстро вспыхнула догадка. Перед внутренним взором тут же встали безликие громады, что вырывались из тумана и болот, неуклюжие, уродливые, без остатка лишённые человеческого облика.

Шатор хрипло хихикнул:

– Они плохо служили мне в былой жизни… но в нынешней, после моих заботливых рук, оказались куда полезнее.

Леон невольно почувствовал холодок вдоль позвоночника, хотя постарался сохранить лицо бесстрашного переговорщика.

Дюкон Шатор сделал шаг ближе, и в зале запахло сырой землёй и железом.

– Но скажи, юный гость… чем обязан я визиту бастарда императора?

Леон не обратил внимания на колкость, поднял голову, выпрямился и заговорил твёрдо:

– Я здесь по поручению моего отца, императора. Империя готова предложить вам прощение за ваши преступления и заговор. Возвращение привилегий. Место в Коллегии магов. И всё это – если вы согласитесь выступить на стороне короны.

Шатор рассмеялся, хрипло, низко, так, что стены отозвались гулом.

– О, весьма щедрое предложение! – в его голосе звучала издёвка. – Прощение узурпатора и братоубийцы… принесённое его бастардом. Ты забавен, мальчишка.

Жёлтые глаза вонзились в Леона, и тот почувствовал, как холод пробирает до костей.

– Так значит, вы отказываетесь? – спросил он, сохранив решимость.

– Если я откажусь, – голос Шатора стал мягким, но от этого ещё более зловещим, – ничто не остановит карающую руку твоего императора, так? Ваши армии придут за мной? Пусть попробуют. У меня достаточно детей, чтобы разорвать их на куски.

Он резко замолчал, прищурившись.

– Но… заговор? – повторил он, словно вкусив новое слово. – Какой ещё заговор?

– В северных провинциях зреет измена, – сказал Леон. – И, если вы не с ними – значит, можете быть с нами.

Шатор задумчиво провёл когтистой рукой по подбородку.

– Хм… Не удивлён. Император ваш правит неудачно. Но нет, я не имею к этому отношения.

Он сделал шаг ближе, и его плащ чуть приоткрылся, показывая дрожь мелких конечностей под ним.

– Однако… возможно, я подумаю над твоим предложением. Но только если ты дашь мне то, чего мне ныне не хватает.

Леон напрягся.

– И что же это?

Шатор улыбнулся шире, обнажив острые зубы.

– Людей. Молодых. Сильных. Особенно – магов. Твои спутники подошли бы идеально…

– Никогда, – резко перебил его Леон. – Я не отдам своих людей в ваши руки.

Шатор пожал плечами, шевельнув сразу всеми шестью руками.

– Тогда вы не получите моей помощи. Привезите мне человеческое топливо – и я стану вашим союзником. Нет? Тогда ступайте прочь.

Леон стиснул зубы. Ответ Шатора был ясен, но в его словах крылась тень возможности. И он понимал, дальше разговор станет только опаснее.

Леон выпрямился, чувствуя, как взгляд жёлтых глаз пронзает его насквозь. Он склонил голову, стараясь сохранить холодную вежливость:

– Благодарю за… гостеприимство, милорд Шатор. Ваши условия я передам императору.

Дюкон чуть качнул своей длинной шеей, будто сова, и зубастая улыбка разрезала бледное лицо.

– Превосходно. Но прежде чем ты покинешь мой дом… – голос его зашипел, словно отдалённое шуршание насекомых. – Не заглянет ли ко мне Оберон? Я хотел бы вновь взглянуть на своё лучшее творение. Мечты о драконах… всегда были особой частью моего сердца.

Леон помедлил, в груди сжалось неприятное чувство. Перед глазами вспыхнуло видение: Оберон в небе, чёрное пламя, полыхающий город…

– Я передам ваше приглашение, – осторожно ответил он. – Но сомневаюсь, что Оберон согласится.

Он сделал шаг к дверям. Тяжёлый зал с его клетками и чудовищными приборами вдруг показался ещё более удушающим, словно стены впитывали каждое слово.

И тут за спиной снова прозвучал голос Шатора:

– Скажи, юноша… ты гордишься тем, что являешься сыном императора?

Леон остановился. Вопрос ударил неожиданно, как удар в грудь. На миг он почувствовал слабость, но тут же собрался, сжав пальцы на рукояти меча. Его ответ прозвучал сухо и жёстко:

– Да.

Тишина повисла, густая, почти вязкая.

Затем Шатор улыбнулся ещё шире, обнажив зубы:

– Славно.

И, едва склонив голову, он добавил:

– Прощай, Инквизитор.

Это слово прозвучало особенно тяжело. Леон ощутил, что оно словно оставило за собой след, отпечаток на его душе. Он молча кивнул и, не оглядываясь, вышел из зала.

Леон, сопровождаемый высоким существом в балахоне, шагал по холодным каменным ступеням вниз. Каждый удар его сапог о камень отдавался гулким эхом, словно сама башня следила за каждым шагом. Наконец он вошёл в зал, где уже ждали его спутники.

Оберон, вновь в своём человеческом облике, закованный в тяжёлый чёрный доспех, стоял в стороне, но его взгляд был прикован к своду потолка и стенам. В этих глазах не было страха, только глухое, неукротимое раздражение. Казалось, даже воздух вокруг него становился горячее, словно присутствие Шатора в этом месте пробуждало в нём ненависть.

Тюрил сделал шаг вперёд, пристально вглядываясь в лицо племянника:

– Ну? Как всё прошло?

Леон чуть заметно выдохнул, стараясь не выдать усталости.

– Он выдвинул встречные условия. Шатор потребовал… новых подопытных. Магов. Из нашего числа.

Повисла тяжёлая пауза.

– Что?! – Аргидий взорвался, его голос дрогнул от ярости. Он сжал кулаки, и железные плети под его мантией дрогнули, как змеи. – Как он смеет?! Требовать таких вещей от сына императора! Это оскорбление! За такое, наглеца нужно предать смерти, а его логово – сравнять с землёй!

Тени от факелов дрогнули на его красном одеянии, и на мгновение показалось, что ярость пылает вокруг него багровым ореолом.

– Не советую тратить время на слова, – глухо произнёс Оберон, и его низкий голос прозвучал, как раскат грома. – Я могу сжечь эту крепость до основания. Раз и навсегда. Пусть вместе с ним сгинут все его ублюдочные «дети».

Словно в ответ на эти слова, по залу прокатился тревожный вой и шипение. В глубине мрака зашевелились фигуры: худые и сгорбленные силуэты существ, служивших Шатору. Их спины выгибались, когти царапали каменный пол, глаза сверкали недружелюбно.

Леон поднял руку, успокаивая спутников и глядя на шевелящиеся тени.

– Довольно. Я отказался. – Его голос прозвучал твёрдо и отчётливо.

Существа стихли, но недоверчиво продолжали следить.

Тюрил скрестил руки, лицо его оставалось спокойным, но в голосе слышалась тревога:

– Император будет не в восторге от такого результата, Леон. Он рассчитывал на большее.

Леон кивнул:

– Его предложение всё ещё в силе. Если мы сумеем… найти для Шатора «сырьё» – людей, магов, – он, возможно, согласится.

Эти слова повисли в воздухе тяжёлым грузом.

Аргидий резко вскинул голову:

– Это безумие! Торговать жизнями ради союза с чудовищем?! Ты готов отдать невинных на мучения ради прихоти мерзавца?

Оберон нахмурился, его лицо скрылось под тенью шлема, но он холодно добавил:

– Он никогда не будет союзником. Только раб своего безумия.

Даже Тюрил, обычно сдержанный, нахмурил брови:

– Я не одобряю это, племянник. Цена слишком высока.

Леон выпрямился, стиснув зубы.

– Я вас услышал. Но знайте: по крайней мере, я уверен, что он не замешан в заговоре против короны. На данный момент его нейтралитет можно считать достаточным.

Он не стал добавлять, что в глубине души сомневается в этом выводе. Холодные глаза Шатора и его зубастая улыбка всё ещё стояли перед ним, не давая покоя.

Леон уже сделал несколько шагов к выходу, но вдруг остановился и обернулся к спутникам:

– Ах да… – произнёс он холодно. – Чуть не забыл. Шатор просил передать, что желает увидеть тебя, Оберон. Говорит, соскучился по своему «любимому» и самому удачному ребёнку.

В зале повисла тишина. Лишь факелы потрескивали, отбрасывая дрожащие блики на каменные стены.

Оберон поднял голову, и в его глазах вспыхнул мрачный огонь. Он медленно и отчётливо произнёс:

– Передай ему, что со своей просьбой он может поцеловать мой огромный драконий зад.

Тюрил кашлянул, Аргидий усмехнулся, но взгляд Леона оставался серьёзным. Он чуть кивнул:

– Так и думал, что ты откажешься.

Леон развернулся к дверям.

– Уходим. С меня достаточно этого мрачного места.

И впервые за долгую дорогу никто не возразил. Даже Аргидий молча скрыл закрытое под маской лицо в тени своей широкой шляпы.

Они покинули зал, оставив за спиной гул крепости, полный приглушённых стонов и дыхания невидимых созданий.