Читать книгу Комары - Уильям Катберт Фолкнер - Страница 4

Сойдя с последней ступеньки и свернув в меркнущий коридор, он миновал неразличимо целующихся двоих и поспешил к двери подъезда. Перед ней он деятельно поколебался, расстегивая пиджак. Бутылка под пальцами вспотела. Он исследовал ее осязательно с острым омерзением. Невидимая, она как будто стала грязна нестерпимо. Чего-то смутно хотелось – возможно, газеты, – но, прежде чем чиркнуть спичкой, он поспешно обернулся через плечо. Они ушли, глуша перезвон своих шагов, вверх по темному изгибу лестницы, и был этот перезвон как физическое объятие. Спичка вспыхнула, оперилась тщедушным золотом, что пробежало по мерцающей трости, словно по дорожке пороха. Однако подъезд был пуст, полон хладного камня, грозил усталой сыростью… Спичка догорела до гладко отполированной преграды ногтей и погрузила мистера Талльяферро во тьму еще темнее.

Он открыл дверь. По улице безгласным лиловым псом бежали сумерки; в обнимку с бутылкой он вперил взгляд за безразмерную перистую площадь, за трафаретные абрисы пальм и Эндрю Джексона – несерьезную статую, что оседлала застывший грандиозный прыжок кудрявой лошади[3], к долгому и ненавязчивому зданию Понтальбы и трем шпилям собора[4], откалиброванным перспективой, ясным и сонливым в упадочной истоме августа и вечера. Мистер Талльяферро робко выставил голову, оглядел улицу справа и слева. Затем втянул голову и снова закрыл дверь.

Прежде чем сунуть бутылку под пиджак, он неохотно прибегнул к безупречно чистому льняному платку. Бутылка огорчительно бугрилась под пальцами, и в нарастающем отчаянии мистер Талльяферро вынул ее из-под пиджака. Снова чиркнул спичкой, для чего поставил бутылку у ног, но завернуть эту гадость было не во что. Подмывало схватить ее и запустить в стену – он уже предвкушал приятный стеклянный дребезг. Но мистер Талльяферро был весьма приличный человек: он же дал слово. Или можно вернуться к другу в мастерскую и взять там кусок бумаги. Так он и стоял в жаркой нерешительности, пока за него не решили спускающиеся по лестнице шаги. Он нагнулся, ощупью поискал бутылку, задел ее, услышал безутешный пустой стук, поймал ее наконец и, вновь открыв дверь подъезда, ринулся наружу.

Лиловые сумерки зависли в мягких подвесных огнях, медленные, как колокольный звон; площадь Джексона обернулась тихим зеленым озером, населенным медузами фонарей, оперилась серебристой акацией, и гранатами, и гибискусом, а под ними кровоточили лантаны и канны. Понтальбу и собор вы'резали из черной бумаги и наклеили на зеленое небо; над ними черными беззвучными взрывами застыли высокие пальмы. Улица пустовала, но с Роял-стрит донесся трамвайный гул – разросся до ошеломительного грохота, миновал и удалился, оставив по себе паузу, наполненную милосердным шорохом надутой резины по асфальту, словно там бесконечно рвали шелк. Сжимая в руке проклятую бутылку и чувствуя себя преступником, мистер Талльяферро спешил дальше.

Он торопливо прошел вдоль темной стены, миновал какие-то лавочки, тускло освещенные газовыми фонарями и пахнущие всевозможной едой, тошнотворной и слегка перестоялой. Хозяева с семействами сидели у дверей, раскачиваясь на стульях, женщины, баюкая младенцев, перебрасывались тихими южноевропейскими слогами. Впереди и вокруг копошились дети – не замечали его или, заметив, пригибались в тени, точно звери, сторожкие, безвольные и бездвижные.

Он свернул за угол. Роял-стрит уходила вправо и влево, и он нырнул в продуктовую лавку на углу, мимо хозяина, который сидел в дверях, для удобства раскинув ноги и вывалив на колени итальянское шарообразное пузо. Хозяин извлек изо рта невероятную короткую трубку, рыгнул, поднялся и последовал за покупателем. Мистер Талльяферро прытко выставил бутылку на прилавок.

Лавочник снова рыгнул, уже откровенно.

– День добрый, – промолвил он с густым британским акцентом, гораздо больше похожим на правду, нежели у мистера Талльяферро. – Малако, э?

Мистер Талльяферро, согласно бормоча, протянул монету и поглядел на толстые неповоротливые ляжки лавочника, который без малейшего омерзения забрал старую бутылку, сунул в отсек ящика и, открыв холодильник, достал оттуда свежую. Мистер Талльяферро попятился.

– А бумаги у вас нет? Завернуть? – робко спросил он.

– Ну конечно, – добродушно ответил лавочник. – Упакуем в лучшем виде, э?

Что он и проделал с досадной медлительностью; дыша свободнее, но все еще придавленный, мистер Талльяферро забрал покупку и, торопливо оглядевшись, ступил на улицу. Где остолбенел.

Она мчалась под всеми парусами, в сопровождении другой, поизящнее, но, заметив его, мигом сменила галс и привела себя к ветру под приглушенный шелест шелка и дорогостоящее бряканье аксессуаров – сумочки, цепочек, бус. Рука ее жирно цвела в браслетах, окольцованная и ухоженная, а с тепличного лица не сходило доверчивое детское изумление.

– Мистер Талльяферро! Как я поражена! – вскричала она, по своему обыкновению давя на каждое первое слово во фразе.

И она действительно была поражена. Миссис Морье двигалась по жизни, неизменно изумляясь случаю, даже если сама его подстроила. Мистер Талльяферро поспешно спрятал за спину свой груз – к неминучей погибели оного – и был вынужден принять ее ручку, не сняв шляпы. Эту оплошность он при первой же возможности исправил.

– Вот уж не ожидала увидеть вас здесь в такой час, – продолжала она. – Но вы, вероятно, навещали кого-нибудь из своих творческих друзей?

Изящная и молодая тоже остановилась и стояла, разглядывая мистера Талльяферро с равнодушной прохладцей. Старшая обернулась к ней:

– Мистер Талльяферро знает всех интересных людей в Квартале, милочка. Всех, кто… кто создает… создает разное. Красивое. Красоту, так сказать. – Миссис Морье невнятно махнула мерцающей дланью в небо, где бледными потускневшими гардениями уже расцветали звезды. – Ах, мистер Талльяферро, прошу меня извинить… Это моя племянница мисс Робин – вы помните, я о ней упоминала. Они с братом приехали утешить одинокую старуху…

Во взгляде ее сквозило подгнившее кокетство, и мистер Талльяферро, уловив намек, откликнулся:

– Чепуха, моя дорогая. Утешать надо нас, ваших несчастных поклонников. Быть может, мисс Робин смилостивится и над нами?

И он отвесил племяннице расчетливо формальный поклон. Та воодушевления не выказала.

– Вот, милочка, – миссис Морье в восторге развернулась к племяннице. – Перед тобой образчик южного рыцарства. Разве мужчина в Чикаго ответил бы так?

– Это вряд ли, – подтвердила племянница.

Ее тетка тараторила дальше:

– Вот почему я так мечтала, чтобы Патриция навестила меня, – здесь она познакомится с мужчинами, которые… которые… Видите ли, мистер Талльяферро, мою племянницу назвали в мою честь. Прелестно, согласитесь? – И на мистера Талльяферро вновь навалилось ее неизменное блаженное изумление.

Он опять поклонился, чуть не выронив молоко; его рука со шляпой нырнула за спину и придержала бутылку.

– Шарман, шарман, – согласился он, потея под шевелюрой.

– Но, право, удивительно повстречать вас здесь в такой час. И вы, надо полагать, удивлены нашей встречей не меньше? Но я только что нашла совершенно ди-ивную вещицу! Посмотрите, мистер Талльяферро, будьте добры, – мне бы так хотелось услышать ваше мнение.

Она предъявила ему тусклую свинцовую табличку, на которой смутно проступающим красно-синим барельефом, с гримасой детского изумления, неотличимой от гримасы миссис Морье, умильно улыбалась Мадонна, а Младенец, какой-то самодовольный и благодушный, смахивал на старичка. Мистер Талльяферро, чувствуя, что бутылка рискует выскользнуть, отнять другую руку не посмел. Наклонился к предъявленной ему вещице.

– Да вы возьмите, поверните к свету, – не отступала ее владелица.

Мистера Талльяферро опять слегка прошиб пот. Внезапно племянница сказала:

– Я подержу.

Она шагнула к нему с молодым проворством и, не успел он отказаться, забрала бутылку.

– Ой! – воскликнула племянница, сама чуть ее не уронив, а тетка вскричала:

– А, так вы тоже что-то нашли? Я запросто показываю вам свое сокровище, а вы тем временем прячете сокровище в сто раз лучше. – Она замахала руками, разыгрывая упадок духа. – Вы сочтете мою находку вздором, я прямо чувствую, – продолжала она, густо рисуя свое неудовольствие. – Ах, если б я была мужчиной – я бы день-деньской рылась в лавках и чего бы только не находила. Покажите, что у вас там, мистер Талльяферро.

– Это бутылка молока, – отметила племянница, разглядывая мистера Талльяферро с интересом.

Ее тетка взвизгнула. От сдерживаемых чувств ее грудь заходила ходуном, мерцая брошами и бусинами.

– Бутылка молока! Вы тоже заделались художником?

В первый и последний раз в жизни мистер Талльяферро пожелал смерти даме. Впрочем, оставаясь джентльменом, вскипел он лишь в глубинах сердца. И издал незадавшийся смешок:

– Художником? Вы мне льстите, моя дорогая. Боюсь, моя душа так высоко не метит. Мне вполне довольно быть только…

– Молочником, – подсказала дьяволица в девичьем обличье.

– …и исключительно меценатом. Если позволите так выразиться.

Миссис Морье вздохнула разочарованно и удивленно:

– Ах, мистер Талльяферро, я смертельно разочарована. А я-то понадеялась, что ваши творческие друзья наконец-то убедили вас подарить частицу себя миру Искусства. Нет-нет, не говорите, что не можете; я уверена, что вы способны – вы, с вашей тонкой душой, с вашим… – Она снова невнятно махнула рукой небесам над Рампарт-стрит. – Ах, если б я была мужчиной, если б меня не сковывали иные цепи, помимо тенет души! Творить, творить. – И она непринужденно вернулась на Роял-стрит. – Однако же, мистер Талльяферро, – бутылка молока?

– Это для моего друга Гордона. Заглянул к нему сегодня, а он страшно занят. Сбегал ему за молоком на ужин. Художники! – Мистер Талльяферро пожал плечами. – Сами знаете, как они живут.

– Да уж. Гений. Жестокий надсмотрщик, не так ли? Возможно, вы поступаете мудро, не предавая ему в руки свою жизнь. Это долгий и одинокий путь. И как там мистер Гордон? Я так плотно занята – неотменимые обязательства, которых совесть не позволяет мне избегать (я, знаете ли, очень ответственная), – что попросту не успеваю часто навещать Квартал. А хотелось бы почаще. Я искренне обещала мистеру Гордону навестить его и вскорости позвать к обеду. Наверняка он думает, что я о нем забыла. Пожалуйста, извинитесь за меня. Передайте, что я о нем помню.

– Я уверен, что он понимает, сколько дел претендуют на ваше время, – галантно заверил ее мистер Талльяферро. – Даже не переживайте.

– Да, вообще не понимаю, как умудряюсь успевать хоть что-нибудь; всякий раз удивляюсь, когда мне выпадает минутка приятного досуга.

И она снова обратила к нему гримасу счастливого изумления. Племянница лениво и ловко поворачивалась на каблуке; мистера Талльяферро заворожил прелестный юный изгиб ее голеней, хрупких и прямых, как будто птичьих, завершенных двумя чернильными кляксами туфель. Шляпка сияющим колокольчиком обнимала ее лицо, а одежду она носила с небрежным щегольством, словно перед выходом распахнула гардероб и сказала: «Ну, пошли в город». Тетка ее между тем продолжала:

– А как наш выход на яхте? Вы передали мистеру Гордону мое приглашение?

Мистер Талльяферро всполошился:

– Ну-у… Он, понимаете, сейчас очень занят. Он… – И в припадке вдохновения договорил: – У него заказ, который не терпит отлагательств.

– Ах, мистер Талльяферро! Вы не передали, что он приглашен! Как не стыдно! Тогда придется мне самой, раз вы меня так подвели.

– Нет, я, право…

Она его перебила:

– Простите, дорогой мой мистер Талльяферро. Это несправедливо, я не хотела. Я рада, что вы его не пригласили. Лучше я сама – я смогу его убедить, как бы он ни сомневался. Он, знаете, весьма застенчив. О да, весьма, уверяю вас. Художественный темперамент – такой высокодуховный человек…

– Да, – согласился мистер Талльяферро, исподтишка наблюдая за племянницей, которая перестала крутиться и поместила свое как будто бескостное тело в позу угловатую и плоскую, за пределами измерений, чистейшую, как египетская резьба.

– Я займусь этим сама. Навещу его сегодня к вечеру; мы, между прочим, завтра в полдень отправляемся. Ему же хватит времени, как вы думаете? Он из тех художников, у которых особо ничего нет. Счастливцы. – Миссис Морье глянула на часы. – Батюшки светы! Половина восьмого. Нам пора бежать. Пойдем, милочка. Подвезти вас куда-нибудь, мистер Талльяферро?

– Нет, спасибо. Надо бы доставить Гордону молоко, а потом я ангажирован на вечер.

– Ах, мистер Талльяферро! Дамой – я даже не сомневаюсь. – Миссис Морье шаловливо закатила глаза. – Ужасный вы человек. – Она постучала его по локтю и прибавила, понизив голос: – Следите за тем, что говорите перед этой девочкой, будьте любезны. У меня склонности богемные, но она… такая неискушенная…

Голос ее омыл его жаром, и мистер Талльяферро напыжился; будь у него усы, он бы их сейчас огладил. Миссис Морье еще позвенела и померцала; лицо ее сложилось в гримасу чистейшего восторга.

– Ну разумеется! Мы подвезем вас к мистеру Гордону, я забегу и приглашу его на яхту. Вот как мы поступим! Хорошо, что я сообразила. Пойдем, милочка.

Не нагибаясь, племянница задрала голень вверх и вбок и почесала лодыжку. Мистер Талльяферро вспомнил про молочную бутылку, благодарно принял приглашение и, пристроившись к дамам, с щепетильной предупредительностью зашагал по краю тротуара. Чуть дальше по улице дорогостояще угнездилось авто миссис Морье. Чернокожий шофер вышел, распахнул дверцу, и мистер Талльяферро погрузился в роскошную обивку, обнимая свою бутылку молока, обоняя срезанные и изящно умостившиеся в вазе цветы, обещая себе автомобиль на будущий год.