Читать книгу Легко видеть - Алексей Николаевич Уманский, Уманский Николавевич Алексей - Страница 6

Михаил глядел на Реку и еще некоторое время думал об Ане. Теперь ее сыну было больше, чем ей самой при получении «адмиральского» звания. Они с Леной брали свою дочь в походы с двух с половиной лет, и Аня сама с увлечением ходила с ними до тех пор, пока родители не разошлись. А потом она совершила всего два похода с Леной и ее новым мужем в другой компании и больше не ходила. А зря. Правда, родителям выпало счастье застать менее расстроенную, разграбленную и нарушенную природу, но и следующим поколениям еще оставалось где ходить без расстройства по поводу губительного действия цивилизации. Цивилизации, позволяющей до поры все более комфортно жить в городах и все ненадежней везде на Земле. Наверно, большинству населения планеты следовало бы побывать в туристских походах, чтобы понять, что собой представляет Природа и что в сравнении с ней представляем собою мы. Но даже собственная дочь Михаила, которой он с малых лет привил навыки походной жизни и даже как будто любовь к самодеятельным, а не переносным – в автомобилях, самолетах, теплоходах и поездах – путешествиям, и сама больше не ходила, и своих детей не думала учить. Она жила далеко в загородном доме, поэтому дед никакого влияния на развитие туристского мышления внуков так и не оказал. Им была уготована другая гамма удовольствий: курорты, поездки за границу, в скором будущем танцульки под бесцветный и одуряющий рок, почти круглосуточное оболванивание телевизионными передачами и компьютерными играми. Виртуальная реальность с помощью Интернета уже настолько глубоко проникла в сознание юных, что уже почти на сто процентов заменила собой потребность к пребыванию в первородном естестве. Им это было интересней, чем ощущать себя частью Мироздания, гармонично связанной с ним.

Хорошо хоть сам Михаил на закате жизни снова вернулся к этому главному источнику своих сил, вдохновения и любви. Здесь естественно все осталось почти таким же первозданным, каким его застали русские землепроходцы, впрочем, так и не укоренившиеся на берегах именно этой реки. На всем ее протяжении от верховьев до устья не было не только постоянных селений, но даже гидрометеопостов.

День подходил к концу. Скоро должны были наступить сумерки, сначала легкие, потом более густые, но пока – в середине лета – довольно долгие, прежде чем стемнеет совсем. После чая Михаил посидел у костра, поддерживая огонь для уюта и для отпугивания гнуса, – здесь это в определенной степени помогало.

По прежнему опыту Михаил знал, что в походе без любимой обречен на постоянные думы о ней. Стоило освободиться от дел, даже совсем ненадолго, как сами собой возникали мысли о Марине. Вовсе неотступными они сделались тогда, когда он забрался в палатку и удобно устроился на своем ложе – один, по своей воле один! И теперь ему некуда было деться от сознания собственной глупости. Одиночество, как ничто другое, прояснило, что / на самом деле важней всего на свете для человека, если он не псих. Правда, совершенным психом Михаил себя пока не считал. Раз уж он запретил себе рисковать сверх меры жизнью жены, одиночество в сложных походах было неизбежным. И все-таки – если положить на одну чашу весов любовь и желание оставаться с женой, пока Небеса даруют счастье и взаимность с ней, а на другую – стремление продолжать утверждаться в жизни в качестве не вышедшего в тираж путешественника домоторной эпохи, у человека здравого рассудка перевесило бы первое. Подавляющее большинство его бывших спутников и туристских знакомых давным-давно так и поступили, а он все упрямился, свято веруя, что, начни он пятиться от походов, в нем угаснет и способность творить что-то серьезное, и мужские способности радовать любимую и, в конце концов, самоуважение, согласись он отступать, отступать и отступать под напором лет. Так что, как ни растравляли его теперь мысли о Марине, они все равно не могли совсем перечеркнуть смысл его пребывания здесь.

Но сейчас, когда он вполне уютно подготовил ночлег и попытался заснуть, стало ясно, что уйти от желания представить жену такой, какой она должна быть в сознании любящего и охочего мужчины, он больше не сможет. Обычно он представлял себя с Мариной, но не только с ней. Влечение к женщинам даже при Марине выходило за пределы влечения к никогда не приедающейся близости с женой. Посторонние дамы все равно будоражили. Единственное, чему Михаил научился, так это сублимировать вожделение к ним и преломлять его в пользу Марины.

Еще при Лене его долго занимала проблема использования валентностей, остающихся незанятыми в главной любви. Тяготение к другим женщинам само по себе не являлось в его глазах грехом, поскольку такова была природа мужчин, обеспечивающая гарантированное покрытие самок во всем животном мире. Другое дело было прояснить для себя, является ли грехом то, что отдается другим партнерам из невостребованного основными. С одной стороны, а именно с внешней – это определенно была измена, нанесение ущерба самолюбию и достоинству самого дорогого существа, то есть грех по всей форме. С другой, глубинной и сущностной стороны все представлялось иначе. Если кто-то страдает от любви и страсти к тебе, а ты остаешься глух, даже если этот кто-то очень нравится тебе, но ты держишь верность из принципа, хотя можешь дать то, чего у тебя осталось в избытке, то это тоже правомерно рассматривать как грех, правда, другого рода – не поделился со страждущим и нуждающимся в тебе при полной возможности сделать это. Как можно решить такую проблему, не впадая ни в ханжество, ни в формализм, ни просто во всегда удобное самооправдание? Или, тоже, как надо поступать, чтобы благо не превращалось в пороки, а внешняя безгреховность не оборачивалась бы преступной черствостью в глазах Творца?

Михаил не знал, появились бы у него мысли о сторонних связях, если бы Лене требовалось все, чем он обладал. Но свободные валентности, не замкнутые на жену, у него всегда оставались, и поэтому вопрос не выходил из головы. Тот опыт, который он приобрел в первые годы семейной жизни с Леной, ни в теоретическом, ни в практическом плане ответить с безошибочностью и определенностью на данный вопрос не позволял.

А между тем Михаил сознавал, что любить больше, сильнее и безоглядней, чем любили его, мучительно и ущербно. Он уже давно отбросил как ложное представление о том, что любовь можно заслужить, что своей любовью можно растопить в партнере остающийся холодок, что своей любовью можно уничтожить дистанцию, сохраняющуюся между неодинаково любящими супругами даже при неограниченности физических слияний – нет, он последовательно укреплялся в убеждении, что любовь дается Небесами только такой, какой она изначально проявила себя – не больше. Ее надо было все время подпитывать сознательными действиями – это да, чтобы она не ушла совсем или не стала меньше. Но завоевывать то, чего тебе не дали и дать не могли, было бесполезно. Поэтому хотелось лучшего и большего, на первых порах хотя бы при Лене.

И все же изначальный запас его любви был таков, что излишки ее семь лет никому не отдавались, а ведь было кому. Сознание еще не стало столь властным, чтобы одолеть неразумность, несправедливость любовного неравенства и несоответствия. Оно лишь подавало сигналы об отсутствии желанной гармонии, но этого было недостаточно до тех пор, пока не умерилась любовь. И вот тогда в ней появились трещины, может, пока только трещины. Но этого оказалось достаточно, чтобы обаяние неравнодушных к нему женщин не просто впечатляло его, но и пробивало любовную броневую защиту, воздвигнутую им в интересах Лены (впрочем, Михаил вполне допускал, что вовсе и не им).

И первой открывшейся возможностью воспользовалась Наташа.

Она появилась среди других молодых женщин, с которыми Михаил водил знакомство в своем ОКБ, и сразу выделилась среди них. Тогда были в моде итальянские фильмы и их героини, которых играли безусловные красавицы вроде Джины Лолобриджиды или Сильваны Пампанини. Так вот – лицом Наташа была вроде как их сестра – средиземноморская, но все же и московская, доступная для общения. Фигура, правда, оказалась менее эффектной, чем у суперзвезд, но впечатления от красоты лица не портила. Лицо же действительно было почти ударным. И все-таки Михаил, скорей всего, устоял бы против Наташиных чар, если бы и ей в его лице не почудилось нечто долгожданное. И она взялась за дело со своей стороны, а он, увидев это, пошел навстречу. А выглядело это так.

В комнату, где работала Наташа, Михаил частенько заглядывал и до нее. Потрепавшись там с девушками когда больше, когда меньше, уходил к себе. В его комнату эти девушки не заходили. А Наташа пришла. За несколько дней знакомства выяснилось, что им приятно и рассказывать, и слушать друг друга.

Видимо, этого оказалось достаточно, чтобы однажды ночью он неожиданно проснулся и, лежа рядом со спящей Леной, стал смотреть над собой во тьму. И вдруг перед его глазами возникла Наташа. Она сидела в кресле среди незнакомой ему обстановки и беззвучно плакала, время от времени вытирая платком глаза. Михаил был глубоко озадачен. Видение (не сон!) казалось очень странным. Во-первых, потому что подобных видений прежде никогда не бывало. Во-вторых, он не понимал причин, по которым она плакала, тем более, что он ни разу не видел ее такой.

На следующий день Наташа заглянула к нему и на сей раз застала совсем одного. Поэтому Михаил решил рассказать, что прошедшей ночью представилось ему. Наташа слушала его с напряженным, пожалуй даже болезненным вниманием и ни разу не перебила, пока он не кончил.

– Ты видел меня во сне? – спросила она тогда.

– Нет, не во сне, – возразил он.

– А как же? Ведь меня не было там. Значит, во сне.

– Нет, я не спал. Говорю тебе – не спал.

– Ну, а как же тогда? Не понимаю.

– А я не понимаю, что тут не понять. Просто видел тебя. Вот и все.

– И я плакала?

– Да, плакала.

– Почему?

– Не имею представления. Ты ничего не говорила.

– А ты меня утешал?

– Утешал. Тебе трудно поверить?

– Ты мне что-нибудь говорил?

– Нет, молчал.

– Что же ты тогда делал?

– Гладил твою голову, чтобы успокоить. Постепенно ты начала успокаиваться. Так мне показалось.

– Больше ты ничего не видел?

– Ничего.

Наташа помолчала, потом, с сомнением покачав головой, словно выдавила из себя:

– Все же это был сон.

– Да нет же, я прекрасно знаю, что не спал. Совершенно в этом уверен.

– Мне кажется, ты просто морочишь мне голову.

Михаил поднял глаза и встретился с ней взглядом.

Возмущение, которое поднялось было в нем, отчего-то растаяло.

– Мне незачем морочить тебе голову, – серьезно ответил он. – Может быть, вообще не стоило об этом говорить. Но это другое дело.

– А тебе было очень жалко меня? – спросила она дрогнувшим голосом, от которого у него захватило дух.

– Да, ОЧЕНЬ, – сказал он, не узнавая себя.

Ее рука метнулась к волосам Михаила. Она очень быстро, умелым женским движением растрепала, взъерошила и пригладила их. Несколько секунд они смотрели друг на друга прямо в глаза. Потом она легко провела ладонью по его лицу, повернулась и быстро-быстро ушла.

– Почти убежала, – подумал он и тут же сказал себе. – Началось.

Он понял, что рад этому. И отчего-то сразу ощутил усталость.

Минут пятнадцать-двадцать, возможно, и полчаса спустя, Михаил по-прежнему находился в комнате один, но напряжение не проходило, и он мгновенно повернулся к двери, едва услышав, что ее открывают. Предчувствие не обмануло. Это была Наташа. Почти с самого порога она крикнула:

– Вот тебе за то, что ты пожалел меня во сне! – и одновременно кинула ему конфету.

Пока конфета описывала пологую кривую, а он ждал ее с поднятой ладонью, он успел подумать, что Наташа разволновалась еще больше, чем он, что она заранее приготовила слова, не только конфету, и он, в нужный момент сжав ладонь, а затем почувствовав, что поймал брошенное ею, крикнул:

– Но это был не сон!

Наташа в этот момент уже закрывала дверь. Не разобрав, что он сказал, она повернулась в дверном проеме. К нему лицом.

– Что?

– Это был не сон.

– Хорошо, пусть не сон!

– Не уходи!

– Я приду. Ты будешь один?

– Да. Если только кто-нибудь случайно не заглянет. Но ты все равно приди.

Наташа закрыла дверь, и Михаил разжал ладонь. Конфета была большая и дорогая. Вполне соответствующая подарившей ее женщине. Вполне.

Она пришла со словами:

– Зачем я к тебе пришла?

– Ты знаешь, зачем.

– Но нас же могут застать вдвоем. Будет неудобно.

– Могут. Но разве это повод не видеться? – возразил он.

После этого случая они уже не прятали своих устремлений. Наташа была второй раз замужем и всего два года назад родила ребенка. Первый брак был у нее по любви, но совсем неудачным; второй же, как понял Михаил, ее просто устраивал. Ее первый муж, офицер и слушатель Военно-Воздушной академии, спился то ли сам по себе, то ли из-за Наташиного романа с его другом и сокурсником, который, если тоже не спился совсем, как ее муж, то, по крайней мере, запил, когда Наташа на время вернулась к мужу. Так что клеймо роковой женщины на ней уже стояло определенно. Но Михаил не собирался расплачиваться алкоголизмом за связь с такой женщиной, как и второй ее муж – уравновешенный, выдержанный человек, который оказался в состоянии любить Наташу, отнюдь не безумствуя. Ей же, видимо, требовалась страсть, не только прочный фундамент. Но если со стороны Наташи следовало чего-то опасаться, то скорее того мастерства, которое проявилось в награждении его конфетой за видение и жалость. Тем не менее, Михаил решил не тормозить, еще не представляя, как сможет совмещать Наташу и Лену. Одну вместо другой он не хотел совершенно, а иметь их обоих вместе оказалось непосильной задачей, но это выяснилось только потом, хотя сравнивал он их с самого начала. Никакая близость по внешности к итальянским кинозвездам не могла быть решающим фактором в пользу Наташи. По уму, по человеческой содержательности, да и по фигуре и грации ей было далеко до Лены. Бойкость языка, уверенность в том, что уж она-то как никто может быть интересной собеседницей, раз ей известно из польского журнала, кто такая Ава Гарднер или Лана Тернер, а другим – нет, не могли замаскировать заурядность Наташиного ума, да и интересов тоже. Нет, ум у нее, конечно, был, но она совсем не стремилась развить его больше, чем требовалось для искусства обходить соперниц и увлекать мужчин. На Лениной стороне было еще одно бесспорное преимущество – она любила природу и походы почти так же, как Михаил. Наташе же такая увлеченность была не то что неизвестна, но даже чужда. Ей нравились курорты, пляжи, рестораны и даже шумные компании как поприща, где она могла бы блистать. Лене не требовалось демонстрировать, что она умна. Наташе же без апломба и безапелляционности суждений в обществе нечего было бы делать. Красота, конечно, придавала убедительности ее высказываниям, но не до такой степени, чтобы, не возражая ей вслух, изменить свое собственное мнение. Но несмотря на это, Наташа все-таки была хороша, а наедине с любимым становилась искренней, отвечающей лаской на ласку. Что еще срабатывало в пользу Наташи? Новизна? Да, конечно. Новизна обращения к нему за помощью со стороны красивой женщины, вроде бы созданной для счастья, но в основном несчастливой по жизни. Она взывала о помощи именно в этом деле. Так как было не помочь?

Кризис в отношениях Михаила и Лены все равно должен был когда-то произойти – неравенство чувств, различная зависимость друг от друга просто предопределяли появление нового романа. Вот он и появился, хотя Наташа не была его идеалом – это он знал с самого начала. Но в том, что она вторглась глубоко в те области, где должна была царить, но не царила Лена, сомневаться тоже не приходилось, и Михаил позволил Наташе вторгнуться туда, несмотря на то, что терпеть не мог косметики и курения, а Наташа и не мыслила себя без накрашенных губ и подведенных глаз, да и без сигаретного дыма и поз, позволяющих с «выгодой» преподносить себя. Лена свободно обходилась и без того, и без другого. В глубине души Михаил сознавал, что если женщина ради него не бросит курить и мазаться, она им надолго не завладеет. Однако сколько времени продлится «недолго», он и сам еще толком не представлял.

Кстати, он с удивлением для себя обнаружил, что видимая неустроенность, несбалансированность, даже несчастливая судьба красивой женщины могут срабатывать в ее пользу не хуже, чем ее действительные достоинства, а то и сильней. Видимо, мужчину подвигала к даме даже не жалость к ней, а возникающая сама собой иллюзия, что уж ему-то удастся достичь того, что не смогли достичь предшественники, которые попались ей прежде его. То, что это именно иллюзия, он начал подозревать почти сразу и даже проводя много времени в обществе Наташи, к которой его тянуло, он сознавал, что напрасно ступает по слишком тонкому льду, и что постоянному вранью дома о причинах задержек после работы убедительности надолго не хватит, а потому попытку сохранить для себя и Лену, и Наташу непременно ожидает провал.

Но прежде чем это произошло, он побывал у Наташи дома, когда она находилась одна, а ее сын спал. Наконец-то у них появилась возможность сблизиться до предела, их давно уже просто разрывало от желания перейти от объятий и поцелуев к самому главному.

В тот день им обоим было не по себе от ожидания и волнения. Первые ласки, прежде чем они опустились на диван, показали Михаилу, что жгучего желания к Наташе они, против обыкновения, сегодня не порождают. Это было странно, поскольку с Леной он очень редко насыщался вполне, да и с Наташей Михаил обычно не упускал случая показать ей, как хочет ее.

Однако сегодня Наташа явно его не возбуждала. Она была расстроена, как и он, но, вопреки огорчению, проявила такт и ничем не попрекнула Михаила. Он же не понимал что произошло и в чем искать причину неожиданной осечки. Понимание пришло через много лет, когда он подверг системному философскому анализу весь свой любовный опыт – и положительный, и отрицательный. Ответ на вопрос оказался очень прост: когда на Небесах одобряли его выбор, все получалось хорошо и как надо, когда не одобряли, все двигалось со скрипом либо никак, даже если накануне решающей встречи с дамой имелись недвусмысленные свидетельства желания с его стороны. Все иные гипотезы отпали одна за другой. Только эта соответствовала действительному положению вещей. Но чтобы придти к данному выводу, ему предстояло совершить еще достаточно много проб и ошибок.

Молодости неоткуда было узнать это сразу. Чужой опыт либо недоступен, либо не усваивается. Свой накапливается постепенно и куда неспешней, чем следовало бы, исходя из практических потребностей.

Да, физблизость (так говорила сама Наташа, любившая щеголять модными словечками) у них не состоялась. Пробовать вновь им было негде. Но он все еще любил ее и по-прежнему возвращался домой ненормально поздно. В конце концов Лена все поняла, и Михаил не стал отпираться. Единственное, на чем он твердо стоял во время тяжкого для обоих объяснения, что он как любил Лену, так и продолжает любить, Наташа на это никак не повлияла. Лена поверила. Он же пообещал, что больше не будет видеться с Наташей в свободное время. И сделал это не из-за ультиматума «Я или она», а по той причине, что окончательно убедился – нельзя посвятить себя одновременно двоим, если они не согласны делить любящего их между собой, ибо тогда, в случае упорства в раздвоенности, возможен лишь один конец – самому уйти из жизни, как это сделал герой романа Грэма Грина «Суть дела» майор Скоби. Михаил на своей шкуре убедился, что Грэм Грин не выдумал ничего и с тех пор особенно зауважал этого писателя. Но в случае гибели человека, раздираемого двумя любовями, выход был ущербным для всех троих.

Отказ от одной любви наносил ущерб одному или двоим. В данном случае Михаил пожертвовал любовью к Наташе, потом и Наташа отказалась от своей любви к нему. Однако чувства нельзя было унять в одночастье. Наташа, которой он все рассказал, с одной стороны, не хотела поверить в свое поражение, но была и не против наказать его немедленным разрывом – с другой, однако, враз не смогла. Она не раз восклицала вслух: «Господи, какая я была дура, что влюбилась в тебя»! – и пыталась оттолкнуть Михаила, когда он по старой памяти ее обнимал: «Уйди от меня! Ты грязный!» – поскольку знала, что в постели с Леной у него все хорошо. Вскоре Михаил с Леной уехали в свой излюбленный альплагерь «Уллу-Тау» кататься на горных лыжах. Вернувшись оттуда, Михаил узнал, что Наташа не теряла времени даром и закрутила другой роман на работе с известным сердцеедом Львом, бывшим морским офицером. Михаил испытал болезненное ощущение, однако весьма кратковременное, подавив в себе и любовь, и неприязнь. Он совсем перестал заходить в Наташину комнату и странным образом перестал даже встречаться с ней в коридоре, хотя и не предпринимал для этого никаких специальных мер. На месте любви образовалась пустота, но она, в отличие от испытанных после юношеских утрат, почти и не саднила. И тут случилось нечто странное. По вечерам домой Михаилу почти каждодневно кто-то звонил, не говоря ни слова тому, кто брал трубку, и Михаил, взявший за правило первому к телефону не подходить, был уверен, что это пытается хоть как-то добраться до него Наташа. Пыталась ли она о чем-то поговорить, условиться ли о встрече или просто услышать его голос – этого Михаил так и не узнал. Знал, правда, что со Львом она больше не встречалась. Но и это больше не интересовало его. Он изживал из себя остатки чувств к Наташе, и это ему хорошо удавалось, поскольку теперь он полностью держал себя в руках. Постепенно Наташа уходила из памяти, а потом и вовсе исчезла оттуда, иногда появляясь раз в несколько лет как некий знак того, что когда-то она для него все-таки существовала и немало значила. Но в это верилось уже с трудом.

Кстати сказать, в свое время Наташа в его глазах не выдержала еще одного важного теста. Он дал ей прочесть свою первую повесть, над которой упорно и долго работал, стараясь как можно полнее вложить в нее себя самого, и в конце концов заслужил право признать, что сделал задуманное именно так, как хотел, и достиг желаемого. Реакция Наташи показала, что написанное оставило ее почти равнодушной. Ее интересовали совсем другие дела. Единственное, что Михаил смог зачесть в свою пользу, так это ее слова, что как человек он гораздо интереснее и богаче своего героя. Михаил не стал с ней спорить, только невесело усмехнулся. И сделал вывод, что ни о какой общности вкусов и взглядов у них и речи не может быть. И это сказалось на его охлаждении к Наташе гораздо сильнее, чем ее нежелание перестать красить губы и курить.

В итоге он никогда не жалел, что они с Наташей расстались.