Читать книгу Хозяйка Шварцвальда - Уна Харт - Страница 3

Сожжение Эльзы Гвиннер стало приятным преддверием Рождества, наступившего спустя четыре дня. Казнь придала празднику своего рода завершенность. Ратушу украсили венками, а на городской площади вместо костра теперь шло представление: актеры изображали изгнание Адама и Евы из рая. Праотец и праматерь были слегка под хмельком, но так было даже интереснее. Благодарные зрители гоготали и требовали, чтобы Ева разоблачилась, как того требует Эдемский сад. Хорошенькая фройляйн, разрумянившаяся на морозе, прижимала к себе тряпичную змею-искусителя с глазками-пуговками и скромно протягивала «Адаму» сморщенное яблоко.

Кристоф Вагнер велел Ауэрхану отсыпать актерам серебра. Несмотря на недавнее разочарование, он был полон радостного нетерпения. Вагнер никогда не ждал чудес, но доверял своему чутью. А потому, получив в последнее воскресенье адвента приглашение от одного из членов совета, герра Фалька, отметить Рождество в кругу его семьи, он велел Ауэрхану немедля ответить согласием. Обычно Кристоф Вагнер проводил праздничную ночь в окружении привлекательных шлюх и томных юношей, готовых разделить с ним страсть к вину и дебошам. Но если старого демона и удивила нынешняя прихоть господина, то виду он не подал.

В гости к Фальку Кристоф собирался с особым тщанием. Он знал, что хорош собой, пусть в нем и не было той мужественной привлекательности, которой кичатся богатые юнцы, не обделенные вниманием женщин. Во внешности Кристофа сквозило скорее что-то манерное и развязное. В его повадках было больше женского, чем мужского, но самого Кристофа это ничуть не смущало. Более того, стоило ему заметить, что кому-то не по душе его ужимки, как он принимался ёрничать и кривляться еще сильнее, доводя собеседника до бешенства. Несмотря на это, многие стремились назвать себя его приятелями, еще ничего о нем не зная. Он же охотно величал друзьями всех подряд, отчего сразу становилось ясно, что настоящих друзей у него нет.

Никто, кроме Ауэрхана, не знал, сколько лет Кристофу Вагнеру, но по виду ему можно было дать не более тридцати. В его темных волосах еще не появилась седина, а в осанке – усталость, свойственная почтенным бюргерам. Скулы его были остры и выразительны, а брови – черны и надменны. Никто не поверил бы, что Вагнер помнит Реформацию, которая разгорелась на германских землях почти шестьдесят лет назад. Скажи он это, ему ответили бы с лукавым смешком: «О, мой дорогой друг, тогда вы должны быть совсем дряхлым стариком, если, конечно, не продали душу дьяволу за вечную молодость!»

Разумеется, Кристоф Вагнер продал душу дьяволу – но не за одну только кожу без единой морщинки или отсутствие старческой поволоки на глазах. Большинству и того было бы довольно: за вечную молодость люди готовы нафаршировать головы собственных детей лесными ягодами и подать их Сатане на обеденный стол. Однако Кристофу за меньшую цену удалось получить гораздо больше. За долгие годы и власть, и богатство потеряли для него вкус, сделались не ценнее покрытой патиной монеты, но он относился к этому философски: гораздо лучше, рассуждал он, обладать богатством, властью и красотой и оставаться к ним равнодушным, нежели не обладать ими вовсе.

В этот сочельник приподнятое настроение Кристофа вместо обычной апатии так обрадовало Ауэрхана, что демон расстарался на славу. Бархатный камзол глубокого винного цвета, сшитый по последней моде, лоснился, точно лошадиная шкура. Манжеты и ворот украшало голландское кружево. Ботфорты на высоком каблуке плотно облегали ноги. Кристоф оценил наряд.

Дом герра Фалька находился недалеко от знаменитого трактира «Солнце». Бо́льшую часть просторной гостиной занимала разлапистая пихта, привезенная несколько дней назад из Шварцвальда и не успевшая еще высохнуть и осыпаться. Обычные горожане не устанавливали в домах срубленные деревья – обходились тем, что стоит в ратуше. Невероятный запах жареного мяса и лесной свежести кружил гостям головы. Приветливая фрау Фальк встречала пришедших у порога и угощала их горячим глювайном с зубчиками гвоздики и звездочками аниса.

В доме Фальков было так натоплено, что лица присутствующих раскраснелись, а на висках выступили капельки пота. Кристофу это понравилось: он обожал жару, которая для иных казалась мучительной. Понравилась ему и пихта, от пола до потолка украшенная финиками и крендельками, орехами и бумажными цветами. Вино его развеселило, и он сделался разговорчивым и обаятельным.

По случаю завершения поста на стол выставили все самое лучшее: колбасы, вино, ягненка, запеченного с кориандром, квашеную капусту, соленую сельдь и ветчину, копченную на пихтовых опилках… Славное выходило разговение. Кристоф достал из чехла на талии серебряную ложку, попробовал подливку и рассыпался в комплиментах хозяйке.

Зильберрад тоже явился в компании очаровательной жены Эммы, которая была значительно моложе мужа, а из-за небольшого роста и располагающего круглого лица и подавно походила на ребенка. Эмма, уже заметно в тягости, много улыбалась, поддерживая жизнерадостную болтовню с хозяйкой дома. Рупрехт же сиял, как бок натертой до блеска супницы. Ему уже сообщили, что с его соперником Лауббахом после казни дочери случился удар и теперь он даже с кровати встать не может. Кристоф слушал без любопытства. Дрязги членов местного совета не представляли для него интереса.

В остальном он был доволен. Ужин портила лишь орава детей, игравших в салки вокруг стола. Нянька безуспешно пыталась поймать озорников, но в ответ на грозные взгляды госпожи Фальк только разводила руками. Пригрозила было им Крампусом с его громадным мешком, но тут уже господин Фальк так рявкнул на бедную женщину, что та споткнулась. Кристоф мягко засмеялся, встал, отодвинув стул, и подошел к детям.

– Полно вам, – мурлыкнул он, улыбнувшись и присев перед младшими Фальками: двумя девочками и мальчиком. – Даже малые дети знают, что Крампуса не встретишь после Дня святого Николая.

Он переводил взгляд с одного ребенка на другого, решая, какой из них ему менее противен. Смущенная госпожа Фальк рассыпалась в извинениях и хотела было отвести детей наверх, но Кристоф остановил ее решительным жестом.

– Я знаю, чем вас занять. Небось ждете подарков?

Маленькие алчные глазки загорелись. Разумеется, родители уже наградили их всякой чепухой вроде засахаренного печенья и яблок, но взгляд Кристофа обещал нечто большее. Кивком он подозвал Ауэрхана, который словно из воздуха извлек три деревянные коробки, обвязанные лентами. Жадные ручонки нетерпеливо сорвали ленты, нырнули внутрь и извлекли на свет небывалой красоты игрушки. У мальчика в руках оказались разукрашенный рыцарь на лошади, английские собачки и всякое оружие. Девочкам достались куклы в атласных платьях с модными гофрированными воротниками.

– Где же вы взяли такую красоту? – выдохнула фрау Фальк, всплеснув руками.

– Один из моих добрых друзей держит кукольную мастерскую в Нюрнберге.

Как и ожидал Кристоф, дети, получив игрушки, согласились немедленно оставить взрослых в покое. Стоило стихнуть их воплям, как разговор за столом перешел на серьезные темы. Обсудили недавнюю казнь и судьбу двух сестер Эльзы, которые остались на свободе. Кристоф отметил, что, едва зашел разговор о ведьмах, Эмма Зильберрад вмиг утратила свою живость, присмирела и сделала вид, что интересуется только десертом.

– Как же меня пугают все эти разговоры, – наконец призналась она. – Кто бы мог подумать, что ведьм так много в тихих местечках, подобных нашему!

– Полагаю, дьяволу все равно, куда отправлять своих слуг, – заметил Рупрехт Зильберрад и сжал ее маленькую ручку. Такое проявление нежности удивило Кристофа.

Незаметно для самой себя фрау Фальк, которую перестали терзать дети, опьянела, и язык у нее развязался. Она принялась загибать пальцы:

– В ноябре обезглавили эту бедняжку Марию, прими Господь ее душу, а год назад была история с женой трактирщика… Как, бишь, ее звали…

– Рокенбах. Кристина Рокенбах, – подсказал Зильберрад.

– О да, точно! – невесть чему обрадовалась захмелевшая фрау Фальк.

Эта радость была так неуместна, что ее муж неловко откашлялся, а Эмма возразила:

– Кристина созналась в своих злодеяниях и была отпущена на свободу, ибо правдой прогнала демона из своего разума.

Почему-то эти слова окончательно привели фрау Фальк в возбуждение, вместо того чтобы успокоить. Глядя на нее, Кристоф был готов решить, что кто-то из мелких чертенят развлекается, вытаскивая из нее все новые и новые подробности, смущавшие гостей.

– Это и есть самое удивительное! – воскликнула она и повернулась к мужу: – Ты ведь говорил, что эта ведьма даже назвала своего демона по имени… Штумм-пфэффлин, или как его там.

За столом внезапно воцарилось молчание. Герр Фальк метнул испуганный взгляд на Зильберрада, лицо которого оставалось совершенно непроницаемым.

– Дорогая, – пробормотал он, – пожалуйста, не нужно упоминать такие вещи за столом.

– А она точно говорила о демоне, а не подавилась случайно? – не удержался Кристоф. Это был вопрос, который искренне волновал его, хотя ответ был очевиден: если кто-то называет имя во время пыток, неудивительно, что звучит оно несколько неразборчиво. Но его слова разрядили обстановку: гости неуверенно засмеялись, и усмехнулся даже судья, который во время этого неуклюжего разговора совершенно не знал, как реагировать.

Не улыбался только Зильберрад.

– Вам это кажется смешным, герр Вагнер? – прохладно уточнил он, отправляя себе в рот маленький кусочек мяса. – Потешаетесь над слугами дьявола?

Смех гостей резко оборвался. Никому не хотелось перебегать дорогу главному охотнику на ведьм в Ортенау. Кристоф беззаботно откинулся на стуле, сложив руки перед собой и склонив голову набок. Он чувствовал страх присутствующих так же, как ощущал его Рупрехт.

– Ну разумеется, друг мой. Ничто не может смутить князя тьмы больше, чем смех. Больше всего на свете он не любит, когда над ним потешаются. Расскажу вам одну историю, которую поведал мой хороший приятель, ныне покойный. Сразу скажу, она может быть несколько солона для дамской компании.

Фрау Фальк кокетливо улыбнулась и хихикнула, прикрыв рот рукой. Зильберрад заинтересованно поднял густые черные брови и вместо вина налил себе воды.

– Как-то раз в Магдебурге у одного человека умер ребенок. После его смерти под крышей несчастного родителя то и дело раздавался детский плач, столь отчаянный и горький, что у всех живущих в доме сердце уходило в пятки…

Очень кстати за окном завыла и закрутилась белоснежными вихрями метель. Гости вздрогнули и поежились от удовольствия: мало что может украсить рождественскую ночь так, как страшная история.

– Тогда этот человек решил, что несчастная душа не может попасть в рай, пребывая в чистилище, и необходимо денно и нощно молиться, дабы она разрешилась от греха. А своим плачем ребенок давал родным понять, что он страдает.

– Разумно, – отметил судья, поглядывая на Зильберрада.

– Но мой товарищ, проповедник, заверил отца, что все это чушь собачья, – ровным голосом продолжил Кристоф. – Сказал, что это не их ребенок посылает весточку с того света, а сам враг рода человеческого насмехается над чужим горем. Он велел им, услышав плач, всячески высмеивать дьявола в ответ, и чем язвительнее будут их шутки, тем лучше. Когда Сатана понял, что его раскусили, то стал придумывать иные способы изводить домочадцев. Явился к одному из гостей дома и всю ночь стягивал с него одеяло. А как-то раз возник у хозяйки на кровати под видом полчища мерзких крыс. Сколько бы она их ни стряхивала, крысы не уходили. Тогда эта находчивая фрау высунула свой culus и испустила ветры, крикнув при этом: «Смотри, дьявол, вот и посох для тебя. Возьми же его и отправляйся в паломничество к своему идолу!» Таким образом Сатана был посрамлен и оставил сей дом, quia est superbus spiritus et non potest ferre contemptum sui![1]

Когда Кристоф закончил свою историю, за столом хохотали все, кроме Эммы. Громче всех фрау Фальк, успевшая за время рассказа пригубить еще вина. Даже Зильберрад посмеялся благодушно, но фальшиво. Кристоф считал, что мужчины с такими кислыми лицами ни на что не годны в постели, но решил поделиться своими взглядами с Рупрехтом позже. Как представится случай.

– Этот ваш друг был католиком? – уточнил он.

– Лютеранином. Но весьма порядочным, надо сказать.

«Интересно, – подумал Кристоф, – как бы они оценили шутку, если бы знали продолжение фразы, которую произнесла та храбрая женщина, обращаясь к дьяволу». «Смотри, – на самом деле сказала она, – вот и посох для тебя. Возьми же его и отправляйся в паломничество к своему идолу, папе римскому. Отпусти-ка у него грехи!» Историю эту он услышал от доктора Лютера, мастера по части всяческих юморесок. Не чета унылым папистам… Конечно, наивно с его стороны было думать, будто Сатана отступит перед голым задом. Но он оценил бы шутку!

Ночь плавно перетекала в то время, когда одни гости слишком опьянели, другие впали в сонную апатию, а третьи – в нездоровое оживление. Не зная, к какой из компаний примкнуть, Кристоф решил, что будет с него на сегодня постных физиономий. Он незаметно подал Ауэрхану знак, чтобы тот принес его плащ, и краем глаза отметил, что Зильберрад тоже послал слугу за верхним платьем. Холодные глаза Рупрехта были совершенно трезвы и стеклянны, а взгляд неподвижен, как у хищника. А ведь ночка могла бы выдаться не такой уж скучной…

Внезапно раздался грохот, и с лестницы кубарем слетели трое маленьких ублюдков, коих он совсем недавно одарил игрушками, достойными детей герцогини Саксонской. Лица у всех троих были зареванными и пунцовыми, рты уродливо раззявлены. Перебивая друг друга, они втолковывали что-то своей матушке, растерянной и хмурой после выпитого.

– Не тараторьте! – прикрикнула она. – Я ничего не могу разобрать! Марта, что стряслось?

Задыхаясь от слез, одна из девчонок выдавила из себя:

– Она бросила наших кукол в огонь… прямо в печь! Сказала, что мы тоже будем гореть, как ее матушка! Я своими ушами слышала! Все сожгла: и куколок, и собачек, и платьица…

Кристоф замер, не застегнув плащ. Зильберрад тоже.

– Вот я задам этой твари! Мало ей было! – рыкнул хозяин дома, но, поднявшись, едва не рухнул прямо на столешницу. Покачнулся и не сразу обрел шаткое равновесие.

– Позвольте, о ком идет речь? – полюбопытствовал Кристоф у фрау Фальк.

Она покусала губы. Взгляд забегал по комнате. Видно было, что ей не хочется говорить. По задержавшимся гостям сразу можно было прочесть, кто в курсе происходящего, а кто нет. Судья сухо откашлялся и наморщил лоб:

– Полагаю, они говорят о малолетней Агате Гвиннер.

Зильберрад был абсолютно неподвижен, только желваки на челюстях напряглись. Заметив это, Эмма осторожно коснулась локтя мужа, и он отмер, даже сумел накрыть ее ладонь своей.

– Разве Агата Гвиннер не заперта в карцере? – уточнил он голосом таким ровным, что восхитил даже Кристофа. Вопрос был адресован судье – человеку влиятельному и твердому, который под взглядом Зильберрада робел, как пес при виде кнута.

– Суд принял решение освободить ее из тюрьмы и оставить на попечении совета, – прозвучало это нерешительно, будто судья сам сомневался в верности приговора. – До Рождества ее было некуда деть. Господин и госпожа Фальк любезно согласились присмотреть за ней, пока мы не решим, каким образом отправить ее в ссылку.

– Вот как?

За этим загадочным «вот как» могло прятаться все, что угодно. Ясно было одно: хотя Зильберраду была безразлична судьба семилетней Агаты, ему не понравилось, что его не поставили в известность о переменах.

– Это ведь та самая девочка, которая заявила, что мать ее сношалась с дьяволом? – вежливо уточнил Кристоф. Получив в качестве ответа сухой кивок от Рупрехта, он оживился: – Я хочу на нее посмотреть!

Не успели хозяева дома его остановить, как он вцепился обеими руками в плечи малолетних нытиков и велел:

– Ведите, показывайте!

* * *

Вслед за детьми по лестнице взобралась вся небольшая компания гостей, жаждущих завершить этот вечер чем-нибудь приятным вроде скандала или убийства. Но Кристоф вырвался вперед, и все отступили, по справедливости признавая его первенство. В конце концов, именно он громко заявил: «Хочу посмотреть!»

Кристоф и сам не мог бы ответить, что привлекло его внимание. Зачем, ради всего святого, любоваться еще одним уродцем? Но его последний визит к Эльзе Гвиннер и то, с каким раздражающим достоинством она отвергла его помощь, оставили в душе Кристофа непроходящий зуд и ощущение незавершенности, как если бы Эльза ответила отказом на его ухаживания и уехала, не оставив адреса.

Они обнаружили Агату Гвиннер сидящей на ковре перед изразцовой печкой. Девочка расположилась у открытого пламени и выглядела совершенно беззаботно, как будто и не она только что, по словам большеротых Фальков, сожгла все подаренные игрушки. Заслонка была отодвинута, и шальные искры вырывались наружу. Они тухли в полете, не успевая коснуться ковра, но был лишь вопрос времени, когда один из огоньков окажется упрямее собратьев и заставит полыхнуть весь дом.

Фальки нарядили Агату в платье одной из своих дочерей, но оно было так велико, что пояс пришлось обмотать вокруг живота несколько раз. Рукава свободно болтались на костлявых руках. Месяц в ледяном карцере не прошел для нее бесследно.

– Разве у девочки не осталось родственников? – вежливо поинтересовался Кристоф. Когда он вошел в комнату, Агата не шелохнулась, не повернула головы. Со стороны могло показаться, что она не заметила толпы, но Кристоф знал, что она все видит и слышит. Он уже встречал таких людей, которые смотрят, казалось, не только глазами, но будто бы всей кожей. Кристоф понял это по тому, как чуть заметно напряглись ее плечи, выпрямилась спина – верные признаки того, что Агата Гвиннер вся обратилась во внимание.

– Отец от нее отрекся, – тихо пояснил Фальк. Кроме Кристофа, никто не рискнул заходить в комнату, словно девчонка была заразна или проклята. – Вся семья винит Агату в том, что она свидетельствовала против матери.

Он смущенно кашлянул. Оно, конечно, правильно, когда изобличают грешника, даже если вас связывают кровные узы. Вот только никому не хотелось бы, чтобы их собственные дети при случае сдали родителей перед судом… Поэтому никто толком не знал, как относиться к Агате.

– Сейчас Мартин Гвиннер вроде бы сменил гнев на милость и желает забрать дочку домой. Но это совершенно невозможно, потому что ей положена ссылка.

Очередная искра отлетела на платье девочки и прожгла в нем дыру, но Агата осталась неподвижна. Кристоф приблизился мягкими кошачьими шагами и закрыл печную заслонку. Впервые ему представилась возможность взглянуть в лицо девочки.

Агата была одновременно похожа и не похожа на мать: та же упрямая линия губ, тот же острый подбородок… Лицо рисовалось резкими линиями и тенями, которые делали девочку старше. Кристоф не нашел в нем по-девичьи нежного овала, золотистых локонов и ясных голубых глаз. Волосы были густыми и черными, а в безумных глазах все еще сверкали искры. Это пришлось ему по душе. Безумие Кристоф не без оснований считал своей стихией, а люди на грани помешательства всегда вызывали у него симпатию. Ауэрхан как-то сказал, что души детей – точно сдобные булочки. Жаль, что с возрастом они черствеют и портятся, наполняясь жадностью и корыстью. Кристоф ничего не знал о душах, но, глядя в лицо Агаты, мог бы точно сказать, что перед ним совсем не сдобная булочка.

На ковре валялась отломанная нога игрушечного спаниеля. Проследив за взглядом Кристофа, Агата подняла ее и, аккуратно приоткрыв заслонку, отправила следом за прочими игрушками. При виде этого гости как будто очнулись и вспомнили, что уже засиделись и пора бы отправляться по домам. Господин Фальк, смущенный и растерянный, метался туда-сюда, не зная, спускаться ли ему вслед за гостями или остаться. Зильберраду надоело его мельтешение, и он предложил хозяину заняться проводами, а они уж тут как-нибудь сами разберутся…

Кроме Зильберрада, Кристофа, Агаты и Ауэрхана в комнате остался герр Эбенслауф, судья – тот самый, что вынес смертный приговор Эльзе. Он, вероятно, и рад был бы уйти, но что-то держало его рядом с осиротевшей малюткой. Должно быть, из-за неопределенности ее судьбы его мучили угрызения совести.

– Милое дитя, – голос Кристофа сочился медом, – скажи мне, отчего ты так жестоко поступила с этими несчастными куклами и собачками?

Агата молчала, уставившись в одну точку. Тогда он задал следующий вопрос:

– Дети достопочтенных госпожи и господина Фальков сообщили, что ты угрожала им, будто кинешь их в огонь, как этих кукол. Правду ли они сказали?

– Нет, господин.

Ему понравилась ложь этого трогательного утенка. Он терпеть не мог тех, кто обманывает неуклюже, жует слова или прячет взгляд. Из Агаты могла бы вырасти потрясающая лгунья, не в пример ее бестолковой мамаше.

Агата указала пальцем на печную заслонку и беззаботно заметила:

– Подумайте сами, разве ж они влезут в такую маленькую дверцу?

«Только если порезать их на кусочки», – добавила она так тихо, что услышал только Кристоф, и это окончательно растопило его сердце.

В конце концов, он давно подумывал найти ученика – кого-нибудь неглупого и способного. Правда, ему казалось, что это будет мальчишка вроде него самого во время первой встречи с Доктором. Шумный, острый на язык, развратный, завзятый враль и кутила… Но почему бы не рассмотреть другие возможности? Чтобы принять взвешенное решение, Кристофу требовалось побеседовать с Агатой как следует, выяснить ее склонности и таланты. Вот только он всей душой – коей не ощущал – презирал взвешенные решения, считая их уделом трусов и бесхребетных простаков. А потому, едва покинув комнату в компании Зильберрада и судьи, заявил весьма твердо:

– Раз уж вы все равно понятия не имеете, что делать с девочкой, позвольте мне взять на себя обязанности ее опекуна. Мы отправимся в Вайссенбург к моей тетушке и осядем там.

Зильберрад ничуть не удивился. Кристоф понял это по металлическому блеску его глаз и напряженному неулыбчивому рту. Эбенслауф же растерялся:

– Позвольте, господин Вагнер, зачем молодому человеку вроде вас взваливать на себя такую ношу? За версту видно, что у девчонки скверный характер! Разве будет так себя вести обычный ребенок?

Кристоф засмеялся и доверительно взял судью под руку:

– Помилуйте, о какой ноше вы говорите? Я доставлю ее к тетке и вспомню о ней, даст бог, только перед конфирмацией. А уж моя тетушка, поверьте, сумеет наставить Агату на путь истинный. Мне нетрудно оказать городу такую любезность, раз уж вам надо разобраться с ее ссылкой. – Он перевел взгляд на Зильберрада: – Вы ведь сами сказали накануне, друг мой, что яблочко от яблони недалеко падает. Так дайте юной Гвиннер шанс на спасение!

Зильберрад молчал, обдумывая слова Вагнера. Будучи человеком жестким, он был не лишен слабостей – не тех, в каких признаешься под хмельком в борделе, но тех, которые прячешь в темной шкатулке, надеясь, что никто о них не узнает. При всем своем здравомыслии Рупрехт был суеверен и подозрителен. Он предпочитал держать врагов в поле зрения и избавляться от их детей до того, как они станут опасны. Но сейчас, вероятно, он не увидел ничего плохого в небольшом попустительстве странному гостю. Кристоф легко мог прочесть его мысли, которые, надо отдать им должное, были быстрее и ловчее мыслей большинства собравшихся сегодня за ужином.

«Всегда приятно иметь дело с человеком, которому ты когда-то оказал услугу».

* * *

Когда на долю Ауэрхана выпадал редкий выходной, он настраивал себя на длинное, тягучее удовольствие, какое демон может получить только в уединении. Ауэрхан никого не посвящал в свои слабости. Даже его хозяин и господин Кристоф Вагнер, повидавший и испытавший за свою жизнь всякое, выказал бы истинное отвращение, покажи ему демон, чем он занят в свободное время.

Первым делом Ауэрхан выкладывал из ларей и шкафов всю одежду Кристофа: льняные сорочки и бархатные камзолы, дорожные плащи и тонкое кружево… Требовалось проверить каждый дюйм ткани и убедиться, что нигде нет дырок от моли, завязки не истрепались, а пуговицы не оторвались. Если же несчастье произошло, вещь нужно было немедленно починить, чтобы никто со стороны даже не понял, что перед ним не обновка. Кристоф ходил щеголем, при этом к одежде относился по-нищенски небрежно. Не так, как добрый крестьянин, который латает свои башмаки и клянется, что в следующий раз будет аккуратнее, а как пьяница и попрошайка, которому плевать, сколько прорех у него на плаще.

Покончив с заплатами, Ауэрхан принимался заново складывать платья в сундуки, пересыпая их лавандой от моли и разглаживая складки. На десерт оставалась обувь. За чисткой сапог Кристоф и отыскал слугу. Он ввалился в крошечную комнатку, где уединился Ауэрхан, в темноте нащупывая стену. Демону свет не требовался, а потому он экономил свечи, но к визиту Кристофа всегда был готов и тут же достал из-за пазухи огарок, который припас накануне утром. Расточительная экономка уже собиралась выбросить его, но Ауэрхан указал ей, что воска и фитиля тут хватит еще на четверть часа, а если так обращаться со свечами, скоро они будут сидеть во мраке, как до первого дня творения.

Демон подул на фитиль, и пламя покорно занялось. Кристоф, пошатываясь, стоял в дверном проеме. Рубаха на нем была распахнута, в одной руке он сжимал ополовиненную бутылку шпатбургундера. Любой, кто не знал Вагнера так хорошо, как его преданный слуга, решил бы, что тот мертвецки пьян. В таком состоянии вываливаются из кабака, делаясь лакомым кусочком для карманников, которым только и остается, что дождаться, когда надравшийся простофиля рухнет в канаву. Ауэрхана, впрочем, это представление не убедило. Хотя Кристоф легко мог изобразить и развязный кутеж, и хмельную ярость, на деле выпивка мало действовала на него.

По-настоящему пьяный Вагнер часами сидел у окна, пялясь в стену и размышляя, не оборвать ли все разом прямо сейчас. А еще он извлекал на свет длинный ящик из резного дерева со сложным замком, в каком могли бы лежать очень большие шахматы или музыкальный инструмент. Но внутри пряталось нечто иное: выбеленные временем кости, аккуратно разложенные в выемки на бархатной подложке. Здесь был череп, склеенный из множества мелких обломков, с дырой в области затылка и несколько костей помельче: пястные и лучевая. Никакое богатство в мире не могло сравниться для Кристофа с этим сокровищем.

– Старый черт, я велел тебе сегодня хорошенько отдохнуть!

– Я отдыхаю.

Кристоф пинком откинул уже начищенный Ауэрханом ботинок в угол комнаты и уселся на низкий табурет, вытянув ноги. Сделал большой глоток вина и отставил бутылку, признавая поражение.

– Паршивая брага… Ты известил Фалька, что мы заберем малютку из его дома после Богоявления?

– Известил.

За шестьдесят лет Ауэрхан показал себя как исполнительный и пунктуальный слуга. Он всегда точно знал, сколько свечей и угля осталось в доме, и следил, чтобы кухарка срезала все мясо с костей. Кто-то назвал бы это прижимистостью, но демон предпочитал слово «бережливость».

– Поди, старик рад-радешенек, что мы избавим его от девчонки?

– Полагаю, так.

Кристоф постучал донышком бутылки о свой каблук и задумчиво протянул:

– Нам понадобится женская прислуга, и лучше бы найти ее здесь. Кого мы сможем отыскать в Шварцвальде? Разве что какую-нибудь деревенщину, которая если чему и сможет обучить Гвиннер, так только убирать навоз за коровами.

Ауэрхан почувствовал укол досады, что не подумал об этом заранее. Конечно, девочке понадобится нянька!

– Могу я задать вопрос? – после некоторых размышлений уточнил он. У Кристофа, когда он в таком настроении, всегда лучше было заранее выяснить, допустимо ли совать нос в его планы. Но Вагнер только благодушно кивнул и ухмыльнулся, уже зная, о чем демон хочет спросить. – Каковы ваши намерения относительно Агаты Гвиннер?

Кристоф поджал губы и уставился в окно. Полная яркая луна висела среди мрачных облаков, точно небесная скотница поставила подойник, в котором плескалось сияющее белизной молоко. Он никогда не понимал, как люди умудрялись разглядеть на поверхности луны лицо или зайца. Для него она всегда оставалась гладкой, точно шелк или нетронутый лесной снег.

– Дьявол их разберет, мои намерения, – наконец признался он. – Просто хотелось насолить Зильберраду. И потом, ты ведь знаешь, что я давно собираюсь взять ученика.

– Нет, не знаю.

– С каждым годом становится все меньше вещей, которых я никогда не пробовал. Например, я никогда никого не учил. Я не оправдал надежд Доктора. Он, конечно, не рассчитывал всерьез, что я займусь наукой, но, полагаю, втайне желал этого. Думал, что я возьмусь за ум, воспользуюсь всеми знаниями, которые он мне подарил… Образованность – не вопрос дарования, а сочетание усидчивости и обстоятельств, да еще неутолимой жажды. Что, если взять человека, у которого не осталось в этом мире никаких привязанностей, и внушить ему, что единственное, что не причинит боли и не предаст, – это книги? Может получиться неплохо. Что я теряю, в конце концов?

Ауэрхан задумался. Хозяин мог потерять довольно много: деньги, время, силы, покой… Но ничто из этого, с точки зрения самого Кристофа, и гроша не стоило.

– В худшем случае, – подытожил Вагнер, – Агата окажется скучной. Меня это огорчит. Я никогда не был скучным.

* * *

Луна так и не дала Кристофу уснуть. Он вертелся в кровати, то натягивая одеяло до самых ушей, то сбрасывая его на пол. Не помогали даже испытанные средства: подогретое вино со специями и ночной колпак. Сдавшись наконец, он встал и зажег свечу. Его заветный ларец хранился под зеркалом. Стараясь не смотреть на свое отражение, он достал его и, зажав под мышкой, забрался обратно в постель. Ключ от замка хранился на цепочке на шее. Без ключа этот замок нельзя было ни открыть, ни сломать. Впрочем, даже если бы ворам это удалось, вот бы рожи у них были!

Кости внутри оставались так же белы и немы. Кристоф сам себе не сумел бы ответить на вопрос, зачем он их хранит. За почти сто лет он повидал немало смертей: на его глазах испускали дух и старые, и молодые… Но ничья гибель не была такой ощутимой, такой настоящей, как гибель Доктора. Она словно подтвердила само существование смерти.

Впрочем, если бы Кристоф вывалил эти свои измышления на Доктора, тот хохотал бы до упаду, а затем назвал его идиотом… Пальцы очертили знакомый осколочный рисунок. Вагнер осторожно извлек череп из футляра и устроил рядом с собой на подушке. Они лежали, глядя друг на друга: глаза – в глазницы.

– Я взял ученика, – сообщил черепу Кристоф.