Читать книгу Хозяйка Шварцвальда - Уна Харт - Страница 9

В усадьбе Кристофа Вагнера многое казалось Урсуле чудным. Например, то, как ловко Берта управлялась с огромной вилкой, когда разделывала мясо. В родном доме Урсулы никто не пользовался «вилами дьявола». А еще тут можно было угоститься копченой селедкой не только по воскресеньям и даже не в полдень[3].

Несмотря на по-прежнему кипевшую обиду на Ауэрхана, Урсула радовалась, что попала в усадьбу: работы немного, есть можно от пуза, знай только следи, чтобы девчонка Гвиннер не натворила бед и вела себя как положено. Но как обращаться с воспитанницей, Урсула часто не знала. Она никогда прежде не заботилась о чужих детях, только о сестрах. Пока они мелкие и ничего не соображают, с ними проще простого, но когда начинают бегать и говорить, тут уж хлопот не оберешься. Иногда Агата походила на них: в эти редкие мгновения в глазах девчонки мелькал лукавый блеск, будто она вот-вот начнет проказничать или засмеется во всю глотку. Но этого никогда не случалось. Агата не шалила, ничего не портила, даже не говорила громко, но именно этим доводила няньку до белого каления. А еще временами Гвиннер отпускала жутковатые шутки, и только тогда на ее лице появлялась улыбка.

Урсула очень старалась вести себя так, словно Агата – просто обычная девочка.

– Давай живее, чего ты как сонная муха? – прикрикнула она в тот вечер. – Целый день еле шевелишься, сколько можно! На ходу засыпаешь!

Гвиннер зевнула, прикрыв рот рукавом, но все равно никуда не торопилась. Как нарочно, она складывала вышивку в сундук медленно-медленно, а потом еще долго заправляла под чепец выбившиеся прядки. У Урсулы уже урчало в животе. Не вытерпев, она дернула девчонку за локоть, развернула к себе и зло поправила ей волосы.

– Больно, – сказала Агата. Не поморщилась, не захныкала, а лишь взглянула на Урсулу своими чернющими глазами, точно проверяя, что та ей сделает.

«Ну уж нет, малявка! Я тебя не боюсь!»

– Не зевала бы, больно бы не было!

Но все равно Урсула смягчилась и убрала руки, испугавшись собственных внезапных желаний. Аж пальцы засвербели, так захотелось ударить Гвиннер по губам, ущипнуть или потянуть за ухо – просто чтоб перестала строить из себя невесть что. Только чудом ее взяли в такой хороший дом! Сложись все иначе, сгорела бы вместе с мамашей!

…Ужин по вечерам накрывали в столовой. Урсуле там нравилось: большой деревянный стол, такой крепкий, что на нем можно было плясать, напоминал ей о доме. Харман говорил, что почти всю мебель в усадьбе сколотил его отец. Но Урсула никак не могла привыкнуть, что слуги здесь часто ужинают вместе с господином Вагнером и сидят с ним за одним столом, как равные. Ауэрхан объяснил, что так случается, когда господин не хочет оставаться в одиночестве. Урсула надеялась, что это будет происходить почаще.

Они вошли посреди разговора. Берта как раз что-то втолковывала господину, развернувшись к нему всем телом и держа кубок с вином на отлете. На ней не было чепца, и густые волосы блестели в свете свечей, как золотое кружево. Кристоф Вагнер благодушно кивал, развалившись на стуле, а когда заметил в дверях Урсулу и Агату, отсалютовал им бокалом:

– А вот и вы! Не люблю, когда опаздывают. В моей семье, если я не поспевал точно к ужину, мать отсылала меня столоваться со свиньями.

Урсула ощутила, как запылали кончики ушей. Агата же прошла к своему месту как ни в чем не бывало. Харман вскочил, чтобы отодвинуть дамам стулья. Он улыбнулся Урсуле тепло и слегка растерянно, будто хотел извиниться за все свои сальные шуточки. Она бы его простила, конечно. Не хватало еще ссориться со старыми слугами.

– Обязательно попробуйте сервелат, – посоветовала Берта, кивая на толстые ломтики колбасы, окрашенные шафраном. – Я его приправила имбирем, перцем и сыром.

– Еще мясной пирог. Очень рекомендую, – добавил Ауэрхан учтиво.

Не успела Урсула сесть, как ее кубок уже наполняли вином. Берта ловко накладывала ей колбасу, от которой пахло пряностями, а Агата, словно желая загладить свою вину, поставила перед ней тарелку с большим куском мясного пирога. На мгновение Урсула даже устыдилась, что была так строга с девчонкой Гвиннер. В конце концов, есть от природы нерасторопные люди, их не переделаешь…

Она тепло поблагодарила Агату и даже потрепала ее по щеке, стараясь сделать это ласково, по-матерински. Сервелат и впрямь получился что надо: чуть острее, чем готовили у нее дома, но очень вкусный. Урсула запила колбасу вином и, убедившись, что никто не смотрит с осуждением на то, какая она лакомка, откусила от пирога со свининой. Мясо таяло во рту, сочное и мягкое, как у поросенка, что едва появился на свет.

– Вкусно? – умилилась Берта.

Урсула закивала и, желая порадовать кухарку, откусила еще. Что-то кольнуло язык и хрустнуло на зубах… Она растерянно прикрыла рукой рот: что делать? Выплюнуть? Нет, лучше умереть, чем так опозориться за столом! Урсула скатала языком пережеванное мясо в плотный шар и проглотила, стараясь собрать как можно больше слюны. Только когда что-то гладкое и тонкое, с холодным металлическим привкусом, скользнуло в горло, она поняла, что это было.

Резко вскочив из-за стола, она, не веря собственной догадке, сжала шею. Как скоро игла пройдет по ее внутренностям и доберется до сердца? Она не сразу сообразила, что за столом стало тихо. Только Агата беззаботно облизывала перепачканные жиром пальцы. «Смотри, – как будто говорила она, – у меня ничего нет!» Кто бы еще так заботливо поставил перед Урсулой тарелку с куском пирога?

– С вами все в порядке? – спросил Кристоф Вагнер.

Все смотрели на нее с досадой и недоумением. О боже, именно это снилось ей в кошмарах! Урсула несколько раз глубоко вдохнула, чтобы убедиться, что дышать она пока может беспрепятственно.

– Кажется, я проглотила швейную иглу, – пробормотала она.

– Иглу? – удивился Вагнер. – В еде? Как она там оказалась? Берта!

– Да вы в своем уме? – возмутилась кухарка, совершенно неподобающе обращаясь к нанимателю.

Взгляд Кристофа медленно переместился на Агату. Та ела как ни в чем не бывало и улыбалась своим мыслям. Тело Урсулы сковало холодом от ужаса. Она прислонила ладонь к животу, словно надеялась сквозь ткань почувствовать, куда движется игла. Будет ли смерть мучительной? Из глаз ее потекли слезы. Сердце билось быстро-быстро, но внутри ничего не болело.

– Агата, милочка, это ты подсунула иглу в пирог своей няньки? – спросил Кристоф Вагнер мурлыкающим голосом, как будто собирался похвалить ее. Гвиннер просияла и не без гордости кивнула. Но в ответ Вагнер раздраженно швырнул на стол салфетку, встал, подошел к месту, где сидела Агата, и взялся обеими руками за спинку ее стула. Развернул к себе – только ножки заскрипели о пол – и угрожающе навис над девочкой. Агата, догадавшись, что опекун недоволен, втянула голову в плечи и перестала улыбаться.

– Я ненавижу, когда мне портят ужин! – крикнул Вагнер ей в лицо. Она не вздрогнула и даже не моргнула, как будто исчезла из собственного тела. – Никогда… Слышишь, маленькая дрянь? Никто никогда не трогает людей под моей крышей без моего согласия! ТЫ СЛЫШАЛА?

Он проорал это так громко, что даже Берта подскочила на стуле.

– Вы же сами называли меня трусливым ничтожеством, – ответила Агата дрожащим голосом.

– Для того, что ты сделала, смелость не нужна! Если твоя нянька умрет, я запру тебя с ее трупом на неделю. Поняла?

Лицо Агаты скрывала тень, и Урсула не видела, испугалась ли девчонка, но сама она окаменела от ужаса. «С ее трупом?» Это о ней?! Слез уже не осталось, только сухие судорожные рыдания.

Кристоф Вагнер раздосадованно цыкнул языком и повернулся к Ауэрхану:

– Проверь, как у нее дела! Видишь иглу?

– Ну, ну, Урсула, не стоит так бояться, – мягко обратился к ней Ауэрхан и встал. Он даже коснулся холодными пальцами ее лица, отчего Урсула вмиг перестала рыдать и замолчала. Сил хватало только на то, чтобы смотреть на него снизу вверх. Его взгляд стал медленно опускаться: по шее, к вырезу платья… Ей захотелось закрыться, но руки словно прилипли к животу. Все вокруг замерли. Ауэрхан осмотрел ее всю – с ног до головы – и успокоительно сжал ее плечи.

– Все будет хорошо. Игла идет острым концом вверх. Берта, не могла бы ты накормить Урсулу двумя плошками каши и проводить в комнату, чтобы она прилегла? Не нужно резких движений. Постарайтесь не вертеться в кровати.

Во рту пересохло. Урсула сглотнула.

– Откуда вы знаете, где игла?

– Ауэрхан видит сквозь одежду, – ответил вместо него Кристоф Вагнер, – а если захочет, то и сквозь кожу.

– Как так?!

– Врожденная особенность, – сдержанно улыбнулся управляющий.

– Если ты закончил, – обратился к нему Вагнер, – отведи нашу дорогую Агату в печь и запри ее там. Если я услышу от тебя хоть звук, паршивка, – добавил он, повернувшись к девочке, – то велю Берте растопить печь прямо с тобой внутри.

* * *

Урсула не сомкнула глаз всю ночь. Когда Ауэрхан увел онемевшую Агату, Берта позвала ее на кухню и там накормила кашей на свином сале. Кусок в горло не лез, но кухарка приговаривала, что так надо, и Урсула, борясь с тошнотой, все же съела две плошки жирного плотного варева. Желудок распирало, отрыжка просилась наружу. Но спокойствие Берты оказалось так заразительно, что после обильной трапезы Урсула покорно прошла в их с Агатой комнату, легла в постель и снова положила руки на живот.

Никаких признаков болезни у нее и в помине не было: после сытного ужина тело казалось тяжелым, но в целом Урсула чувствовала себя прекрасно. Разглядывая тонкий золотистый узор на балдахине, она вспоминала лицо Агаты при словах: «А у меня ничего нет. Смотри! Нет иголки. Упала, должно быть. Осторожно, не наступи!» Значит, это была угроза? Придумала ли девчонка Гвиннер все уже тогда? Она ведь точно знала, кто казнил ее мать, но все равно спрашивала, выпытывала, проверяла…

Все меньше Урсула видела в Агате ребенка и все больше – жуткое ведьмино отродье. Может быть, не зря Эльзу Гвиннер отправили на костер? Как знать, вдруг она и правда связана с нечистым и передала свои знания дочери? Холодок пробежал по спине. Урсула закрыла лицо руками и сразу испугалась, что пошевелилась слишком резко.

Господин Вагнер посадил девчонку в печь… Но что дальше? Он оставит ее там, пока демон сам не вырвется и не вылетит в трубу? А вдруг он о чем-то догадался и хочет спасти душу девочки?

Ее так захватили эти мысли, что она подскочила на кровати, когда в дверь постучали. В проеме показалась лохматая голова Хармана:

– Берта отправила меня проверить, как ты. Я принес воды. Не вставай!

Урсула вздохнула с облегчением. От воды она и правда не отказалась бы. Но подносить кружку ко рту, лежа на спине, оказалось сложной задачей. Харман протянул к ней руку, однако Урсула отодвинулась. Он закатил глаза:

– Ох, да брось, Зауэр, не пристаю я к тебе, больно надо! Давай помогу.

На удивление бережно Харман просунул руку между подушкой и ее затылком. Теперь голова Урсулы удобно лежала в его ладони, как расписное пасхальное яйцо в корзиночке. Она пила мелкими глотками, после каждого прислушиваясь к себе. Остановилась, не допив половины, потому что ощутила какое-то шевеление внутри.

– Думаешь, иголка правда выйдет? – спросила она у Хармана отчего-то шепотом.

Конюх беззаботно пожал плечами:

– Раз Ауэрхан сказал, что вреда не будет, значит, не будет. Ему в этом смысле можно доверять. – Он зачем-то поднял вверх указательный палец. – Но только в этом, Зауэр!

Она ждала объяснений, но их не последовало.

– Мне уйти? – с неожиданной вежливостью поинтересовался Харман.

В другой раз Урсула выставила бы его сама, но сейчас лежать тут одной было невыносимо.

– Останься. – Она попыталась, чтобы это прозвучало величественно, свысока, но вышло скорее жалобно. – Расскажи мне что-нибудь.

– Идет, – Харман охотно уселся на кровать рядом с ней, так что между ними оставалось всего ничего. Потом спохватился и, подорвавшись с места, открыл дверь, чем успокоил Урсулу. – Давай так: ты мне задашь вопрос, а я тебе. Что ты хочешь знать?

Урсула вздохнула и сделала вид, что задумалась, хотя уже знала, о чем будет спрашивать.

– Ты говорил, что вы с отцом бродяжничали, перед тем как набрели на усадьбу господина Вагнера. Почему?

Все веселье вмиг исчезло с лица Хармана. Его выражение сделалось хмурым и угрожающим.

– Я такого не говорил.

Урсула прикусила язык и почувствовала кровь: она и забыла, что до того, как скользнуть внутрь, игла успела несколько раз кольнуть ей нёбо.

– Должно быть, Ауэрхан сказал. Прости. Я совсем забыла.

– Ой, да брось! – И снова этот веселый блеск в глазах. – Ты всегда такая пугливая? Сказал и сказал, не страшно. Даже не соврал на этот раз. Когда-то мы путешествовали с бродячими артистами: я на руках ходил, отец давал кукольные представления, а матушка шила наряды для кукол. Сколько ее помню, всегда любила рукодельничать, вот как ты… Только сядет – уже иголка в руках. Только она ее не глотала.

– Не смешно!

– Не дуйся. Мужчины смурных не любят. Особенно такие, как господин Вагнер.

Урсуле не понравилось то, куда зашел их разговор, и она поспешила вернуть его в прежнее русло:

– Ты на руках ходил? Правда, что ли?

Харман весело засмеялся, вскочил, отошел чуть-чуть и нагнулся, поставив ладони на пол перед ступнями. Повернул голову к Урсуле и подмигнул ей, потом медленно поднял одну ногу, а затем легко, не прилагая никаких усилий, оттолкнулся второй, и вот уже обе зависли в воздухе. Штанины задрались, так что стали видны волосатые щиколотки, а подошвы ботинок смотрели в потолок. Очень медленно Харман свел ноги вместе и вытянулся. Не сдержавшись, Урсула захлопала в ладоши и тут же остановилась: чего доброго, пошевелит иглу!

Конюх сошел вбок, распрямился и отвесил ей поклон. На какое-то мгновение лицо его стало не просто веселым, а просветленным, точно он увидел перед собой настоящую толпу зрителей, которые кричат, хлопают и бросают акробатам монетки и сладости. Потом Харман встряхнулся и как-то разом потух.

– В общем, так мы и жили, но потом случилась чума и выкосила почти всю труппу, – продолжил он, садясь на кровать. – Одни мы с отцом уцелели. Он тоже заболел, но Господь смилостивился и оставил ему жизнь. Однако в городах тоже много народу перемерло, на бродячих кукольников теперь никто и смотреть не хотел, не до того было. Пришлось нам попрошайничать. Вот и вся немудреная история… Но если тебе интересно, с конями я тоже всегда любил возиться. Даже на спине у них на руках стоял на полном скаку!

Урсула посмотрела на него недоверчиво.

– Честное слово! Как-нибудь я тебе и это покажу!

– Ладно, ладно… Сколько тебе было лет, когда ты попал в услужение к господину Вагнеру? – спросила она.

– Пятнадцать. Все, я на твои вопросы ответил! Теперь моя очередь.

– Ну и что ты хочешь знать? Как я умудрилась проглотить иголку? Или какова она на вкус?

– Скучно. – Харман подпер подбородок кулаком. От того, как он произнес это «скучно», повеяло манерой Кристофа Вагнера. – Лучше скажи, чем ты так насолила мелкой Гвиннер, что она решила тебя убить? В этом доме чего только не случалось, но чтобы вот так и месяца не прошло, а тебя уже попытались пришить… Такого я не припомню.

Урсуле нечего было скрывать. Точнее, может, и было, но слишком мучительно было хранить страхи внутри. Она все рассказала Харману: и как ее отец, палач Ганс Зауэр, сжег на костре мать Агаты Гвиннер, и как девчонка вечно выводит ее из себя, то пугает, то злит… Даже поделилась тем странным чувством, которому не находила названия: когда ты и совсем чуточку завидуешь Гвиннер, и злишься, что она не понимает своего счастья. Закончив, Урсула сама ужаснулась своей откровенности, но Харман только посмеялся и махнул рукой:

– В этом доме стесняться нечего. Тут ты никого не напугаешь и не удивишь. Только хочешь совет? – Урсула не хотела, но кивнула. – Никогда не порть ничего, что принадлежит господину Вагнеру! И не спорь с Ауэрханом.

Он замолчал, и Урсула уточнила:

– Это все? Два правила?

– Остальные узнаешь по ходу дела. Все, не кисни! На Сретенье отправимся в церковь в деревне, там развлечешься.

В деревне? Она надеялась снова посмотреть Фрайбург или Штауфен. Вот уж радость – вместо этого слушать проповедь сельского священника! Должно быть, все это было написано у нее на лице, потому что Харман засмеялся:

– Вот увидишь, будет весело!

…Ранним утром Урсула благополучно избавилась от иголки: та вышла, не причинив никаких неудобств. Тихо, стараясь никого не разбудить, она спустилась в кухню и присела рядом с запертой на засов печной дверью. Прислонила к ней ухо. За дверью стояла тишина.

– Эй? – позвала она. – Слышишь меня?

Некоторое время никто не отвечал, но до Урсулы доносились возня и сухой шелест, с каким чистят платье. Наверняка вся юбка в золе… Шорох звучал у самой двери. Значит, Агата рядом, просто не хочет говорить.

– Сколько тебе еще здесь сидеть?

Молчание тянулось так долго, что Урсула решила уже, что Гвиннер не ответит, но та все-таки произнесла:

– Три дня.

Голос у нее был сиплый – то ли ревела, то ли кричала… Но если бы кричала, Урсула бы услышала. Или нет? В этом доме были толстые стены.

– Иголка вышла? – вдруг раздался вопрос из-за двери.

– Да, – осторожно ответила Урсула. Сама не понимала, чего боится – наверное, того, что Гвиннер расстроится и попытается подсунуть ей еще одну. Но вместо этого девочка сказала:

– Это хорошо. Я не хотела тебя убивать.

– А я не хотела тебя тогда бить.

Вот так вот: одна не хотела, но едва не убила, другая тоже не хотела, но не сдержалась…

– Тебе там страшно? – спросила Урсула шепотом.

– Не очень. Сначала я боялась, потом прошло. Ауэрхан сказал, что страх можно пересидеть. Тут тепло, и голоса слышны хорошо. Только писать хочется.

– А судно тебе дали?

– Забыли.

Урсула помешкала немного, потом сдвинула засов и распахнула дверь. Гвиннер сидела в золе, вся перепачканная, растрепанная, но на удивление собранная и спокойная. Подняла голову и посмотрела вопросительно, не решаясь двинуться.

– Пошли, я отведу тебя в уборную, – решительно сказала Урсула. – На самом деле никто не собирается держать тебя тут три дня. Берте же нужно готовить.