Читать книгу Хозяйка Шварцвальда - Уна Харт - Страница 5
Часть 1
Глава 3
ОглавлениеНаутро после Рождества Агата Гвиннер вела себя как глухонемая. Когда фрау Фальк вывела ее на порог, на ходу заправляя черные волосы под чепец, девочка даже не поздоровалась со своим благодетелем и словно не заметила, с какой помпой организовано путешествие. Поезд из кареты и двух груженных всякой всячиной саней выглядел так, словно ему предстояло проделать немалый путь. Хотя Кристоф заверял совет, что они двинутся на юго-восток в Вайссенбург, где он передаст Агату под присмотр своей тетушки – почтенной пожилой вдовы, доброй католички, воспитавшей троих детей, – на деле их путь был гораздо короче и вел на юг.
Путешественники намеревались проехать вверх по реке Кинциг, что брала свое начало у небольшого городка Лоссбург, текла через весь Шварцвальд и впадала в Рейн. Темные угодья Шварцвальда и служили их истинной целью. К ним вела дорога, проложенная еще римлянами. Она начиналась в Оффенбурге, а заканчивалась в городе, именуемом некогда Ара Флавиа, а ныне Ротвайль. Кристоф мог бы поделиться этими бесценными знаниями с новой воспитанницей, если бы та проявила к ним хоть малейший интерес. Но Агата казалась совершенно равнодушной как к цели путешествия, так и к родному городу, который покидала без всяких сожалений. Не попрощалась она ни с площадью, где сожгли ее мать, ни со зловещим шпилем церкви Святого Креста, ни с собственным домом, где остался ее отец один-одинешенек…
Только выехав из города, она вдруг с шумом втянула носом свежий воздух. Воздух, в котором не было привкуса того костра, в котором сгорели дотла ее мать и вся ее прошлая жизнь.
* * *
В карете, помимо Кристофа и Ауэрхана, ехала еще девица по фамилии Зауэр, которую демон нанял в компаньонки для Агаты. Ему показалось ироничным, что отец девушки – мейстер Ганс – служил в Ортенау палачом и что именно он допрашивал Эльзу Гвиннер. У палача было семь дочерей, и старшая, Урсула, буквально умоляла Ауэрхана взять ее в служанки. Присмотр за одним ребенком виделся ей синекурой по сравнению с тем, чтобы ходить за шестью сестрами и следить, как бы они не поотрывали друг другу головы.
Сейчас Урсула Зауэр отодвинула шторку и жадно глядела в окно. Она никогда прежде не покидала Оффенбург, и теперь ее раздирали любопытство и ужас от осознания того, как велик этот мир. Мимо проплывали припорошенные снегом виноградники и деревни, чьи дома с двускатными соломенными крышами напоминали сонных птиц. «Совсем нет ряженых в этом году, – печально подумала девушка. – Должно быть, все из-за Гвиннер. Боятся».
Урсула уточнила, сколько дней предстоит ехать, и была несколько разочарована, узнав, что уже к вечеру они будут на месте. Все же она вспомнила о своих обязанностях и деловито закутала дремлющую Агату в шерстяной платок. Девочка только сонно отмахнулась. «И правда тепло», – удивилась Урсула. Несмотря на мороз снаружи, в карете было жарко, точно рядом грела печка. Может, под сиденьями пряталась жаровня?
На полпути Кристофу надоело сидеть сиднем, и он потребовал остановиться. Они с Ауэрханом выбрались из кареты и отошли в сторону, а вскоре Урсула увидела, как ее наниматель загарцевал впереди на черном жеребце. Девушка была только рада остаться наедине с Агатой: рядом с мрачным прислужником Вагнера ей делалось не по себе.
Дома, в Оффенбурге, о Кристофе Вагнере ходили разные слухи, но в одном все сходились: он был редкий развратник. А потому семья палача долго противилась тому, чтобы старшая дочка ехала в его поместье, да еще присматривала там за отпрыском ведьмы. Но Урсула напомнила родителям, что совсем недавно Эльза Гвиннер была никакой не ведьмой, а просто соседкой и женой пекаря, у которого они покупали сладкие крендельки. К тому же дела у отца шли не очень, на приданое дочерям скопить никак не удавалось, а матушка носила восьмого ребенка, который должен был появиться на свет к весне. Тогда одним голодным ртом в семье станет больше. Второй сестре уже исполнилось четырнадцать, так что она вполне могла присматривать за остальными, а сама Урсула обещала присылать родителям деньги, если получится. Скрепя сердце матушка благословила ее, но чем дальше девушка отъезжала от родных мест, тем больше сомневалась в правильности своего решения.
Наконец знакомые края остались позади, и путников принял в свои заснеженные объятия Шварцвальд. По сторонам вздымались к небу огромные ели. Кони, привычные к дороге, бесстрашно ступали среди деревьев. Когда они втащили свою нелегкую поклажу на возвышенность, перед путешественниками открылся вид на холмы, походившие на спины громадных черепах, которые уснули так крепко, что панцири поросли лесом. Над взгорьями алело заходящее солнце, заливая все необыкновенным кровавым светом.
Кареты углубились в лес. В последний раз огненно вспыхнул закат, и их окутали сумерки. Урсула вспомнила истории о медведях и диких кабанах, способных разорвать человека на клочки, и не на шутку встревожилась. Зато Агата совершенно не выглядела напуганной, но это и неудивительно: после всего, что она пережила, вряд ли на нее было легко нагнать страху.
Урсула вспомнила, как холодным ноябрьским утром, когда она делала покупки в зеленной лавке, вдруг услышала страшный визг. Выбежав на улицу, она увидела, как двое стражников волокут куда-то упирающуюся Агату. Объятая ужасом, та показалась Урсуле совсем малюткой. Но, конечно, о том, чтобы вступиться за нее, не было и речи. Боясь, что стражникам не понравится, как она пялится на них, Урсула вернулась в лавку.
Позже мейстер Ганс неохотно сообщил, что девочку доставили к нему на дознание. Сколько бы грязных разговоров ни ходило о его работе, сам он был человеком незлым и дома никогда не говорил о том, что творилось в застенке. Несколько раз Урсула с матушкой интересовались судьбой маленькой Гвиннер, но отец только хмурил брови и сурово отвечал, что не собирается это обсуждать. Но Урсула была уверена, что он не стал бы мучить ребенка. Страху девчонка натерпелась, да и только…
Агата внезапно открыла глаза – на мгновение Урсуле показалось, что в них мечется пламя. Карета остановилась. Когда в окошко постучали, девушка ойкнула, своим испугом развеселив Кристофа. Наклонившись в седле, он взглянул на Агату:
– Вот мы и приехали, дитя. Хочешь ко мне?
Девочка подумала немного, а затем молча выбралась из кареты. Кристоф усадил Агату в седло перед собой. Его громадный черный конь, точно вырубленный из угля, терпеливо ждал. Вагнер тронул пятками лошадиные бока, пустил коня мягким галопом и уехал вперед. Не желая оставаться в карете в одиночестве, Урсула тоже выбралась наружу и села рядом с возничим – молодым вихрастым парнем, который подмигнул ей вместо приветствия.
Воздух был какой-то застывший, будто весь ветер ушел в снег, а впереди из тьмы медленно проступали очертания трехэтажного особняка с высокими окнами. Он ничем не напоминал виденные по пути замки, но все равно выглядел величественно. Два изогнутых крыла соединялись между собой деревянной галереей. Вероятно, где-то поблизости скрывались хозяйственные пристройки и конюшня, но как Урсула ни вертела головой, так и не смогла ничего разглядеть в сумерках. Не удалось ей также приметить, есть ли во внутреннем дворе сад или фонтан. Если и был, то его наверняка замело снегом. Неожиданно при мысли, что ей предстоит провести тут целую зиму совсем одной, без друзей и семьи, лишь в компании неразговорчивой и наверняка неприветливой прислуги, Урсуле стало грустно.
Вокруг дома не было ни стен, ни рва. Его окружала лишь черная мгла леса, зато в каждом окне, вплоть до самого маленького под крышей, горел свет.
– Хозяин любит, чтобы было много света и веселья. – Возница посмотрел в лицо Урсуле. – А ты как? Любишь повеселиться?
Она так и не нашлась с ответом, но одно знала точно: она не хочет разделять свое веселье с Кристофом Вагнером.
* * *
Внутри просторный холл встретил их теплом. Первый этаж, как на ходу пояснял невесть откуда взявшийся Ауэрхан, был отведен под кухню и кладовые. Места там было так много, что хоть устраивай настоящий бал.
Затем они поднялись на второй этаж, где располагались столовая, парадные залы и кабинет Вагнера. Глаза Урсулы разбегались от богатств, которыми, как она раньше полагала, мог обладать лишь король. В комнатах повсюду блестели зеркала и начищенная медь, а полы устилали персидские ковры. На стенах, обитых деревянными панелями, висели картины. Почти на всех был изображен залитый солнцем город, незнакомый Урсуле. На площади с фонтаном пестрыми пятнами расхаживали люди, а у их ног деловито бродили голуби.
Лишь одна небольшая картина выбивалась из прочих. На ней был изображен уродливый человечек с усами и в шапке. Он сидел на полу, неестественно наклонившись вперед и зажимая пальцами ног длинную кисть. Рук Урсула у него не приметила. Перед калекой лежала доска, на которой он выводил аккуратные буквы: «Deus est mirabilis…» Картина была отталкивающей и одновременно успокоительной в своей простоте. Хотя изображенный на ней человек был на вид отвратителен, но все, что его окружало, выглядело самым обычным: подвязанная штора, распахнутое окно, ваза с цветами… Чем дольше Урсула смотрела, тем менее пугающим казался нарисованный уродец. Кристоф, заметив ее интерес, дернул краешком губ, что, вероятно, обозначало у него улыбку.
– Кто это нарисовал? – спросила Урсула, поняв, что скрыть любопытство уже не получится. Она ожидала, что Вагнер ответит какой-нибудь колкостью, но он просто сказал:
– Томас Швайкер. Между прочим, почти ваш земляк – из Швабиш-Халля.
– А зачем такое рисовать?
– Это автопортрет. Швайкер нарисовал сам себя.
– Где его руки? – Это было первое, что произнесла Агата за все время их поездки.
– Их нет. – Разговор на эту тему почему-то ужасно развеселил Кристофа. Вероятно, ему нравилось наблюдать за тем, как вытягиваются в недоумении лица гостей. – Швайкер таким родился.
– А где он сейчас?
– Прямо сейчас очень болен и, вероятно, вскоре умрет.
– Тогда его положат в очень узкий гроб?
В тихом голосе Агаты звучало любопытство. Кристоф Вагнер от души расхохотался.
Потом они бродили по ярко освещенным залам, и хозяин дома радостно указывал то на одну, то на другую диковинку, которые привозил из своих многочисленных путешествий: картины, разрисованные веера, уродливые маски… Казалось, он побывал повсюду. Слушать его было интересно, но Урсула с ног валилась от усталости. Хотя дорога была куда короче, чем она думала, тело от нее стало тяжелым, точно мешок с зерном. А еще в доме царила небывалая жара. В каждой печи, каждом камине, что они встретили, потрескивали поленья.
Третий этаж занимали спальни. Они выглядели совсем обычными, но все равно кое-что удивило Урсулу в этом доме. Если не считать их четверых, он был совершенно пуст. Даже слуги, что приехали вместе с ними, куда-то подевались. Несколько раз девушке казалось, что она слышит цоканье когтей и собачий лай, но стоило прислушаться, как все звуки исчезали, оставался только шум леса за окном.
«Деревня далеко, – думала Урсула, медленно шагая следом за Ауэрхэном и Кристофом по мягким коврам. – Вокруг только лес, где живут медведи и волки. Больше ничего. Ни души».
* * *
Ужинали тоже вчетвером в большой столовой. На ковре поближе к печке лежали три черных брылястых пса размером с теленка. При виде Кристофа они вскочили, радостно виляя хвостами, но, разморенные, быстро вернулись на свои места и больше не поднимали голов.
Длинный стол был застелен белоснежной скатертью, свет дюжины свечей плясал на зубцах серебряных вилок, каких Урсула прежде никогда не видела. На круглом блюде красовался запеченный ягненок, а в кувшинах дожидалось подогретое вино. Но ни одного лакея не было видно. Кто же накрывал на стол? Урсула спросила, где ужинает прислуга, но Ауэрхан заверил ее, что сегодня она может составить компанию господину и его воспитаннице за общим столом.
Кристоф ел быстро и без особого аппетита – чтобы насытиться, а не распробовать лакомство. Он ловко орудовал вилкой, а вот Урсула от прибора отказалась: так она только вернее заляпает платье и скатерть, да и «вилы дьявола» не внушали ей доверия. Еда оказалась очень вкусной, мясо таяло на языке, а от вина клонило в сон. Она заметила, что Агата тоже клюет носом.
– Комната для тебя и фройляйн Гвиннер уже готова, – заметил Кристоф. Дома он казался не таким уж развязным. Может, дело было в длинном бархатном халате с меховой опушкой, но вид у него, скорее, был расслабленный и спокойный. – Если что-нибудь понадобится, обращайтесь к Ауэрхану.
– А я смогу завтра познакомиться с остальными слугами? – уточнила Урсула.
– Если хочешь, – пожал плечами Кристоф и взглянул на Агату, которая уже дремала, свесив голову на грудь, но так и не выпустила ложку из рук. – Ты грамотная?
Урсула смутилась. Ауэрхан уже задавал ей этот вопрос, когда нанимал на работу, но, вероятно, не передал ничего своему господину.
– Нет.
Когда у тебя шесть сестер, тут уж не до азбуки. Пока всех накормишь, обштопаешь, отмоешь да сопли вытрешь, уже на дворе глубокая ночь. Урсула вспомнила, как засыпала за занавеской под одним одеялом с сестрами, и неожиданно затосковала по дому. Справляется ли там матушка? Помогают ли ей?
– А сколько тебе лет?
– Пятнадцать.
Кристоф неожиданно улыбнулся:
– Когда мне было столько же, сколько тебе, я тоже ни черта не знал. Глуп был как пробка, зато смазлив и ловок. Отец все дождаться не мог, когда я уеду из дома, чтобы глаза его меня не видели. Твои родители тоже мечтали тебя вытурить?
Урсула мотнула головой:
– Нет. Отец с матерью меня очень любят, господин. Полагаю, им сейчас грустно без меня.
Когда она подняла взгляд, Кристоф хмыкнул и подмигнул ей, чуть заметно кивнув в сторону Агаты:
– Тогда ты в меньшинстве, пташка.
* * *
У Урсулы никогда не было своей комнаты и, как она думала, никогда не будет. Она знала, что сначала будет жить с родителями и сестрами, потом выйдет замуж, а через год уже свои детки пойдут. Где тут уединяться? Урсула даже не могла вспомнить, когда в последний раз была одна. Наверное, никогда.
Но хозяин этого дома в глубине темного леса мог остаться один в любой миг, когда бы ни пожелал. Интересно, каково быть Кристофом Вагнером? Ужинать из фарфоровых тарелок, сидеть перед камином, зная, что завтра ты целый день сможешь провести в праздности и не таскать самому воду, не начищать медь, не выгребать золу из печи, не смотреть за детьми… Урсула никогда раньше не прислуживала в богатых домах, а потому и не завидовала их обитателям. Легко не завидовать, когда не видишь, как живут толстосумы. Но теперь она это узнала, и нутро ее вспыхнуло от желания стать кем-то другим.
Она внимательно оглядела комнату, где предстояло жить им с Агатой. В просторной спальне почетное место занимала большая дубовая кровать с балдахином на четырех столбиках. В углу жарко натопленная печка с изразцами. Издалека казалось, что она покрыта обычным пестрым узором, но, если присмотреться, с каждой плитки пялилась оскаленная красная морда с рогами и высунутым языком. Урсула поежилась. Зато резной золоченый сундук в углу был разрисован облаками и пухлыми ангелочками. Он был пуст, и Урсула сложила туда их с Агатой одежду.
На маленьком столике у кровати ждали кувшин с теплой водой и пара полотенец. Но Урсуле не хотелось раздевать и умывать Агату. Выискалась хозяйка! Еще вчера бегала в грязных башмаках, а сегодня уже нос задирает. Пускай сама укладывается, не маленькая… Девушка отошла к окну, попыталась отпереть его, чтобы впустить немного прохлады, но рама была заколочена. Она вздохнула и обернулась.
Агата сидела на кровати и болтала ногами, поглядывая украдкой на свою новую няньку. Взгляд был чересчур пристальный для ребенка. Урсула хотела помочь девочке снять башмаки, но та мягко уперлась рукой ей в плечо.
– Не нужно, я сама.
– Сама так сама, – буркнула Урсула и распрямилась.
– Отвернись.
– Чего я там не видела?
Агата пожала плечами, развязала передник и аккуратно повесила его на спинку кровати, затем скинула юбку и осталась в одной нижней рубашке. Тогда-то Урсула поняла, почему девочка просила не смотреть. Ткань сползла, и показался край острой детской лопатки, на которой багровел рубец. Агата повела плечами, словно взгляд Урсулы причинил ей боль. «Значит, не зря отец отмалчивался», – полыхнула мысль.
Стараясь не смотреть на шрамы, девушка достала гребень, чтобы причесать воспитанницу. Как бы там ни было, отец – человек подневольный, это его работа… Черные волосы Гвиннер струились между пальцами, как вода, и слегка завивались на концах.
– Больно было? – не выдержала Урсула и тут же отругала себя за глупый вопрос. Конечно, больно! Но как? Как когда крышка сундука падает тебе на пальцы? Или как обжечься горячим жиром? У боли сотни оттенков, и каждый не похож на другие.
Но Агата беззаботно ответила:
– Я уже и не помню. Наверное, да.
– Как это – «не помню»? У тебя вон вся спина изуродована!
– Сильно? – тихо переспросила та.
Урсула смутилась:
– Бывает и хуже… Да и кто там твою спину увидит? Разве что муж, но до тех пор все заживет.
Желая поскорее свернуть разговор, она заплела Агате косу, велела ей забираться под одеяло и затушила свечу.
* * *
Агата не спала, но притворялась спящей. Что-что, а притворяться она научилась превосходно. Стоило закрыть глаза, и ей мерещилось, что кровать объята пламенем. Сперва занималось одеяло, затем огонь поднимался выше, пока не достигал подушки. Все это время языки не жалили Агату, а лишь дразнили обещанием невыносимой боли, даже сильнее той, что довелось пережить в подвалах с мейстером Гансом. Только когда жар смыкался у нее над головой, кожа наконец вспыхивала и начинала обугливаться.
Агата вздрогнула и открыла глаза. Как бы она ни старалась, кошмары не уходили. Глубокий сон без сновидений поглощал ее лишь тогда, когда уже не было сил держаться на ногах. Он заставал ее в самых неожиданных местах: за обеденным столом или во время прогулки, за разговором или в карете на пути в Шварцвальд… Агата словно исчезала на мгновение из этого мира, а потом снова появлялась.
Если бы матушка была жива, Агата бы написала ей, что поселилась в новом богатом доме, где стены увешаны картинами, а из комнаты в комнату бродят большие черные собаки. Но матушка отныне должна была жить в самом дальнем чулане ее головы.
Агата тихо выбралась из постели, подошла к печке и опустилась перед ней на колени. Открыла заслонку и придвинула лицо близко-близко, чтобы жар обжег щеки, а тонкие волоски вокруг лба задрожали от горячего воздуха. Она должна подготовить себя к тому, что ждет ее в аду. Туда попадают те, кто предал своих матерей…. Агата глубоко вдохнула, ощущая, как горячий воздух проникает внутрь.
Но тут в кровати завозилась Урсула – не проснулась, просто перевернулась с боку на бок. Такие, как она, спят крепко, их не будят ни чужой храп, ни детская возня, ни собачий лай. Тело приказывает им спокойно спать, чтобы завтра вновь приниматься за работу. Агата вернулась под одеяло и всмотрелась в лицо своей новой няньки. Без чепца, с небрежно заплетенной косой, Урсула выглядела очень нежно. По-матерински.
Про саму себя Агата знала, что она отвратительна. Ей нужно стать кем-то другим: лучше, умнее, усерднее… Стать такой, какой хочет ее видеть Кристоф Вагнер. Сделать что угодно, только бы ее не схватили снова и не сунули в ледяной карцер. Она закрыла глаза, ощущая, как пламя начинает подниматься от ступней вверх до колен. Никто никогда не должен узнать, о чем на самом деле думает Агата Гвиннер.