Читать книгу Хозяйка Шварцвальда - Уна Харт - Страница 8

Урсула сызмальства тянулась к красивым вещам. Она никогда не упускала возможности поглазеть на городских модниц, что выходили из карет, опираясь на крепкую мужскую руку. Жадно изучала каждую складку их кружевных воротников, каждую жемчужинку на носках туфель, каждый драгоценный камешек на крестах, украшающих их лифы… Одно время она мечтала стать портнихой, но ей не хватало мастерства. Умение рождается в повторении – будучи дочерью палача, она крепко усвоила эту истину и была готова сутками напролет упражняться в шитье, чтобы только ее искусство заметила какая-нибудь знатная дама. Но какие тут упражнения, когда дома нет ничего дороже льна и грубой шерсти, да еще и сестры требуют внимания? Порой по ночам на нее накатывала тошнота от одной мысли, что завтра наступит утро. Она лежала под тонким одеялом, притворялась спящей и молилась Господу, чтобы он отсрочил рассвет и дал ей еще немного побыть одной.

«Иначе, – думала она, – однажды я возьму кухонный нож, которым матушка нарезает мясо, и воткну одной из этих проклятых девчонок в глаз. А потом убегу в лес. Если встречу разбойников, брошусь к их ногам и буду умолять взять меня с собой. Возьму новое имя, стану странствовать бок о бок с убийцами и подлецами и грабить кареты, в которых разъезжают эти напыщенные фрау в расшитых золотом платьях…»

Если Урсуле удавалось уйти в своих фантазиях совсем далеко, она представляла себя женой главаря разбойников – высокого статного мужчины без одного глаза, с жилистыми хваткими руками. Она в красках воображала, как эти руки срывают сверкающее ожерелье с шеи схваченной красотки. «Оно твое, – говорил в ее мечтах разбойник, – и все, что ты захочешь, будет твоим!»

Никогда и никому она не рассказывала, какие грезы преследуют ее по ночам. Но в то мгновение, когда Ауэрхан приложил изумрудный шелк к ее рукаву, Урсулу пронзило горячее смутное чувство, словно он каким-то образом знал, о чем она мечтает.

После поездки прошло несколько суток, и уже подходили к концу двенадцать рождественских ночей. Чтобы господин не решил, что взял в дом двух бесполезных лентяек, Урсула заставляла Агату подниматься затемно, чтобы сразу взяться за шитье. Света зимой отмерено мало, а работы им предстояло достаточно, так что лучше начинать как можно раньше. К их приходу в кухне всегда ждал сытный завтрак, но ни разу Урсула не заставала там Берту.

Агата не выказала особого восхищения красивыми тканями и золотой нитью, чем разозлила Урсулу. Нянька заставляла ее пойти к господину Вагнеру и поблагодарить за подарки, которых она, бездельница и гордячка, конечно, не заслужила. «Ему не нужна моя благодарность», – только и ответила девочка.

Время, которое могло стать лучшим в жизни Урсулы, с каждым днем омрачалось все больше. Она с раннего детства мечтала, как в руки к ней попадет нечто прекрасное, из чего она сможет сотворить наряд, достойный герцогини. Но оказалось, что шелк требует большей сноровки, нежели дешевое сукно, к которому она привыкла. Мягкие, скользящие, точно вода, ткани смеялись над Урсулой. «Ты недостаточно для нас хороша», – шептали они, не поддаваясь ее неуклюжей игле.

Наконец с болью в сердце она призналась себе, что не смогла бы претворить в жизнь ни одну из своих задумок, даже принеси ей Ауэрхан парчу и атлас, достойные королевы. Урсула не создавала платья, которыми грезила, не потому, что ей недоставало материалов или времени. Талант – вот чего на самом деле она была лишена!

В конце концов ей удалось сшить Агате скромное платье из шерсти да льняную рубашку. К подаренному Ауэрхану изумрудному шелку она так и не прикоснулась. Не хватало еще испортить! Когда Агата показала управляющему свою обновку, он только приподнял брови и скривил рот:

– Что ж. Пристойно.

У дверей он остановил Урсулу вопросом:

– А где же все кружева и ленты, что мы купили? Я ожидал увидеть на Агате что-то более подобающее.

Девушка смутилась, но решила не обманывать.

– Боюсь, мне не хватает мастерства, – пробормотала она. – Я никогда не работала с такими дорогими тканями.

– Теперь у вас есть такая возможность.

– Я боюсь их испортить.

Ауэрхан вздохнул и тут же потерял к ней интерес. Тот огонек любопытства и теплоты, который она ощущала во Фрайбурге, угас.

– Пожалуй, вы правы, Урсула. После Святок напишу швее, чтобы приехала снять мерки.

В тот день Урсула ушла спать поздно. Она достала из сундука отрез шелка и отправилась с ним в комнату с зеркалом. Прикладывала ткань к себе то так, то этак, любуясь тем, как изысканно ложатся тени. А потом расплакалась.

* * *

Как бы внимательно Агата ни следила за Кристофом Вагнером, понять, чего же он хочет, бывало непросто. Случалось, что он радовался ее крошечным победам: верно прочитанному слову или аккуратно нарисованной линии… В другой день его раздражали даже случайная улыбка или смешок. Агата прилагала все усилия, чтобы угодить опекуну, но никак не могла сообразить, что для этого нужно.

Как-то после урока Ауэрхан посоветовал ей: «Не старайся слишком сильно. Относись к господину Вагнеру, как к реке. Ты же не злишься на течение и не пытаешься быть с ним милой. Так же и с господином: делай, что он просит, держись вежливо, учись прилежно…. Вот и все, что от тебя требуется. Не задирай нос от его похвалы, но и не плачь, если он тебя ругает».

Агата не плакала. После смерти матери она вообще перестала плакать, но внутри переживала из-за каждой оплошности. Урсула, кажется, тоже волновалась, поэтому каждый вечер строго отчитывала воспитанницу, если узнавала, что хозяин усадьбы чем-то недоволен. Иногда она хватала девочку за плечи и трясла. Агата не подавала виду, даже когда ей становилось больно, только поджимала губы и хмурилась. Она хорошо уяснила, что делать, чтобы Урсула забеспокоилась и чуть-чуть напугалась. Нужно было просто молчать – ее нянька не переносила тишины.

Как-то раз Агата все же спросила:

– Твой папа был мясником с Метцгерштрассе?

– Нет, – раздраженно ответила Урсула, делая вид, что полностью поглощена рукоделием.

Агата и без того знала, кем служил отец Урсулы, но ей было интересно послушать ответ. Она подсела к ней ближе, прижалась боком и потерлась щекой о рукав платья, ластясь, как котенок. Урсула рассеянно погладила ее по голове. Агата вдруг придумала смешную шутку и, не удержавшись, тут же ее произнесла:

– А вот если бы тебя обвинили в колдовстве, твой папа стал бы твоим дознавателем?

Игла выскользнула из рук Урсулы и упала ей на ногу. Легкая, она не причинила никакого вреда. Агата улыбнулась и, схватив иглу, спрятала ее за спиной.

– Меня бы не обвинили в колдовстве! – прошипела Урсула. Она попыталась выхватить у девчонки иголку, но Агата вскочила на ноги и, посмеиваясь над неуклюжестью няньки, крутилась, как маленькая змейка. Лицо Урсулы сделалось размытым пятном, двигалась она куда медленнее, а еще боялась уколоться. «В этом все дело», – думала Агата, выныривая то с одной, то с другой стороны от Урсулы. Если бы она не боялась, то смогла бы забрать иголку. Агата даже простонала, передразнивая ее: «Ой, папочка, не надо, я все скажу, только не бейте меня!»…

Неожиданно все остановилось. Короткая горячая боль хлестнула по лицу. Агата замерла. Урсула стояла перед ней раскрасневшись, тяжело дыша. Иголку забрать не сумела, а вот затрещину дала будь здоров! Щеку жгло. Агата опустила взгляд на требовательно выставленную вперед раскрытую ладонь.

– Верни иголку, – велела Урсула строго.

Но Агата только засмеялась и показала ей пустые руки, даже пальцами пошевелила для пущей убедительности.

– А у меня ничего нет. Смотри! Нет иголки. Упала, должно быть. Осторожно, не наступи!

* * *

Впрочем, не Урсула была главной заботой Агаты. От няньки в доме ничего не зависело, она ничего не решала. Кристоф Вагнер – вот кто был настоящим центром этого мира. Как-то раз утром в воскресенье он явился прямо к ней в комнату. Агата не ходила на службы, каждый раз притворяясь больной. Урсула только радовалась, потому что тогда они с Бертой, Харманом и Ауэрханом уезжали втроем в просторных санях. Никто никогда не спрашивал, отчего вдруг Агата заболевает накануне мессы, но в этот раз все сложилось иначе.

До темницы Агата любила воскресные службы. Ее успокаивало ощущение чего-то величественного и огромного, как облако. Но после смерти матери она так и не смогла заставить себя переступить порог церкви. В карцере к ней несколько раз приходил капеллан, уговаривая сознаться. От его сутаны пахло воском и ладаном. Он оставлял этот запах после себя как напоминание о том, что за пределами этих стен есть другая жизнь.

В тот день, когда все уехали, к ней пришел Кристоф Вагнер, который отчего-то тоже не пошел в церковь. От него исходил сладкий с кислинкой аромат, как от засахаренных лимонов. Сквозь щели в окнах проникал сквозняк, тревожа огоньки свечей. Снаружи начиналась метель. Кристоф подбросил несколько поленьев в печку.

– Ты не больна, – заявил он. – Почему не поехала? Не сказать, чтобы я любил воскресные службы, но они гораздо увлекательнее застолий у высокопоставленных лиц. Вот уж где скука смертная! Каждый раз надеюсь, что случится кровопролитие и разрядит обстановку. Но такая удача выпадает редко.

Агата не стала ему врать. Она все еще чувствовала себя новичком в этом деле, как человек, едва замочивший ноги в лесном ручье, тогда как Кристоф Вагнер уже правил кораблем в открытом море.

– Я не хожу в церковь.

Ее учитель развалился в кресле у окна, в котором обычно сидела Урсула, штопая чулки или отмеряя ткань для завтрашнего шитья. На его пальцах серебрились перстни.

– Отчего же?

Агата перестала изображать лихорадку и села в кровати, сложив руки поверх одеяла. Вагнер не давил на нее, не пытался вытянуть слова, как мейстер Ганс. Признание далось ей легко.

– Мне кажется, Бог не хочет, чтобы такие, как я, заходили в его дом.

Она представляла себе Бога грозным, с голосом палача и тяжелым взглядом капеллана. У ног его корчатся всякая нечисть и грешники.

Вагнер взглянул на свои ногти, блестящие, как у девушки.

– Не думаю, что у Господа такой хороший поверенный, чтобы доказать, что церковь – лишь его дом и никто другой не имеет права туда входить. В конце концов, даже изгнанные из храма торговцы вернулись и опять разложили свои товары, стоило Спасителю скрыться за углом. Так какие «такие» люди не должны заглядывать туда на огонек?

От его слов Агате сделалось одновременно и страшно, и смешно. О Боге Кристоф Вагнер говорил так, будто они встречались только вчера.

После тюрьмы ей несколько раз снился сон, в котором она вместе с отцом, сестрой и матерью сидела на службе. Они заняли скамью в первом ряду. Хористы пели «Глорию», а окружающие – от прихожан до священника и мальчиков-министрантов – смотрели на них не отрываясь. Агата чувствовала, что сейчас произойдет что-то плохое. Она вскочила и побежала к воротам, но ее схватили и поволокли назад – к месту, где вместо алтаря уже складывали бушели соломы для костра.

– Скверные, – наконец ответил она.

– Если бы Бог не хотел, чтобы скверные люди приходили в церковь, она пустовала бы целыми днями. Мартин Лютер сравнивал римскую церковь с логовом воров и публичным домом, называл ее царством греха, смерти и ада. Не думаю, что после такого ты способна чем-то удивить ее хозяина.

Он наклонился вперед и подпер подбородок рукой.

– Вот что я скажу тебе, Агата Гвиннер. Мы с тобой живем в жестокое время. Каждому захочется тебя уничтожить: судье, отцу, священнику или Богу… Если ты не заходишь в церковь, потому что боишься, что тебя за это сожгут, значит, спали их первой и посмотри, как они горят. Ты ведь швырнула игрушки детей Фальков в печь. Почему?

Агата вспомнила деревянных собачек и кукол в нарядных платьях. Ей не хотелось, чтобы они исчезли насовсем, она жалела игрушки. Но это был единственный способ заставить мерзких детей плакать. Она глядела в лицо Кристофа в надежде угадать, что именно он желает от нее услышать.

– Почему? – повторил он с нажимом.

Потому что игрушки были самым ценным, что было у этих детей…

– Почему, Агата?

Потому что невозможно было поджечь их самих!

Но ничего из этого она не сказала вслух, и Вагнер встал, разочарованный.

– Я взял тебя под крыло, Гвиннер, – холодно произнес он. – Надеялся, что ты развеешь мою скуку. Я могу обрядить тебя в шелка и обучить грамоте. Стоит мне щелкнуть пальцами, как войско бесов кинется выполнять любую твою прихоть. Но все это не имеет никакого смысла, если ты – трусливое ничтожество, которое не решается ни соврать, ни ответить честно.

Когда он ушел, Агата нащупала в кармане передника иголку и вдавила острие в большой палец, держа руку на отлете, чтобы не запачкать платье.