Читать книгу Хозяйка Шварцвальда - Уна Харт - Страница 4

1530 год, Виттенберг

Йохан Вагнер привык к мысли, что его младший сын Кристоф ни на что не годен. Нарождаются же псы, которые не охраняют двор, а привечают любого, кто переступит порог, или кошки, которые позволяют мышам резвиться в амбаре. Такую живность ни один хозяин не пожелает терпеть – в мешок и в реку, вот и весь разговор! Но если родной сын вырос лентяем, тут ничего не остается, как посыпать голову пеплом и молить Бога, чтоб или образумил негодника, или уж прибрал к себе и спас семью от позора.

В семье Йохана Вагнера, шорника из Виттенберга, Кристоф был шестым ребенком по счету. Его отец звезд с неба не хватал, но состоял в гильдии и своим ремеслом исправно кормил многочисленную семью. Предыдущие дети росли усидчивыми и послушными, отличались крепким здоровьем и светлыми головами. Старший сын обучился отцовскому делу, подмастерьем побродил по дорогам Германии, а затем вернулся домой и стал работать в мастерской Вагнеров. Остальные сыновья разбрелись по соседним городам, но каждый нашел место, где осесть. Дочери вышли замуж за порядочных мужчин. Этих своих детей Йохан не стыдился. Сидя в трактире за кружкой пива, он любил повторять, что вырастил их трудолюбивыми и честными, так что теперь и Богу не совестно взглянуть в глаза.

Временами Йохан и вовсе забывал, что у него есть шестой ребенок, настолько тот отличался от прочих. Хотелось бы упрекнуть жену: в кого он такой? Но, если не кривить душой, шорник знал, кого напоминает ему Кристоф: его собственного деда, чье имя любой из родственников предпочел бы забыть. Старик Вагнер слыл беспутником и греховодником, работать он не любил, зато пьянствовал, играл в кости и гулял с чужими женами. Говорили о нем и кое-что похуже, но никто из Вагнеров не осмелился бы это повторить.

Как ни колотил Йохан младшего сына, однажды пришлось признать, что проку с него не будет. Хорошо еще, если шею себе не свернет! Едва Кристофу исполнилось пятнадцать, отец заявил, что не намерен держать дома дармоеда. Если хочет жить сытым, пускай нанимается к соседям в работники. Так Кристоф и сделался слугой в трактире. Родной сын трактирщика расшибся насмерть, когда чинил кровлю, и теперь юный Вагнер охотно приходил на выручку старику за горсть медных монет: отводил лошадей постояльцев на коновязь и задавал им сено, приносил гостям ужин в комнаты, чистил их плащи и бегал с посланиями. Особенно любил тех, кто прежде в городе не бывал и еще не знал, что с мальцом надо держать ухо востро. Не то чтобы Кристоф воровал, боже упаси! Все же страх перед отцовским кулаком тогда еще трепыхался в нем. Но нет-нет да и прилипнет к пальцам лишняя колбаска или забытая вещица из седельной сумки… Ничего ценного Кристоф не брал. За это можно и руки лишиться! Но у людей всегда найдется безделушка, о которой толком и не помнишь, была она при тебе или нет. А если оставил где-то или обронил, то и черт с ней!

Вдобавок в трактире всегда можно было увидеть и услышать что-нибудь любопытное. Все, кто говорил с Кристофом, отмечали одну особенность мальца: он вызывал доверие. Его большие глаза цвета лесного мха смотрели на собеседника терпеливо и внимательно. А уж сколько всего люди выбалтывают, как напьются! И сколько готовы заплатить за то, чтобы ты все забыл…

Обычно сведения были пустяшные: один переспал с чужой женой, другой передвинул межевой камень и отхватил кусок соседского поля, третий поносил священника. Но изредка выпадала удача и удавалось узнать кое-что поинтереснее: мясник приревновал жену к соседу и, улучив подходящее время, заколол его корову на пастбище; кровельщик признался, что его мать, повитуха, удавила младенца вдовы; пекарь неделю продавал хлеб из порченой муки, никому ничего не сказав… Обрастая этими маленькими и большими низостями, как дно затопленной лодки – ракушками, Кристоф чувствовал себя всемогущим. В его руках трепетали человеческие судьбы.

…Он помнил, как сбилось его дыхание, когда к воротам трактира подъехали двое всадников. Кристоф следил за ними от самых городских ворот и заранее надеялся, что путники пожелают отдохнуть. Оба носили дорогие плащи, а лошади их были ростом ладоней двадцать, не меньше. Великаны! А их хозяева – наверняка люди самого кайзера.

Кристоф помог гостям спешиться. Чья-то рука сунула ему в ладонь монету, и он от души поблагодарил дарителя. Расседлывая лошадей, отметил, что седла и уздечки изготовлены на славу, не чета тем, что делал его отец, ремесленник средней руки. Отличная крепкая кожа, колодки точно созданы специально под этих лошадей… Желая угодить незнакомцам, Кристоф взял пук соломы и тщательно растер лошадиные спины, а потом задал этим коням овса больше, чем прочим. Поместив седла на козлы, он уже собирался повесить потники на просушку, как вдруг из одного неожиданно что-то выпало, с сухим шорохом затерявшись в опилках.

Кристоф присел, поводил туда-сюда фонарем с горящим фитилем. Рядом с его ногой блеснул кругляш. Сперва парень принял его за монету, подобрал, повертел так и сяк. Нет, такой монеты он не знал. Вроде серебро, но одна сторона гладкая, а на другой вырезаны крест и знаки – в потемках не разобрать, какие именно. Кристоф сунул находку за пазуху и побежал в трактир, узнать у хозяина, не нужно ли ему чего.

В общий зал накануне Великого поста народу набилось полным-полно. Студенты, сгрудившись за одним столом, драли глотки что было мочи. Ими предводительствовал тучный мужчина в берете, которого Кристоф уже не впервые здесь видел. Шел тот вечерний час, когда завсегдатаи еще не надрались, а новички еще не освоились. Кристоф пошарил взглядом по головам: такие, как давешние благородные господа, обычно брезгуют компанией. Он угадал. Свистнув мальчишку, трактирщик сунул ему в руки поднос с двумя кувшинами вина и свиными ребрышками и велел отнести наверх. «Узнаю, что подслушивал, – понизив голос, сквозь зубы процедил он, – уши оторву и отцу твоему все расскажу!»

Оказалось, что старик отвел гостям лучшую комнату с массивным дубовым столом и большим гобеленом во всю стену, на котором дочь трактирщика вышила Деву Марию. Постельное белье здесь всегда было постирано, в кроватях не водилось клопов, а по ночам постояльцев не тревожили мыши. Путники уже разоблачились. Они сидели за столом и по-приятельски беседовали, тихо смеясь и кивая друг другу. Сквозь разрезы на рукавах проглядывали шелковые подкладки. Модные дорожные плащи шаубе были сложены на стульях.

Один гость был молод, высок и хорош собою, с гладко выбритым подбородком и пышными темными усами. Его берет был надвинут на лоб, а брови тонкой дорожкой срастались на переносице. Второй был уже в годах, на вид лет пятидесяти. В каштановых волосах пробивалась седина, борода была аккуратно подстрижена, вокруг глаз кожа морщинилась, но сами глаза оставались яркими и веселыми и смотрели с прищуром, точно видели тебя насквозь. Этот взгляд неожиданно пригвоздил Кристофа к месту, заморозил его так, что он встал как вкопанный у самого порога. Мужчина рассмеялся, показывая ровные белые зубы – удивительное дело для его возраста.

– Ты, похоже, ждешь, пока мы умрем с голоду, а ты сможешь обглодать наши ребрышки!

В глубоком низком голосе незнакомца не слышалось раздражения, только легкое подтрунивание. Кристоф отметил франкский говор. Спохватившись, он подошел к столу и поставил на него поднос. Ему не хотелось покидать комнату, поэтому он принялся разливать вино, надеясь, что мужчины продолжат прерванный разговор. Но они молчали.

– Если будешь делать это еще медленнее, нам придется съесть тебя.

Голос молодого гостя показался Кристофу неприятным, как скрип старых петель. Разозленный замечанием, он подал кружку с вином бородачу, а его спутнику принялся наливать тонкой струйкой. «Чтобы осадок не попал», – пояснил он как ни в чем не бывало.

– Юноша, – обратился к нему бородач, – скажи, ты давно помогаешь в трактире?

Кристоф дернул плечами, и найденный серебряник, спрятанный за пазухой, пощекотал ему пузо.

– Уж скоро год как.

– Всех тут знаешь?

– Не всех. Знаю тех, кто раньше других напивается и засыпает в собственной блевотине, а еще драчунов и должников. Людей выдающихся, в общем.

Усач высокомерно хмыкнул и взялся за свою кружку, о которой Кристоф совсем забыл. Вино в ней доставало до краев, но гость не расплескал ни капли.

– Вы бы еще у блохастой дворняги спросили, Доктор!

Доктор… Очередной профессор? Эти, пожалуй, пьют крепче всех, да еще обращаются с тобой, как с грязью под ногтями. Кристоф распрямился:

– Я здесь родился и вырос, господин. Если вам кто-то нужен, я отыщу.

Доктор мягко улыбнулся:

– Как тебя зовут?

– Кристоф Вагнер.

– Кристоф…

Ему понравилось, как его имя прозвучало из этих аккуратных уст.

– Я – доктор Иоганн Фауст, а это мой друг Мефистофель. Мы ищем тут человека по имени Мартин Лютер. Он раньше преподавал в местном университете. Отличается редким красноречием и необычными суждениями.

«И пузом, как у бабы на сносях», – мысленно добавил Кристоф, но вслух произнес:

– Найдете его внизу, господа. Он теперь редко бывает в наших краях, но вам повезло. Ни с кем не спутаете, вокруг него вечно студенты толкутся. Могу быть еще чем-нибудь полезен?

Он надеялся, что Доктор скажет «да» и попросит просушить его плащ или начистить сапоги, заменить кислое вино или принести к ребрышкам тушеной капусты. Но Фауст только окинул Кристофа цепким испытующим взглядом и покачал головой. Мальчишка отвесил гостям короткий поклон и взялся за ручку двери…

Заперто! Замок, что ли, заел? Растерянный, он обернулся. Мефистофель с Фаустом уже взялись за ребрышки. Доктор держал мясо обеими руками и откусывал маленькие куски, стараясь не капнуть жиром себе на воротник.

– Только, будь добр, верни то, что ты у меня украл, – попросил он, промокнув губы хлебом.

Откуда он узнал? Следил из окна? Так в сумерках не разобрать ничего! Мог видеть только, как Кристоф шарит в опилках, но мало ли что он мог туда обронить? Если бы кто-то из гостей стоял за спиной, он бы услышал. Так что доказательств у них все равно нет!

Вообще-то Кристоф и сам вернул бы монету. Если она серебряная, это уже похоже на настоящую кражу, а от преступлений он старался воздерживаться. Но такое открытое обвинение оскорбило его до глубины души.

– Вы сейчас назвали меня вором, Доктор?

Фауст задумался ненадолго, а потом протянул руку ладонью вверх.

– Нет, если отдашь мне мою вещь и извинишься.

Кристоф упрямо упер руки в бока.

– Обидные вещи говорите, господин! Думаете, раз вы богаче, так имеете право обвинять меня во всем подряд?

Не будь это Фауст, Кристоф уже полез бы в драку. Вылетел бы с работы, но свою честь бы отстоял. Но чем дольше эти глаза смотрели ему в лицо, тем меньше злости оставалось в сердце. Да и серебряник начал нагреваться под рубашкой. Сначала Кристоф решил, что всему виной тепло его тела – в комнате стояла духота. Но монета нагрелась так, что, казалось, вот-вот прожжет кожу. Он сцепил зубы, укусив себя за щеку, но не помогло: из глаз брызнули слезы.

– Ничего. Я. Не крал, – упрямо повторил он.

Как по волшебству, монета остыла, приятно охладив кожу.

– Ступай, раз так, – улыбнулся Фауст.

Кристоф развернулся и распахнул дверь, которая теперь открылась беспрепятственно. За ней его ждала троица огромных черных псов. При виде парня собаки оскалились. Ни разу в жизни он не видел псин с такими огромными, как тыквы, головами и пастями, в которых легко поместились бы его руки. Губы псов дрожали, в тусклом свете розовели полоски десен, с брылей капала слюна. Их рык отдавался в позвоночнике Кристофа.

– …Но сперва отдай то, что ты украл, – терпеливо повторил Доктор.

Кристоф попытался захлопнуть дверь, но одна из собак бросилась на него. Он отскочил назад, споткнулся о выступающую доску и шлепнулся на зад. Закрылся локтем, ожидая, что псина наскочит на него, но ничего не произошло. Когда он отвел руку, собак уже и след простыл. Сердце колотилось как сумасшедшее, но теперь он уже не мог отступить. Никто не имеет права называть его вором, не доказав этого!

Доктор смотрел на юношу с любопытством, склонив голову.

– Да пошел ты!

От обиды голос Кристофа дал петуха. Мефистофель тихо рассмеялся.

– Милый мальчик, ты ведь даже не знаешь, что взял.

Бархатный голос Фауста окутывал его. Кристоф встал на ноги, отряхнул пыль со штанов и собрался уходить, но ледяной шепот Мефистофеля пригвоздил его к полу.

«Стоять», – велел он, и Кристоф остановился. Как он ни пытался сойти с места, подошвы будто гвоздями прибило к доскам. «Подойди». В ноги словно вставили спицы, заставляя делать шаг за шагом, пока Кристоф не остановился перед столом. Взгляд его упал на почти нетронутые ребрышки. Мефистофель взял свою кружку и выплеснул остатки вина в камин. Огонь яростно зашипел. Гость взялся за кувшин и заново наполнил кружку, придвинув ее к Кристофу: «Пей».

Тело больше не принадлежало ему. Как бы он ни сопротивлялся, рука сама схватила кружку. В нос ударил резкий запах мочи, как от ночного горшка. Кристоф изо всех сил сжал губы, чтобы коварная рука, переставшая повиноваться, не плеснула нечистоты ему в рот. Плечо свело судорогой, а локоть, казалось, сейчас треснет. Мефистофель сложил руки перед собой и поднял брови, с интересом наблюдая за борьбой. Шею пронзило острой болью. Вонь сделалась такой сильной, что защипало в глазах. Еще немного, и рука вылетит из сустава…

– Довольно.

Фаусту достаточно было сказать слово, и Кристофа отпустило – резко, словно из него выдернули крючок. Пальцы разжались, и кружка упала на пол, расплескав вино. Он запыхался, будто пробежал десять раз по лестнице туда-сюда. По вискам текли ручейки пота.

– Можно подумать, твоя жизнь от этого зависит. – Доктор тоже отчего-то выглядел уставшим. – Иди домой. Никому не продавай и не дари то, что украл у меня. Это талисман Агриппы, знак Луны, выгравированный в серебре. Он поможет тебе никогда не уставать в дороге.

Кристоф так и не понял тогда, разочаровал он доктора или позабавил. Много лет он собирался задать Фаусту этот вопрос, но так ни разу и не спросил. В ту ночь домой он не вернулся – работы в трактире было много, и хозяин разрешил ему устроиться в свободной комнате, в нескольких шагах от места, где спали Фауст и Мефистофель. После ужина доктор в одиночестве спустился к Лютеру и долго слушал, не перебивая и не вступая в разговор. Когда студенты разошлись, Лютер и Фауст заняли стол в углу и до самого рассвета беседовали, наслаждаясь компанией друг друга.

Ворочаясь на соломенном матрасе, Кристоф успел сотню раз пожалеть о своем упрямстве и еще сотню – порадоваться своей победе. Только почему-то у победы был неприятный привкус мочи. Он извлек из-за пазухи монету и долго рассматривал выпуклый рисунок: крест на нем совсем не походил на Луну.

Утро застигло его врасплох, как преступника. Откуда-то он знал, что новый знакомый покинет сегодня трактир, поэтому кубарем скатился вниз. Лютер уже ушел, и Фауст сидел у окна один. Лицо у него посерело от бессонной ночи, но на губах бродила мечтательная улыбка.

Кристоф сел напротив и положил на стол серебряную монету. Фауст даже не взглянул на нее.

– Я не воровал. Она выпала из седла, и я подобрал. Я бы вернул, когда рассмотрел, что на ней нарисовано.

– Почему тогда не отдал сразу?

Кристоф поморщился, как от зубной боли.

– Потому что вы меня подозревали, и как бы оно выглядело, если бы я после этого возьми да вытащи вашу дурацкую монету из-за пазухи?

Фауст улыбнулся:

– Теперь хорошо рассмотрел?

– Да. Но оно все равно не похоже на Луну, вы уж простите. Ни капельки.

Доктор задумчиво провел пальцем по неровным краям талисмана. Потом вдруг подвинул его к Кристофу.

– Пусть будет тебе подарок. Скажи-ка мне, Кристоф, как твой батюшка посмотрит, если я найму тебя в услужение?

«Будет счастлив, как осел, с которого сняли поклажу», – подумал Кристоф, но вслух сказал:

– Проплачет три дня, господин.