Читать книгу Серафима и Богдан - Вахур Афанасьев - Страница 6

Вновь я видел под солнцем, что не легко(ногим) бег,

и не героям война, и также не мудрым хлеб, и также

не разумным богатство, и также не сведущим приязнь,

ибо пора и пагуба случится со всеми.

Кохелет 9:11

Задубевшими на морозе руками Феофан берется за топор и с размаху колет надвое полено, слишком толстое для печурки. Подходящие полешки сожгли промозглой осенью; неспокойным летом ухитрились все же сделать запас и сложили небольшую поленницу возле бани, но это и все. Не следовало спешить с заготовкой дров, думает Феофан. Не надо было бояться оказавшихся довольно равнодушными к местному люду немцев, что колесили на мотоциклах и грузовиках по прибрежным деревням Чудского озера. Вот теперь хочешь не хочешь, а придется разбирать все кучи и перекалывать на дрова. Хорошо, что Харитон вернулся… Небось, скоро попривыкнет и будет чаще на улицу выходить… глянь-ка, уже и сегодня куда-то потопал. По правде, так и не нужно бы самому тут из сил выбиваться, вон – все кости от холода закоченели; сын многих мужиков стоит, машет колуном так легко, словно режет косарём кустики репейника.

Феофан переводит дух и снова берется за топор. Разлетевшееся на две щепки полено издает мелодичный звон.

На таком морозе можно ждать, что под утро начнут стрелять воротные столбы. После теплого военного лета снег в этом году выпал рано. Но в ожидании настоящего белого покрова люди успели занервничать. Ведь чем толще снег, тем реже они будут высовывать нос из дома, с глухого двора и хлева, а окна, глядящие на улицу, как закроют ставнями, так на всю зиму и оставят. Обсуждай хоть промеж своих, хоть с соседями, ясно одно: ничего хорошего ждать не приходится. Война прокатилась по земле неумолимо, как весенний торосистый лед, двигающий на своем пути многотонные валуны, с корнем выворачивающий береговые деревья и способный проборонить заросли камыша, превратив их в гладкий песчаный пляж, или покрыть его галечником, нанесенным неизвестно откуда. Те, кого война пощадила, теперь воссоединились, но многие незримые связи между людьми необратимо порваны, вместо них посеяны горькие семена печали и ненависти.

На дворе декабрь 1944 года. С конца августа Причудье опять перешло под власть Красной армии, и никто не знает, чего ждать от новой власти и как себя вести. Надо как-то жить, ходить за скотиной и продержаться до весны на запасах картошки, морковки и лука. Годик продержавшаяся перед войной советская власть больше донимала эстонцев, ссылала в Сибирь семьи хуторян и поселковый люд, но выслали и зажиточных староверов, школьных учителей, православных попов и активистов культурных обществ. В Казепели1 дверь моленного дома опечатана, в Вороньей большая и красивая каменная церковь, не очень пострадавшая от огня, заперта, крестные ходы и мессы запрещены, молодых пытаются организовать в комсомол. Для разнообразия и острастки советские солдаты Истребительного батальона в июле 1941 года, когда немцы уже начали наступать, в Чёрном Посаде2 разом расстреляли несколько десятков местных жителей, а в центре города все дома забросали бутылками с зажигательной смесью. С приходом немецкого времени мужчины, вступившие в Омакайтсе3, мстили, нажимая на курок с большей легкостью, чем того требовала справедливость, виня во всем тех, в отношении кого совершилась кровавая расплата.

Теперь, когда вдалеке уже не грохочут пушки, а в двери не бухают прикладами мужики с белыми повязками на рукаве, когда проезжающие красноармейцы не тащат силком со дворов последнюю коровенку, в домах староверов благодати стало больше, чем страха. Во многие семьи возвратились сыновья, кто из какой армии. Вернулись и те семьи, что были депортированы немцами в Литву, но многие из них предпочли навсегда распрощаться с Причудьем, за триста лет ставшим для староверов потомственным родовым гнездом. От большинства жилищ остались лишь трубы печей да обуглившиеся кучи балок и бревен. Этой зимой уж ладно, но следующей придется все силы бросить на заготовку леса для строительства новых изб. Сейчас все живут, кто где может. В Вороньей, Казепели, Софии и Кольки все в какой-то степени друг другу родня, и под чистым небом никто не остается. Посвистывают самовары, вечерами напролет люди прихлебывают из блюдец чай, ведут неспешные разговоры.

Феофан идет в дом. Долго стучит ногой об ногу, отряхивая снег.

– И куда это, сынок, шибко так? – спрашивает Варвара, ставя на стол полную до краев суповую тарелку.

Хотя лед уже выдерживает как человека, так и повозку, но Феофан пока не решается идти на озеро. Готовят вяленую плотву, упругое соленое мясо которой отдает жаром летнего солнца. Феофан крестится на красный угол и садится к столу. Черенок его ложки отмечен синей ленточкой. Суп вовсе даже неплохой. До весны далеко, и картошка еще крепкая. В свое время много лет он потратил на то, чтобы вдолбить Варваре, что хорошую картошку нельзя варить и толочь. Ладно весной, когда она и так пружинит меж пальцами, а зимой – ни в коем случае.

– Дай Бог! – вздыхает Варвара.

– Чего просишь? – не поднимая глаз, спрашивает муж.

– А чтоб пешня твоя не заржавела. Пошел бы теперь, даже удовкой леща вытянул бы. Проделали бы с Дементием лунку, вот свеженьким бы и побаловались.

– Куда теперь… рано еще, – бурчит Феофан.

– Сам-то себе веришь?

Феофан кладет ложку на стол.

– Послушай, старая, мне лучше знать, чему верить… Идти сейчас, глянь, снег поверху, а под берегом сиговица4 – ступишь, и треснет, так под лед и уйдешь.

Варвара кивает. Она прекрасно знает, что под деревней есть места, где бьют ключи и где озеро никогда не замерзает, муж все помнит. Ну, да Бог с ним, если идти не хочет, так и не надо, проживем как-нибудь.

Залаяли собаки. Громче всех Мурик, овчарка, привезенная щенком с материка от эстонцев из городка Алатскиви.

Феофан, только что взявшийся за ложку, вновь ее опускает.

Дергается дверная ручка и тотчас стук в окно.

Через мутное стекло угадывается Харитон, его лицо едва видно меж ушами мохнатой шапки. Феофан отодвигает засов и впускает сына. Его замерзшие щеки мгновенно начинают краснеть.

– Так-так, матушка, чего сегодня Бог послал? – спрашивает Харитон.

Варвара приподнимает крышку кастрюли и позволяет сыну заглянуть в нее. Тот качает головой, осеняет себя крестным знамением и садится. Скрежещут большие настенные часы, под глухой бой высовывается кукушка.

– Ну чего опять уставился? – сердится Варвара. – Уж не мальчик…

– Нравится, вот и смотрю, – хмыкает Феофан.

Такой роскоши в его доме отродясь бы не было, если б не война, эта великая и жестокая штука, преподносящая иногда удивительные подарки. И это ничего, что правый бок часов немного закопчен, а на задней стенке с медной табличкой с надписью «Württembergische Uhrenfabrik Bürk 1896» петля, на которую вешают часы, так зверски вырвана, что в корпусе образовалась дыра – главное, что есть ключ, и заводить им часы надо только каждый третий день. Феофан вбил в белую штукатурку стены толстый гвоздь и нацепил на него часы за дырку, раз петли нет.

После девятого удара кукушка прячется за створками лючка, чтобы дождаться следующего полного часа.

Варвара идет убрать за скотиной. Хорошо, хоть свинья в полной силе, если окончательно прижмет, то ее надолго хватит. Вот с коровой беда. У многих коров в деревне из-за канонады в конце лета пропало молоко, их буренка не стала исключением. Не будет от нее никакого толку, как ни старался племенной бык Архипа, а ничего не вышло, не понесла корова. Когда под весну особенно голодно в доме станет, придется забить и прикупить новую, хотя где тут купишь, если в доме ни копейки. С немецкого времени лежит пачка остмарок, ее Варвара на всякий случай в шкафу в шерстяном носке прячет. Немец выменял за червонцы, но новая власть немецкие деньги не признает, хоть на растопку пускай.

Вновь зашелся лаем Мурик, и остальные деревенские псы поддержали, задрав морды к черному небосводу, разошлись не на шутку, будто терзала их души невыносимая тоска – как быть, как жить дальше и увидят ли они вообще завтрашний день?

Феофан и Харитон закончили с едой. Собрали посуду и сложили в большую алюминиевую кастрюлю с теплой водой, стоящую на краю плиты. Радио в семье нет. Феофану только и остается, что расспросить сына, где тот был.

– Да так, погуляли чуток, – бурчит сын.

– И с кем же это погуляли?

– С кем, с кем?.. С нашими парнями, само собой…

– Ну, и как?

Харитон пожимает плечами.

– Вам, парням, надобно в волостной комитет сходить. Выправите бумаги – сможете рыбачить, – сказал Феофан. – Запишетесь, и все обо всем забудут.

– И что тогда?

– Жить начнете.

Харитон кивает. Собаки никак не унимаются, хрипят уже от ярости. В слабом отсвете керосиновой лампы, просачивающемся из окошка на улицу, мерцают их желтоватые клыки, отсвечивает пена.

– И чего эти зверюги разошлись? – спрашивает вернувшаяся Варвара. – Говорят ведь старые люди, будто собаки водят компанию с чертом – вестимо, не зря говорят…

Феофан в одной рубахе выходит в сени, высовывает голову наружу и прикрикивает на пса. Тот и ухом не ведет. Феофан сует ноги в калоши и выходит на крыльцо. Хотя луна еще не народилась, на низких тяжелых снеговых тучах видно какое-то странное зарево. Феофан крестится.

Кто-то бежит к деревне, спешит по хрусткому снегу, и возле первых же домов кричит истошным голосом, в ответ на что ближайшие собаки берут тоном ниже.

– Аааааааааааааааааааааааааааааааааа!

Кто-то перебегает от дома к дому, колотит в ворота.

– Караууууул!

Уже можно разглядеть кричащего. Одно ухо ушанки торчком, другое обвисло, слишком легкая для зимы немецкая шинель c сорванными петлицами, вытаращенные от ужаса глаза и пятиконечная звезда из консервной банки на груди. К Феофану бежит деревенский дурачок Онисифор.

– Ааааааааааааааааааааааааа! Господи Исусе5, помилуй нас!

Из домов на улицу спешат люди, перерезают ему путь – говори, несчастный, о чем орешь? Онисифор падает в снег на колени, поднимает лицо к небу, воздевает руки и все кричит, беспрестанно осеняя себя крестом.

– Ааааааааааааааааааааааааааа!.. Конец света!.. Конец света пришел! Господи Боже, прости меня, конец света пришел!

От него так и не удалось добиться, что случилось, люди сами по зареву поняли, что горит здание исполкома, которое еще по привычке все называли волостным домом.

Не проходит и получаса, как через деревню промчался грузовик.

Невзирая на лютый мороз, в кузове вдоль двух бортов солдаты с пистолетами-пулеметами ППШ наизготовку.

Лесных братьев около волостного дома нет.

Солдаты и два милиционера из Алатскиви как безумные носятся вокруг горящего строения. Самый нервный пускает очередь по начинающимся на краю деревни зарослям, командующий отрядом лейтенант набрасывается на него с руганью.

Кто-то пытается заглянуть внутрь волостного дома, выбивает заднее окно – с притоком воздуха языки пламени вырываются на улицу. В этот самый момент не выдерживают жара фасадные окна. Снежный покров какое-то время остужает черепицу крыши, но вот и она начинает разлетаться с треском, похожим на оружейные выстрелы. Собравшихся зевак выстраивают в цепочку, приказывают передавать из рук в руки ведра с водой, но дело стопорится – в колодцах вода уже подернулась к ночи ледяной коркой, а для того чтобы брать воду из ближайшего пруда, пришлось бежать за топорами. Вскоре обрушиваются первые стропилины – и проваливается часть крыши.

На дровнях прибывает на место председатель Причудского исполкома, укутывает лошадь заставой из плотной ткани. То ли возымели действие деловитые и неторопливые движения этого низкорослого человека, то ли дошло, что волостной дом, черепичная крыша которого кусками проваливается на глазах, был, прежде всего его заботой, а не кого-либо другого, но люди успокоились. Даже вернувшийся на место пожара дурачок Онисифор угомонился вместе с уставшими от лая собаками. Тушить пожар бросили, народ собрался у ближайших домов, с покрытых дранкой крыш которых начинает капать тающий от жара снег. Бревенчатые стены закидывают снегом, обливают их водой.

Энкавэдэшники6 прибывают только утром.

Старший офицерский чин крутится вокруг пожарища и обещает расстрелять всех, кто затоптал окрестности и уничтожил следы. Но ясно одно – к лесу следы не ведут.

1 Казепель (Касепель), или Казепя – это название носят два поселения края. В книге имеется в виду деревня в Тартумаа, расположенная между Варнья (Вороньей), Софиа и Колкья (Кольки). Вторая Казепя расположена на стороне Муствеэ. (Здесь и далее – прим. автора и переводчика).

2 Чёрный Посад, Чёрные Горы, а также Черно, Черна – место, известное в Эстонии как Муствеэ.

3 Омакайтсе (Omakaitse, перев. с эст. как Самооборона) – эстонская военизированная добровольная организация, действовавшая в годы Второй мировой войны на стороне Германии.

4 Сиговица – место на озере, богатое родниками, где вода даже в лютый мороз не замерзает полностью.

5 Староверы называют и пишут имя Иисуса как Исус.

6 Их еще называли чекистами (от ЧК – Чрезвычайная Комиссия). НКВД (Народный комиссариат внутренних дел) отвечал в СССР за госбезопасность.