Читать книгу Прекрасный белый снег - Валерий Арефьев - Страница 10

Выпить, однако, в тот вечер у психов так и не сложилось. Как и в предыдущий, последующий, неделю, две, или месяц тому назад, бухнуть обитателям смирного дома карта не легла. Непростое это дело – устроить в дурдоме вечеринку. Только вот Веня наш – он так и не понял до сих пор, где же на самом деле оказался. Куда в действительности занесла нелёгкая на этот раз. Так что вернёмся-ка мы с вами, пожалуй, в третью палату, посмотрим, что там у нас дальше будет. Итак…

– Тогда и меня можно просто Веня, – широко улыбнулся Веничка в ответ. – Готовь, Костян, посуду! Весёленькое что-нибудь придумаем! Бухать сегодня будем!

– Ага! Посуду! Разбежался! – ухмыльнулся Костя грустно, грустно и совсем не лучезарно, увы, скорее, уже на автомате, ведь сам же и затеял дурацкий этот, как бы шутливый разговор с не понимающим, куда попал, очередным психом-суицидником. Злая какая-то искра промелькнула у него в глазах. – Ты, Веня, посмотри вокруг, внимательно. Давай, приятель, посмотри…

Венька приподнялся немного, покрутил головой туда-сюда, но ничего нового и совсем уж неожиданного так и не приметил. Больничные кровати, тумбочка у каждой, а что там за спиной, возможным увидеть ему не представлось: левая рука его была под капельницей, и встать или хотя бы просто развернуться он сейчас не мог. «Да в общем-то больница как больница, – подумал Веня. – Разве что сетка эта, да решётка за окном… Странно… Очень это странно…»

– Смотри, смотри, Вениаминчик-Витаминчик! Смелее, не стесняйся! Не смущает ничего? Сеточка на окнах, например. Небо за стеклом, чего-то в клеточку. Ни о чём не говорит?

А Венька и вправду, начинал уже реально нервничать. Хотя чего уж тут, казалось, волноваться? Ну сетка. Ну решётка. Так ведь вчера же только с жизнью прощаться собирался… Иди-ка, напугай самоубийцу сеткой на окне! И всё же Веньке стало вдруг не по себе. Настолько всё гадко и по-идиотски как-то вышло. Вот это его вчерашнее внезапное решение разом всё закончить. Как бы закончить, оставить всё же хоть какую-то лазеечку, не выпрыгнуть красиво из окна, с восьмого этажа, таблеток всего лишь наглотаться. «Как там у Высоцкого, – вдруг вспомнилось ему, – «Не умереть, а именно уснуть». Просто уснуть, теперь он понял это ясно, именно уснуть. Нет, не хотел он умирать по-настоящему. Попробовать решил. Ну и попробовал… Только и успел, что джина ещё бахнуть да сигареткой напоследок затянуться. И тут же, с пугающей быстротой, реальность вдруг стала исчезать куда-то, а сил подняться, изменить хоть что-то уже не оставалось. Вот только о последствиях он как-то не подумал. А как же Светка? Каково ей будет хоронить его, придурка? А мама? А если выживет, но дураком на всю оставшуюся жизнь? Или совсем уже овощем на грядке? И никакие решётки в план его уж точно не входили. И ему снова стало стыдно. Стыдно и горько за то, что натворил. Он вновь закрыл глаза, и тут же ясно увидел Светку, в дурацкой карете скорой помощи, всю в слезах, представил, как, вероятно, ей пришлось всё это объяснять бригаде скорой: «Он потерял большие деньги, и мы поссорились». «Господи, – подумал он, – какая глупость! Какой позор!» И ему снова захотелось спрятаться, уснуть, забыться, уйти отсюда хотя бы ненадолго.

– Ну что, братишка, призадумался? – вернул его в реальность голос Кости. – Ты спишь там, что ли? Эй, брателла?!

Чья-то рука, вероятно, его настойчивого собеседника, потрепала Веньку по плечу. Возвращаться в реальность не хотелось, ему было просто страшно.

– Да уж, задумаешься тут, – открыл он всё-таки глаза. – А правда, решётки-то здесь чего? Ведь я не в тюре?

– Ну ты, мужик, даёшь! Сплюнь три раза! И перекрестись! Ты что, ещё и грохнул вчера кого? Для кучи? – уже откровенно смеялся над ним Костян. – Нет, мужики, вы только гляньте! У Станиславыча новый экземпляр! Батеньке сюрприз! Двойной убийца, киллер-самоубийца. Аплодисменты, господа! Аплодисменты! – и с этими словами он заржал как конь, громко и откровенно. – Чувак, ты в дурке! Понял? В дурдоме! Расслабься, не в тюряге, слава Богу! Да расслабься ты, Веня-Витамин! Худшее осталось позади!

Венька приподнялся повыше на локтях, взглянул ошарашенно на Костю:

– А что я в дурке-то? Почему в дурке? Как я в дурку-то попал?

– А ты не знаешь? – ухмыльнулся Костик. – Первый раз об этом слышишь? Ну точно, – он обернулся к зрителям, наслаждавшимся неожиданным спектаклем, – они не знают, как всегда! Их высочества никогда этого не знают! Их светлостям это неизвестно! Самоубийц, Веня, – он театрально развёл руками, – в дурку везут обычно. Почти всегда. Ну, тех, которым повезло. А кому нет, тех сразу в морг. Хотя, – сверкнул он бешеной улыбкой, – как знать…, кому тут больше повезло… Да ладно… Будем считать, что нас это не касается. Тебе, как видишь, повезло. И вот ты с нами. Теперь врубаешься?

Да, это был действительно сюрприз. Такого развития событий Веня уж никак не ожидал. Всё что угодно, но не дурка… Он посмотрел на Костика внезапно потускневшими, серыми, как зимний дождь, глазами и произнёс негромко:

– Слушай, братан, полежу-ка я ещё. Не по себе мне что-то. Посплю чуть-чуть. Подумаю.

И, натянув на голову одеяло, опять закрыл глаза…

Где-то с начала девяностых, когда вдруг, совершенно неожиданно, жизнь стала преподносить внезапные сюрпризы воспитанному в традициях атеизма советскому человеку (бывало, в виде быстрых денег, а иногда и ещё более быстрых пуль), народ как-то сам, сразу и без особых уговоров потянулся к Богу. А кто и к дьяволу, случалось и такое. Бульварные газеты запестрели многочисленными объявлениями всевозможных магов, колдунов, потомственных ведьм, невесть откуда взявшихся шаманов и чародеев в третьем поколении. Все обещали много и практически немедленно. За вполне умеренное вознаграждение предлагались избавление от порчи, снятие сглаза, возврат любимых, сильнейший приворот и отворот, успехи в бизнесе, открытие третьего глаза, а также полное и окончательное решение проблем. И хотя полным, а уж тем более окончательным решением проблем заведовали в те лихие годы волшебники несколько иного рода, народ тянулся.

Светка же, хотя и относилась к подобного рода проказам с лёгким юмором, в глубине своей души побаивалась всей этой коммерческой чертовщины. «С такими вещами шутить не стоит», – думала она. И Бог, и дьявол, в этом она была уверена совершенно, требуют крайне серьёзного отношения к себе.

Особенной какой-то набожностью Светка никогда не отличалась, верующей себя истово и безусловно, в общем, не считала, да и не была такой на самом деле. Бывало, конечно, заходила она и в церковь (действительно набожный, глубоко верующий человек поправил бы здесь автора: в храм, конечно, в храм) – поставить свечки иконе Божьей Матери, Николе и за умерших, ушедших навсегда близких друзей и родственников, хотя в то время таких у неё было и не много. На этом её общение с Богом и заканчивалось, молитв она не знала и не молилась никогда.

Крестилась Светка совсем недавно, в новейшие уже времена, лет пять тому назад, когда это вдруг стало модным, крестик свой, однако, не носила, он тихо покоился в шкатулке, рядом с бусами, колечками и парой старых серебряных монет. И с Венькой, по их же шутливому немного выражению, они «как бы обвенчались». Замуж выходить, по-настоящему, с обязательным загсом, «Волгой» с кольцами на крыше и капоте, шампанским на Стрелке Васильевского острова, свадебной фатой, белым подвенечным платьем и непременной дракой в кабаке под занавес веселья Светке отчего-то не хотелось. Да и к тому же, все эти формальности, вроде официальной регистрации и штампа в паспорте она считала лишними. «Браки, дружочек, совершаются на небесах. Или вам, юноша, записи в домовой книге так не хватает?» – как будто в шутку говорила она Вене, и Веня ей не возражал, он всегда с ней соглашался, по крайней мере в первые годы их совместной жизни. Или успешно делал вид, что соглашался. Как бы то ни было, в один прекрасный день они купили два симпатичных, с алмазной насечкой серебряных колечка и, пообещав друг другу быть вместе вечно («Какая наивность, – думала она теперь, – даже не смешно. Что значит вечно? Какое вечно? Почему вечно?»), торжественно окольцевали друг друга в Лавре, после чего отправились в ближайшее кафе выпить шампанского с ликёром «Амаретто».

Последние же годы, если, конечно, в ночь на Великое Воскресенье не случалось сильного дождя, они ходили с Венькой крестным ходом вокруг ближайшей церкви – кладбищенской, недалеко от дома. Со свечками в руках шли вокруг храма по периметру, крестились недолго под перезвон колоколов и отправлялись наконец, умиротворённые и просветлённые, в свой двор колодцем – пить на скамеечке портвейн с такими же глубоко верующими друзьями. Пост они не соблюдали. На этом их отношения со Всевышним, вроде, и исчерпывались.

Уж как-то у нас, людей, сложилось: о Боге мы хоть и вспоминаем иногда, однако по большей части как-то мимолётно, между делом. Нет, многие из нас (возможно, даже большинство) время от времени заходят в церковь, ставят свечки на алтарь, и Божьей Матери, и обязательно Николе. Из всех святых мы отчего-то больше почитаем именно Николу, ответственного в нашем представлении не только за моряков и странников, но и за финансовое, так сказать, благополучие. Мы троекратно крестимся, шепчем что-то своё украдкой у иконы Богоматери, просим удачи у Николы и в завершение краткого общения со Всевышним ставим свечу за упокой. Детки у нас все теперь с малых лет крещёные, на похороны мы заказываем отпевание, а регистрация брака в загсе частенько завершается пышным обрядом в модном храме и за большие деньги. На Пасху мы ходим крестным ходом, есть даже и такие, кто пытается соблюдать Великий пост, успешно предаваясь чревоугодию и пьянству всё остальное время года, начиная прямо с пасхальной ночи. И даже в школах ввели теперь особенный, непостижимым образом связанный с религиозным и духовным воспитанием наших продвинутых детей предмет. И всё же, всё же! По-настоящему мы вспоминаем о Творце лишь только когда у нас беда. Только беда, отчаяние и боль заставляют нас повернуться к Богу, просить пощады у Него, когда вроде бы уже и не у кого больше. И вот тогда, бывает и такое, мы опускаемся в церкви на колени и со слезами на глазах просим у Него, за всех нас принявшего страшную мученическую смерть на Лысой горе – Голгофе, прощения и милосердия. Милосердия и прощения…