Читать книгу Белая обитель - Валерий Рыжков - Страница 2

В десять часов начинается обход профессора Лебедева. В ординаторской в кофейных чашках дымится ароматом растворимого кофе.

Утренний кофе, как правило, без бутербродов. Профессорский обход – в окружении всех врачей отделения.

– Так, что сейчас с тем больным, которому мы поставили диагноз – объемный процесс? – перед дверью в палату спрашивает профессор, и Зимин понимает, что всегда последнее слово за профессором.

– Это больной Парфенов, – как бы вспоминая, как бы отвечая, произносит заведующий. – Как вы рекомендовали, его пропунктировали. При эхоскопии ничего не обнаружено. Только при исследовании на магнитно-резонансном томографе был подтвержден наш диагноз. Потом стала нарастать симптоматика в виде патологических знаков, появилась анизокория.

– Этого больного перевели в нейрохирургическое отделение? – пытливо посмотрел из-под стекол очков профессор.

– Да, Александр Сергеевич. Наш – Ваш диагноз подтвердился – у больного была удалена субдуральная гематома, которая после травмы в течение нескольких лет безмолвствовала. Послеоперационное состояние больного удовлетворительное.

– Коллеги, диагноз – это половина лечения. После поставленного диагноза неврологическим молоточком не машут, – шутливо произнес Лебедев.

Врачи вновь входят чинно в палату. Лица у больных перепуганы от многочисленного консилиума. Вечерский докладывает о больном.

Профессор не спеша осматривает больного. Он диктует под запись врачу свой академический осмотр. Пациент млеет от такого внимания. Только врач Вечерский поспешно записывает данные осмотра в историю болезни. Для больного обсуждение между врачами слышится уже не как родная речь, а как непонятная латынь. Больному кажется, что ему опять поменяли диагноз и лечили до этого не так, и он уже раздражается на лечащего врача, да и на себя тоже, почему он не сразу попал на прием к профессору? И только, когда профессор пожимает руку больному и, наконец, его успокаивает, что он, профессор Лебедев, подтверждает диагноз, и этот жест руки, рукопожатие, с этой минуты действует положительнее всех лекарств.

– Мы вам непременно поможем, – внушает он больному.

– Мы всегда поможем, потому что нам все ясно, – шепчет сзади всех врачей интерн Седов.

Из палаты первый выходит профессор, потом заведующий, последним замыкает всезнающий врач интерн.

Профессор задает риторический вопрос Вечерскому:

– Какое лечение проводите больному?

Врач монотонно перечисляет лекарства.

– Думаю, что этого достаточно. Можно добавить что-нибудь из транквилизаторов.

– Мне тоже показалось, что больной нервный, – авторитетно произнес Седов, – ему непременно надо дать на ночь что-то успокоительное, а то я сегодня дежурю и меня его вопросы уже достали.

За такие слова получил Седов толчок в бок и шепот заведующего, что якобы ему еще одно дежурство светит за разговорчики при профессорском обходе. Эта воспитательная процедура деонтологией называется. Седов трет бок и смотрит в затылок заведующему с одной жестокой мыслью: когда-нибудь и я буду строгим и рассудительным.

В следующей палате находятся две женщины. Они на мгновение забывают, что больны, торопливо смотрятся в зеркало и подкрашивают помадой губы, разглаживая морщинки на лице.

– Так много мужчин! – восклицает одна из них, кокетливо закатывая глаза вверх.

– Вы не пугайтесь, они ведь врачи, и все в белых халатах, – парирует иронично Лебедев.

– Женщина есть женщина, даже если она находится на больничной койке, – произносит себе под нос Вечерский.

– Тут она не на смертном одре, так что ей все козыри в руки, – потирая ладони, шепчет Седов Зимину, подмигивая медсестре.

– Профессор я устала от всего в этой жизни, – указывая рукой на лекарства на больничной тумбочке, говорит одна из них.

– Вам только пятьдесят лет, а надо сказать многое вашим близким: люблю, надеюсь и верю.

Профессор сделал рукой пас над ее головой, после чего она смолкла и следила за его рукой, за его плавными движениями рук. Начался сеанс гипноза.

Она раскидывает руки, как чайка крылья.

– А силу вы чувствуете, которая вас подняла вверх? – уточняет профессор.

– Мне так хорошо! Мне ничего не надо. Я чувствую, что я от вас далека, и вижу вас, маленьких и незаметных людей.

– Вот ваша главная проблема невроза, вы живете без обратной связи; вас подняла волна на такую высоту, а вы не чувствуете. И ваши близкие платят той же монетой. Вы хотите, чтобы вас ценили за вашу заботу и любили вас не за большой кошелек или недвижимость, а любили истинно. Вот что странно: любовь не может существовать без обратной связи, я имею в виду, настоящая любовь, разочарование и усталость в жизни мы принимаем за астению и закачиваем тело лекарствами. И астения не проходит, и страсть, и любовь не возникает.

И больше ничего не чувствуете? – профессор обрисовал вокруг себя людей.

– Нет! Ничего, – горделиво произнесла она. – И никого!

В этот момент ее покинуло гипнотическое оцепенение, взгляд стал ясным, и на ресницах заблестели капельки слез.

– Я поняла, – и она закрыла глаза. – У меня невротическая болезнь.

Доктора вышли из палаты.

– Что произошло? – недоуменно спросил Седов.

– Инсайт! – глубокомысленно заметил Горячев. – Это по-дзеньбудистски означает получить удар бамбуковой палкой по голове, – в этот момент он посмотрел на интерна Седова, тот съежился, – ей этот прием пойдет на пользу, может быть, она и излечится от невроза навязчивого состояния – преследования, не доводя до бреда.

– Она не больная, а женщина с климактерической женской логикой, – подхватил Зимин, посчитав, что дискуссия уместна в любом выражении мысли.

– На ночных дежурствах всегда меня вызывает к себе давление измерить, – пробубнил Седов. – Теперь я проведу инсайт. Спать будет крепким сном.

– Если нет вопросов, то на этом обход закончим. Через неделю мы снова с вами встретимся, – заверил профессор.

Врачи поспешно удаляются в ординаторскую.

– Любопытно, каков гонорар профессора за такую консультацию? – вслух произносит Седов.

– Вырастешь – узнаешь! – замечает едко Вечерский.

– Я вот на машину коплю, а то, что я сказал, то ничего личного, – стушевался Седов. – Вкусная еда – это потребность молодости. Хорошая выпивка – это потребность среднего возраста. Я не циник. Я разумный эгоист.

– Это здоровый интерес иметь и дачу, и машину. Но наша зарплата, как температура по больнице, средняя.

Седов удивленно взглянул на Вечерского.

– Вот я ничего не могу настучать себе, в цейтноте, даже на прожиточный минимум не хватает. До зарплаты неделя, а моя потребительская корзинка пуста, – поглаживая пухлый живот, произнес интерн.

– Шутит наш коллега, – сказал Словин.

– Так что, интерн, повышай квалификацию, остепеняйся и стриги купоны на машину, на поездку к морю, – подначивает Николая Вечерский.

– Почему я не пошел в стоматологи? – показав в зеркало свои зубы, ощерил рот.

– Лучше в диетологи!

– Уважаемые коллеги, вас любят и ценят ваши пациенты! – произнес укоризненным тоном Словин.

– Мы это знаем, – откликаются все.

– По этому случаю по чашечке кофе и по сигарете, – задает тон Седов, – этот блок мне презентовал капитан, как узнал у меня, что курить – здоровью вредить.

Никто из врачей так и не притронулся к пачке сигарет.

Когда попили кофе, то Вечерский посмотрел график дежурств и заметил:

– Зимин, ты сегодня заступаешь на ночное дежурство, что-то часто начальство тебя ставит в неурочный день. Не в службу, а в дружбу, тогда я могу пораньше уйти, если что – подстрахуешь, так у меня все в порядке: больным назначения я все сделал.

– Принято, не впервой, – усмехнулся Зимин.

Зазвонил телефон. Вечерский поднял трубку. Через минуту он закончил разговор.

– Тут спрашивали из терапевтического отделения по поводу подготовки у нас к КВ Ну, а именно к состязанию веселых и находчивых.

– Сказал бы, что у нас репетиция «капустника» идет полным ходом, – весело произнес вездесущий Седов, – могу с уверенностью сказать, что по домашней заготовке мы их обставим в пять-ноль.

– Не говори гоп пока не сыграли.

– Для меня это единственная отдушина, – произнес Седов. – Я свою роль выучил наизусть. Заведующему будет приятный сюрприз.

– Там не только ему будет сюрприз, – заметил Вечерский, но так тихо, что никто не расслышал. – Я пошел. Еще, Виктор, если будут звонить из дома, то я только что вышел или в лаборатории. Я тебе позвоню, пока, коллеги.

После пяти часов вечера остается один врач на всю больницу. Ответственность порождает чувство тревоги. Но не страха! Все-таки профессионал. Но стартовые механизмы запущены на длинную дистанцию, то есть на всю ночь.

Зимин сидел один в ординаторской. Он пролистал истории болезни с пометкой “осмотр дежурного врача”, в некоторых не было дневниковой записи, одна история болезни была под патронажем интерна Седова, другая – Вечерского. Он внес нужные пометки и отложил в сторону. Потом взял последнюю новинку профессора – толстую монографию в хорошем переплете с красочной рекламой на первой и последней страницах. Выборочно прочитал пятьдесят страниц и составил свое научное умозаключение.

Выпил еще чашку кофе. Прикрыл глаза, поудобней сел в кресле и решил погрузиться в аутотренинг. И на счете два, три все хорошо… приятно и тепло… он услышал голос медсестры:

– Доктор, вас просит зайти в палату больная.

– Что с ней случилось?

– Ей плохо!

– И все? Это доклад профессиональной медсестры! Вы меня удивляете. И давление не измеряли, и пульс не посчитали? Сразу к дежурному доктору.

– Я все делаю правильно, по инструкции.

– Ну, если по инструкции, то тогда я не прав.

– Прав, но вы сказали в такой резкой форме, разве лучше было бы, если бы я вас разбудила в два часа ночи?

– Убедительно сказано. Вот это анамнез, теперь мне все понятно – пациентка интерна Седова. Скажите ей, что сейчас я подойду.

Он сполоснул лицо, посмотрел в зеркало и увидел осунувшееся угрюмое лицо. Психологи говорят, что после десяти лет работы в режиме старта происходит психологическое и физическое выгорание. Защита в важности настоящей деятельности ее положительных и позитивных эмоций.

Он подумал, что дежурство началось, теперь будут его вызывать по надобности или по капризу. Вот такая стезя дежурного врача. Как они живут вообще без врача вне больницы, для него всегда было загадкой.

– Виктор Григорьевич, вы свидетель, что со мной происходило во время профессорского обхода. Вы помните, что сказал профессор.

– Он много что говорил, как-никак наше отделение психосоматическое.

– Я безнадежно больна.

– Он этого точно не говорил, он даже этого умирающему никогда не скажет.

– Так что я умираю.

– Да не путайте меня. Все идет нормально, только не нужно быть в одиночестве.

– А я что пытаюсь делать, я ко всем тянусь, если я была бы врачом, то приходила бы в палату на высоких каблуках и с маленькими сережками в ушах.

– Какое у вас романтическое представление о нашей монотонной врачебной работе.

– Вы пессимист, вам нужен тоже психотерапевт.

Зимин поморщился от мысли, что попался на психоанализе. Она продолжала его грузить мнимыми проблемам своей жизни.

– Только не говорите, что вы всю жизнь одна.

– Но если действительно я одна.

– Не верю. Обаятельная и обворожительная. Вы вспомните свою жизнь, даже в мелочах. Свои отношения к близким, да и ко всем, кто вас окружает. Ваш муж пьяница, так вы его спасительница, как когда-то были его ангелом.

У нее блеснули слёзы на ресницах, и черная тушь потекла по лицу.

– Так почему должна всех спасать слабая женщина. Медицина продолжает выдумывать новые болезни, которые не лечатся, а только приводят к инвалидности с жалким социальным пакетом.

– Кто сказал, что вы слабая?

– А на профессорском обходе?

– Ничего подобного не было, вам подсказали, что вы должны взять ответственность не только за себя, но и за близких, а прежде всего за своего мужа, освободите его от пагубной привычки пить от безысходности, от пустоты. Попробуйте подойти к решению своих проблем не так, как обычно.

– Вы меня научите?

– Что мы сейчас и делаем.

– Мы просто разговариваем.

– Это на поверхности нашего общения, но вы при всем этом перекладываете с себя ответственность на меня. Вы сами должны найти ответ на свой вопрос, потому что кроме вас никто не решит ваши проблемы. Нет такого учебника для жизни с готовыми ответами. Мы сами каждодневно пишем книгу жизни. Я только помогаю перелистывать страницы вашего ежедневника. Но решение должно быть ваше, пусть даже, если оно будет нестандартное. И пусть это будет первый шаг из вашего кризиса без транквилизаторов и антидепрессантов из вашего кризиса.

Она опять всхлипнула. Зимин подумал: катарсис после профессорского обхода продолжается, хорошо, если эта ночь пройдет без вазоактивных и седативных препаратов и без вызова реаниматолога в ее палату.

– Спасибо, доктор, за совет, вы почти помогли мне. А укол вы мне назначьте, доктор Седов этого не сделал, обещал, но забыл, а еще обещал после обхода зайти, я его ждала два часа, а он не пришел, такой молодой, а забывчивый. Я страдаю бессонницей.

– Могу вас заверить, что он тоже этим страдает, – в тон заметил ей Зимин.

– Вы шутите!

– Иногда, особенно когда меня понимают.

Зимин вышел из палаты с мыслью, что ему тоже скоро будет необходим психотерапевт. Он подошел к сестринскому посту и сделал запись в листе назначений.

Он не мог смириться с мыслью, что снотворное лекарство более благотворно для пациентов, чем слово. Слово врача обесценивается до нуля в нашем обиходе, чаще всего из-за шаговой доступности врача. Тут есть и другая оборотная сторона увлечения снотворными лекарствами. У таких больных, особенно одиноких, остается риск к наркомании или лекарственной зависимости.

Как ей помочь, чтобы она не ушла в свою невротическую болезнь, в поиски пилюль и чудодейственных таблеток и не свела счеты с жизнью. От одиночества до самоубийства один миг. И поэтому врачи идут на поводу таких пациентов и вливают им лекарства, поддерживая право на жизнь. Без слов утешения, без молитв.

Он сделал запись в истории болезни: «Больная нуждается в динамическом наблюдении и консультации психиатра».

Зимин ушёл в ординаторскую. Заварил крепкий чай и медленными глотками стал пить, прогоняя ночную усталость.

Скрипнула дверь, вошла на цыпочках больная Неверова из девятой палаты и присела на краешек стула.

– Доктор, как я рада, что вы дежурите, вы уделите мне минуточку вашего драгоценного времени?

Зимин сделал попытку к сопротивлению, но она оказалось безуспешной: просящий взгляд его обезоружил. Неверова начала свой монотонный монолог, рассказывая о болезненных ощущениях, которые были сегодня или вчера или будут завтра, всё это уже не имело значения для неё, потому что она клубок болезни.

– Доктор, я всё расскажу о своей жизни. Ничего не утаю. Я ничего не хочу, не желаю и ни о чем не жалею. – Тут она сделала жест рукой вверх. – Я не хочу жить на пятом этаже. Мне нужен третий этаж. И кухонька в пятнадцать метров. Комната – метров в шестнадцать. Балкон. Раздельный санузел с ванной комнатой. Я живу одна. Я одинокая женщина. Больше мне ничего не надо. – Она сделала вдох и продолжила шёпотом. – Жеребцова знаете? Он хороший человек. – Она жалобно посмотрела на Зимина, который сидел напротив и уже не проявлял соучастия, только иногда потирая лоб и поддерживая подбородок то правой, то левой рукой. – Я ничего не ем от волнения. Я – больная женщина. Они, работники власти, говорят мне, что квартиру, мол, мне дали, и аптека рядом, и два магазина. Это всё Жеребцов говорит и в окно смотрит. Вам это, доктор, должно быть интересно. О чем я говорила? О квартире. Знаете, доктор, у меня в квартире коммунальный аврал. Слесарь-сантехник говорит мне: иди, мол, на меня жалуйся даже туда, – она показала пальцем вверх, – а за просто так, мол, делать ничего не будет. Меня высокое начальство всегда уважало, подмести пол и вымыть никто не может как я. Тут вот перед водопроводчиком на колени встала и прошу его починить горшок. Он мне опять говорит, что я блатная, у меня всё схвачено. Глупый он, да я по следам на полу узнаю, кто князь, а кто грязь. Ещё секундочку вашего драгоценного времени, доктор. – Зимин помассировал мочки ушей. – Я дорасскажу вам всё подробно по поводу моих злоключений. Пришла к депутату, он меня и научил, как составить заявление. Мне ордер на эту квартиру и выдали. Пришла к инспектору, а там как увидели подпись Сетко и говорят: идите домой и ждите с вещами на улице, вас перевезут на новую квартиру. Я упала на её огромную грудь и заплакала от счастья. Наконец дали мне квартиру, только в ней жить не хочу. Мне бы третий этаж. Кухоньку! Санузел раздельный. Я женщина одинокая. Я больная женщина. У меня столько болезней. Я прочитала столько руководств, что ваш профессор не прочитал столько, сколько я за всю жизнь. Доктор я ещё не начинала рассказывать самого главного горя в моей жизни. Я уверена, что по моей истории болезни вы напишете диссертацию. Это будет ваш научный подвиг.

– Говорите, – Зимин взял в правую руку шариковую авторучку, – я буду записывать каждое ваше слово и простенографирую вашу яркую болезнь.

– Что вы, доктор, не надо никакого протокола, можно я приду в следующее ваше дежурство, а сейчас я пойду, там по первой программе будут показывать хороший сериал.

Она встала и уверенной походкой пошла к двери.

В холле расположились безутешные пациенты вокруг телевизора на просмотр очередной серии «мыльного» сериала.

Зимин сделал вечерний обход палат и вернулся в ординаторскую. Достал затертую записную книжку и стал звонить по старым телефонным номерам.

В палате номер девять тихо лежали две старушки по бытовым показаниям и по просьбе родственников. Одна, которая плохо слышит, говорит другой, которая плохо видит.

– Приходил начальник. Он на тебя глаз положил. Тебя не было в палате, он все спрашивал, где ты запропастилась, старушка.

– Сегодня Зимин дежурит, а не Седов.

– A-а… Зимин он серьезный доктор. Наверно, я перепутала день с ночью, и всё это было вчера, когда дежурил молодой веселый врач интерн.

– Зимин меня осматривал.

– Когда он тебя мог осмотреть, если тебя в палате не было.

– Может, он и не смотрел на меня, я ведь такая старая для него. Когда-то я играла в Мариинском театре. Вот тогда бы он на меня посмотрел.

– Всё-таки он строгий инспектор. Они утром с комиссией по палатам ходили. Искали, кого из нас отправить в дом для хроников.

– Куда же нам ещё, если мы и детям не нужны.

– У нас что заслуг нет перед родиной, перед партией?

– У тебя совсем глубокий склероз. Теперь другая власть! Другие времена.

В палату заглянула дежурная медсестра.

– Тихо! Бабушки дорогие, укладывайтесь крепко спать.

– Доченька, мне, пожалуйста, сделай поляризующую смесь для сна!

– Вы днем опять отоспались, а теперь всю ночь напролет прошепчетесь. Хорошо, так и быть, я вам сделаю инъекцию. А поляризующую смесь делаем только по назначению врача. Вы не из-за капельниц тут лежите, а для динамического наблюдения.

Она ушла в процедурный кабинет заправлять шприцы.

– Добрая наша сестричка Аля, – со вздохом благодарности произнесли они, засыпая. – Добрые слова – это потребность старости.

В полночь на отделении стало тихо.

Зимин позвонил домой. В ответ неслись заунывные протяжные безответные гудки. К телефону никто не подходил.

«Это был ответ близких родных на его эмоциональное выгорание. Что-то надо менять в своей жизни и отношение к работе или совсем спалюсь», – пронеслась у Зимина мысль, так что заныло в затылке. Он принял таблетку транквилизатора, не запивая водой.