Читать книгу Загадка Симфосия. Исторический детектив - Валерий Владимирович Рябых - Страница 12

В которой инок Антипий признается в краже, очерняет Захарию и доносит на богомилов.

Братский корпус был неподалеку. Нашли мы Антипия закутанного в ветхое одеяльце, прикорнувшего на лавке. В тесной келье было зябко, да и каморку давно не проветривали. Как у всякого больного стоял затхлый запах целебных трав и мочи. Огонек лампадки, коптя, мерцал в полутьме, отбрасывая мертвенные полутени на лицо страдальца. Приметив нас, рубрикатор слабо застонал, метнулся, пытаясь оторвать тело от ложа. Андрей Ростиславич упредил его попытку подняться. Справились о самочувствии. Монах крепился изо всех сил. Посетовав на божий промысел, боярин без обиняков, прямо спросил о покойном библиотекаре.

Чернец сообщил нам, что нашел Захарию лежащим на правом боку, с поджатыми к животу ногами и левой рукой вытянутой к двери. Крови было совсем ничего. Антипий попытался привести инока в чувства, но было уже поздно. Орудия душегубства подле тела он не обнаружил. В келье стоял несусветный хаос. Ящики ларя и поставца выдвинуты настежь. Книги, обычно лежащие стопками на полке и столешнице, в беспорядке разбросаны по всему жилью, такая же участь постигла и многочисленные рукописи. Антипий, разумеется, не вникал – все ли на месте, понятно, не до того ему было. Уяснив тщетность усилий оживить убиенного, он во весь дух устремился к братии.

На каверзный вопрос боярина: «А где Захария хранил деньги?» – монах резко встрепенулся, потом обессилено распростерся на постели, на его челе выступил пот. Чернец начал отнекиваться, якобы ничего не ведает. Андрей Ростиславич стал наседать. Выложил припадочному, что знает о приработке монахов чрез посредничество отца библиотекаря. Антипий зримо обеспокоился, заерзал по одру. Боярин намекнул тогда с угрозой, якобы от розыска негоже скрывать значимые обстоятельства, выйдет себе дороже! Монах продолжил упорствовать, но стало понятно – инок лукавит. Вот тут его и подцепили, как безмозглого малька. Боярин, понарошку, негодующе изрек:

– Антипа, грех на душу берешь! Ведь ты умыкнул, нечестивец, казну отца Захарии? Сказывай немедля – где денежки!

От столь резких слов что-то сломалось в душе Антипия. Монах слезливо залепетал, пытаясь разжалобить нас. Якобы нечистый попутал, позарился он на то серебро по дурости. Но, будучи христианином, все же не смог превозмочь «ужасть» греха. Вчера покаялся он исповеднику Парфению, тот вечером заходил проведать его. Рассказал со всеми подробностями о своем падении и отдал старцу умыкнутое добро. Парфений же деньги принял, но приказал Антипию молчать о содеянном. Ограничился лишь легкой епитимьей, должно, взяв в расчет болезненное состояние черноризца.

– Много было сребреников? – спросил с ехидцей Андрей Ростиславич.

Монах зарыдал в голос, перемежая речь сопливыми всхлипами, пояснил сердешный:

– Ох, много! Должно гривен пять-шесть? А может и поболе!? Я страшился к ним прикасаться. Жгли оне руки мои огнем адским! Не чаял я, как от них избавиться. Благо Господь милость проявил, дозволил покаяться, снял с сердца мерзкий груз. Но душа все равно скорбит. Одно лишь утешает, что попали деньги в благие руки, не достались отребью монастырскому, не пойдут на разгул в вертеп окаянный.

– Погодь, дружок, малость! О каком таком вертепе ты сказываешь?

– Да, я так, к словцу, – Антипий стушевался, уяснив, что сбрехнул лишнего.

– Ты уж, милок, договаривай, сказывай все как на духу! Какие тут у вас непотребства творятся? Повествуй обо всем!

– Многие иноки зело Бахуса почитают. Каждый медяк норовят спровадить в корчму. Бывает, так упиваются, что притаскивают их волоком, замертво. Но епитимьи строгие им в науку не идут, прежний игумен даже порол отчаянных выпивох, только все напрасно. Впавшие в порок пианства уже ни о чем не помышляют, токмо об опохмеле. Похмелье же подвигает их к очередному упивству, и так до скончания дней.

– Ясно! Не зря Владимир-князь говаривал, что веселие русской души в пьянстве состоит. Из веку так у нас! Ну, а касательно плотских утех, наверняка куролесят черноризцы?

– Не без того, шалят некоторые иноки. Полуденный бес – он силен зело! Особливо по молодости, – редкий отважится ему противостоять. Блудят бесовы дети, грешат, как не грешить, распутничают! Рыскают по окрестным селищам, липнут к волочайками веселым, женкам порочным. Оно, конечно, в большинстве за деньги любовь покупают, бедной селянке каждый медяк в радость, особливо зимой. Пойди, попробуй, прокормись? Но случается, возникает и взаимная любовь. Бывает, встречаются среди Евиных дщерей во истину писаные красавицы, – никакой мужик не устоит. Что есть еще больший грех для инока, отринувшего себя от всяческих мирских соблазнов? А тут, сами понимаете, уже не похоть главенствует, а страсть. Похоть преходяща, страсть же надолго порабощает человека, делает полной тряпкой, уж и не волен он в себе тогда.

– Ты, видать, Антипа, дока в сердешных делах, ишь как сладко сказываешь? Должно сам к селянкам бегал?

– Избавил бог, от этакой напасти. Я как постриг принял, сокрушил в себе плотскую юдоль. Да еще и болезни меня вовсе иссушили. Куда мне, да и греха я страшусь, … очень.

– А имеются, значит, черноризцы, что намеренно погрязли в греховности любострастной?

– Всяких полно! У нас, как везде – всякой твари по паре. Есть и особливые поклонники свального греха, предпочитающие разом вдвоем, втроем иметь одну женку. И ведь находятся такие мерзавки? Одна частенько тут шастает, Марфой звать, а кличут ее наши – Магдалиной. Нехорошо конечно имя святой припутывать, но из песни слов не выкинуть. Вот уж сосуд разврата, не баба, а адские врата, сказывают, она и до девок охоча. Прости господи, о каких я непристойностях с вами говорю, лучше уж смолкну. Всякое у нас есть, оно и везде так…

– А к содомии есть склонные?

– И в этом говне найдутся охотники искупаться. Есть парочка милых дружков. Да еще один «бобыль» проклятый, замышляет на послушников. Да только никто ему тут воли не даст. По мне, набить на него колодки, да и спровадить, куда Макар телят не гонял. По делом ему было бы, нехристю! Скажу честно, сей грех пакостный у нас весьма омерзительным признается. Слышал я: у греков, там, за морем, вовсе не порицают подлых извращений. Но у нас не так! Мы тех паскудников и за людей-то не считаем. Хотя, всяк человек вочеловечен, но есть и грань! У нас с этим строго! И добро, что строго.

Если бы не воровской искус, счел бы я Антипия мужем высокого нрава. Но, признаюсь, подгадил он себе в моем мнении, должно и боярин также считал. Оттого, прервав излияния припадочного о кознях беса полуденного, он возвернул Антипу назад, с легкой усмешкой спросил у того:

– Стало быть, ты, отче, ведал, где у библиотекаря тайник устроен?

– Знал, как не знать, – инок пригорюнился. – Захария-то, конечно, таился. Да я нарочно подглядел за ним. Схрон в полу под ларем. Нажмешь на рог овна, короб и сдвинется. Половица подпилена, съемная. Убежище поместительное, для мошны места хватит.

– А не скрывал ли он там еще чего? Скажем, писаний запретных?

У Антипия, пораженного таковым оборотом, онемел язык, монах, точно баран замекал несуразицу.

– Да ты успокойся, чего переживаешь-то так? Ну, видел что, так скажи!

– Имелись там книжицы какие-то. Но я их даже в руки не брал, смекнул, что богомерзкие писания, прикасаться к ним боязно, – монашек вобрал головку в плечи, косил глазками, словно зверок.

Андрей Ростиславович, уяснив, что затравка заглочена, поднасел на рубрикатора:

– А лучше, давай-ка братец как на духу. Да не трепещи ты! Я ведь знаю про ваши делишки.

– Помилуй, бога ради, господин хороший, о чем я должен ответствовать, не ведомо мне?

– Не крути Антипий, не люблю! Не то, есть хорошее средство язык развязать, мало не покажется!

– Ослобони, боярин, век буду богу молить! Да я уж и исповедался обо всем старцу Парфению, он меня вразумил.

– Ты, как я вижу, мастак – в «балду» играть! На дыбу захотел? Я ведь не посмотрю, что ты припадочный. Еще как запоешь!

– Прости меня грешного! Прости Христа ради! Это все Захария, окаянный, удумал. Сулил исцелить меня от недуга. Робел я, простофиля, вот и поддался. Зачал он водить ко мне знахарей неотесанных, ведунов-хрычей богомерзких. Обихаживали они меня всяко, читали надо мной заклятья упыриные, навьи чары на меня наводили. Страху-то сколько натерпелся, но по юдоли своей питал надежду выздороветь. Уповал, а вдруг, поможет? – инок скорчил подловато мордашку, надеясь, подольстится к нам в обличье несчастной жертвы.

Ну и гнусный человечишка этот Антипий. Библиотекарь видимо хотел помочь ему, подбирал лекарей. Я то знаю, как у нас на Руси каждого мало-мальски сведущего в медицине человека провозглашают колдуном и чародеем. А припадочный держится тех же слухов, хотя и не такой он темный. Ясно, решил свалить с больной головы на здоровую, благо, что мертвец безответен. Вали на покойника, себя бы только обелить.

– Угу! – боярин гневно втянул в себя воздух. – Стало быть, ведовством занимались, а умыслил все отец библиотекарь? Выходит, тебя горемычного совращали с пути истинного? Ай, нехорошо! Говоришь, водил к тебе лекарей чернокнижных? А откуда он доставлял-то их?

– По моему разумению из селищ окрестных, не ведаю, вот те крест, тех весей! Дык …, – инок замялся, чего-то не договоривая.

– Не скрытничай дурачина, что еще знаешь? Ты не безмолвствуй, отвечай! А коль нет – зараз клещами вытяну!

– Не надо, господине! Почто мне таиться, расскажу все как на духу! Я и так намеревался открыться. Однажды вверг он меня в самый, что ни на есть притон еретический. В крипту подземельную. Вот где узрел я страсти ужасные, грешно и вымолвить про испытанное мною.

– В какую такую крипту, где он – погреб этот?

– То склепа подобие, под развалиной часовни, на кладбище монастырском. Ведут к ней переходы подземные, по стенам вырублены мощехранилища… с протадышних времен. Очень страшное место, скажу я вам! Братия туда носа не кажет, бают о призраках и вурдалаках страшенных.

– Ну, и чего деялось в крипте?

– Там служили тайную литургию, – молебен богомилов (1) распроклятых. Но тебе, господине, изреку истинно, – инок весь подобрался, личико его приняло решительное выражение, – я так помышляю, библиотекарь пришел туда из чистого интереса. А меня взял, дабы засвидельствовать непорочность свою. Он сам признался в любопытстве. Я же, безмозглый, поддался на увещевания, пошел, ибо был признателен ему за попечение. Мы попросту стояли в сторонке, глядели, пока те вершили грязную мессу. Я в их радения не вникал. Страх меня объял великий. Не ведал, как ноги унести, насилу отстоял. Библиотекарь, тот со вниманием их выслушивал. Уж и не ведаю, зачем ему это надобно? Все о каких-то философах иноземных втолковывал мне, только мудрецы не в разум мне были, уж очень я перетрухнул. На кой ляд мне эллинские наставления, когда истина явлена через пророков и апостолов Христовых. Почто мне Платон и Аристотель, почто ихние выученики. Почто мне Арий-совратитель и иные ересиархи, пусть и в патриарших ризах почившие. Осознал я тогда, что не ждать добра от этих походов, пропадем! Он-то еще раз, спустя седмицу, меня понуждал. Кинулся я ему в ноженьки: «Уволь, – прошу, – от поглядок тех. Помру иначе от страха!»

– Да, – заключил боярин, – без сомнения, ты прав! Ну, а в чем те радения заключались?

– Читали ветхозаветных пророков, потом из Ария (2), Нестория (3), еще кого-то. Говорили страшную ересь. Библиотекарь опосля сказывал, мол, павликианская (4) по сути их месса. Он то крепко учен, многое знает о противоборстве и расколах в лоне церковном. Рассуждал зело умно. Но я из слов его ничего не понял, и не желал понимать! Мне сие не нужно, мне своих грехов не замолить!

– Ну и кто же то самое бесчестье творил?

Антипа округлил в панике глаза, вроде язык не гнулся назвать имен злодеев. Стал сетовать, что они напялили на себя личины, мол, трудно было признать.

– Не увиливай чернец, говори, кто участвовал в кружале? Какие там еще маски, ты не чужой им? Называй всех без оглядки! Коль назвался груздем, полезай в кузов! Так, кто?!

– Ой, пропал я, совсем пропал!?

– Ты сам начал. Тебя за язык никто не тянул. Теперь уж не трусь! Ты малая сошка. Тебе зачтется, дурень ты безмозглый!

– Творили мессу Феодор-переписчик, Якимий-баньщик, Прокопий, Филипп, Макарий – черноризцы. Во второй раз был Фотий-дьякон, были еще пришлые иноки – всех не упомню, одного звали Ювеналий из городской обители.

– Кто отправлял литургию?

– Феодор-переписчик помогал, Якимий тоже…

– Я спрашиваю – кто был иереем? Ну! – боярин грозно набычился.

– Ключарь наш, отец Ефрем, – монашек подавленно заморгал, – он на зубок знает все требы. Только ты не сказывай, что я донес, не жить мне тогда на белом свете.

– Не бойся иноче, теперь их самих со свету сживут! А поначалу на дыбу потянем, так-то вот! Ну, а еще кто из старших иноков обретался? Видел ли ты кого кроме?

– Нет, не было больше ни кого, клянусь, других не лицезрел.

– И давно вы ходили с Захарией на это сборище?

– С месяц назад. Больше я туда ни ногой! Не ведаю, бывал ли там еще библиотекарь, он про то не сказывал.

– А как часто они творят литургии свои богомильские?

– Захария упоминал как-то, – по пятым, тринадцатым, двадцать первым и двадцать девятым дням каждого месяца.

– Ого! Василий, кумекаешь ли? Сегодня как раз тот день!

– А как туда попасть, ну в этот самый склеп, как пройти…? – подал и я свой голос.

– Туда три хода. Один ведет из махонькой часовенки, у которой на крыше ангелок с обломанными крылами, в ней дверца железная… Но там жутко среди могил. Другой – из западной башни, прозывается Арсенальной, что подле палат настоятеля. Прямо по порожкам ступай вниз и придешь куда надо. Третий есть из храма, из северного придела, зайдешь за кивот, ищи лаз и, опять, вниз по ступенькам. Должно есть лазы еще, да я их не знаю. Монахи-то раньше в пещерах обитали, – вот и понаделали ходов всяких.

Мы понимающе переглянулись с боярином, что не ускользнуло от Антипия:

– Да вы что, не иначе, туда собрались? Вы уж смотрите, а то заколют вас как свиней, да и зароют там же, в подземельях.

– Спасибо за заботу Антипий, – боярин усмехнулся. – Нас не прирежут, мы сами любому брюхо проткнем! Так-то вот, братец, Антипа. Ну ладно, лежи пока, болей. Оклемайся побыстрей, потом еще поговорим, вопросов к тебе много. Ты, я вижу, парень понятливый? О нашем разговоре молчок! Разумеешь? Особливо не горюй, я тебя в обиду не дам.

И признательный чернец, куда только девалась немочь, соскочил с одра и принялся рабски лобызать руки боярина.

– Ладно, ладно, не суетись, – Андрей Ростиславич брезгливо отстранил слюнявого черноризца. И уже скороговоркой ко мне:

– Поспешим, Василий, нам нельзя терять времени! Пошли!

Примечания:

1. Богомилы – приверженцы еретического движения на Балканах в X – XIY вв. (затем до XYII в. секта). Религиозно-философское учение Б. близко к павликианам, оказало влияние на катаров и альбигойцев.

2. Арий – священник из г. Александрии Арий (ум. 336), основатель религиозного течения в христианстве IY-YI вв. Арианство осуждено как ересь церковными соборами в 325 и 381 гг.

3. Несторий – Константинопольский патриарх (428—431) Несторий основатель религиозного течения в христианстве Y-XII вв. Несторианство осуждено как ересь церковным собором в 431 г.

4. Павликиане – приверженцы еретического движения в христианстве на востоке Византийской империи (в Зап. Армении) в YII – IX вв. Религиозно-философское учение П. основывалось на дуализме. Догматика П. оказала влияние на богомильство.