Читать книгу Два романа. Инициалы. Султан и отшельник - Валерия Нарбикова - Страница 5

Ночь казалась еще темнее, потому что не было часов. Маленькие неподвижные собаки отливали медью. Улицы, противные, как грязные ноги, как ничьи ноги, лежали, разведенные – потому что были подняты мосты.

И мосты, и гранитный памятник первой машине, и фонтаны с привкусом ржавчины в сизифовой воде, находились далеко от Ночной библиотеки, владельцы которой – Урна и Сокра – медленно спали на втором этаже, так как ни один читатель в эту ночь не пришел, потому что побоялся грозы. Но гроза не могла разразиться здесь, поскольку разразилась в колонии.

Многие бутылки, застигнутые на улице врасплох, были побиты. В канавах блестели осколки стекла. Бр вышел из церкви, когда дождь вместе с грязью еле-еле волочился по канавам, и было ясно, что опасность миновала. Рядом с церковью стояли прихожане, задрав головы, смотрели вверх на самый купол, у которого осколком молнии было отбито горлышко. Бр привел им похожий пример в три действия, те опустили головы и пошли по домам.

Урна открыла глаза, ей показалось, что в углу громоздятся стулья. Их подростковые худые спинки и выпяченные ребра испугали ее. Она дотронулась до Сокра и мяукнула.

– Что ты? – спросил он. – Еще рано, спи.

– Мне кажется, что за мной кто-то подглядывает. Посмотри, кто сзади.

– Ты просто устала.

– Нет, посмотри.

– Хорошо.

Сокра посмотрел и никого и ничего там не увидел.

– Никого там нет, – сказал он.

– Но я чувствую взгляд.

– Усни.

Бр отложил черновик, хотел переписать набело, но тут его отвлек увядший тюльпан с вздернутым изгибом короткой шеи. От тюльпана нехорошо пахло. Бр приподнял его мордашку, отпустил, а потом стал беспокойно заглядывать в углы, как веник. Было мусорно и холодно.

Тогда он сел за стол и обратил внимание на то, что у Тамары Таракан совершенно отсутствуют груди. Он спохватился и стал искать что-нибудь такое выпуклое: пробки, чашки, но все это ей не шло. Случайно его взгляд остановился на двух катушках – розовой и светло-сиреневой.

Они удивительно подходили ей. И на одной из них была этикетка: экстра, 200 метров, 10 копеек. Бр остался доволен своей находкой.

– Тише, – сказала Урна, – говори потише.

– Я вообще ничего не говорю, – ответил Сокра.

– Ты громко говоришь, а я прошу потише, может быть, я еще усну.

– Жалко, что мы никогда так рано не встаем, – сказал он, – ты слышишь меня?

– Слышу. Жалко.

Именно в этот миг Бр хотел постучать в окно, но Сокра открыл окно, поэтому стук не был слышен.

– Хочешь, погуляем, – спросил Сокра, – пока еще не рассвело?

– Давай, – сказала она.

Они вышли через черный ход, откуда обычно выходят на улицу кошки. На уличных часах, на обломках стрелок сидели две птицы.

Часовая птица точно показывала четыре. Минутная колебалась между четвертью и половиной, но все вместе обозначало, что шел пятый час утра. Холод суеверно, как и во все времена, прятался в рукавах пальто, и у самой шеи. К веревкам сначала большие, потом помельче, помельче, помельче – были припечатаны носки. Урна, не снимая перчаток, достала из сумочки бутылку белого вина и, улыбаясь, протянула ее Сокра.

– Откуда это у тебя? – спросил он.

– Кто-то из читателей оставил. Хочешь, зайдем в подъезд и выпьем за нас?

Пластмассовая пробка заскулила и слетела.

– Ты первая.

Урна сделала три булька.

– Теперь ты.

Отпивая из горлышка, они невольно богохульствовали около получаса. Пустую бутылку поставили у батареи. Вышли на улицу, шли, и несколько минут глупо смеялись, и условные широта и долгота казались и шире, и дольше.

– Скажи: е я – в я – в я, – просила она.

– Не скажу, – упрямился.

– Скажи!

– Ну, вя-вя-вя.

– Чистил! – радостно восклицала. – Чистил зубы. Ты целыми днями чистишь зубы.

Впереди из тумана выделился дом, и, как призрак, обогнул о тлыжник.

– Он настоящий? – спросила Урна.

Сокра кивнул.

– Ну, как что, например?

– Не знаю.

На маленьком лугу паслись две некоровы и такие же темные некурицы, их охраняла несобака, которая не лаяла.

– А где ты родилась?

– А ты?

– С кем ты родился?

– В чем ты родился?

– Не знаю.

– И я не знаю.

– А если бы тебя привели в камеру для пыток и потребовали, чтобы ты сказала правду?

– Что именно?

– Ну, где ты родилась?

– Я бы ничего не сказала.

– А если бы они повернули рычаг?

– Я бы сказала, что не знаю.

– А если бы они стали спрашивать о подробностях: с кем родилась, в чем родилась, и опять повернули рычаг?

– Я бы заплакала, потому что, правда, не знаю.

Урна прижалась к Сокра, и несколько минут они шли, и ни о чем не говорили. В пустой столовой для таксистов съели по пирожку и выпили по стакану чая.

– А ты видел когда-нибудь свою маму?

– С кем?

– Это не мой вопрос.

– И не мой.

– Как ты думаешь, какой меня видят прохожие?

– Где ты видишь прохожих?

– Пусть даже те, которых я сейчас не вижу.

– Те… немножко чеканутой.

– Почему?

– Потому что у тебя отрезан воротник.

– А тебе нравится мое лицо?

– Очень давно.

На следующих улицах уже стали попадаться прохожие. Стены домов были перепачканы. Упитанные балконы отягощали дома.

– Я хочу в другой город, – сказала Урна.

– В другой нас не пошлют, а если пошлют, то только матом.

– Я не хочу матом.

– Смотри, – сказал Сокра, – поставили еще одну будку.

Он показал на суфлерскую будку, в которой сидел дежурный и подсказывал прохожим, что им надо делать. Он цитировал строчки известных поэтов, и прохожие слушались.

– Давай перейдем на другую сторону, – предложила Урна.

– Зачем, послушаем, что скажет.

Из суфлерской будки: бе-бе-бе.

– Он принял нас за праздных гуляк, – сказал Сокра.

Из будки: ме-ме-ме.

– Может, убьем его? – сказала Урна.

– Зачем? Даже если тебе безнаказанно или наказанно разрешат сказать все, что ты хочешь, тебе есть что сказать? В сущности, все, что я говорю, я говорю себе, в лучшем случае – тебе.

– А в худшем? – спросила Урна.

– А в худшем тому, кто услышит. Только я за это не отвечаю.

– А это правда, что у тебя пришиты руки?

– Это правда.

– Хочешь, зайдем в церковь? – сказала Урна.

– Все равно, как ты хочешь.

– Представь себе, например, культ бутылки, – сказала она, – святят бутылки, зажигают около них лампадки.

– Ну и что? – сказал Сокра. – Все это условности.

– Тогда бы ты ходил в церковь?

– Я же говорю, что это ничего не меняет: и ходил бы, и не ходил. Так зайдем?

– Нет, – сказала Урна.

– Тебе что, грустно? – спросил Сокра. – Пойдем в библиотеку, уже совсем рассвело. Кто это сажает колючки на улице?

– Мне так хлебушка хочется. Только не говори ничего, я тебя люблю.

– Как это люди понимают друг друга, – сказал Сокра. – Ведь одно слово состоит из разных слов. Вот я отвечаю тебе: «Конечно». А может, ты думаешь: конь-ешь-на, то есть ешь мой конь, на-ка.

– Ты мне не веришь? – спросила Урна.

– Нет.

– Значит, ты мне не веришь! Так это же хорошо. Ты, правда, не веришь?

– Конечно, не верю, – сказал Сокра.

– Значит, я могу говорить тебе все, что хочу.

– Конь-ешь-на, – сказал он. – Ну, скажи теперь все, что хочешь, раз уж это так хорошо.

Урна прижалась к Сокра и ничего не сказала.

Бр придумал шесть предлогов, куда можно пойти (в, по, к, на, под, из-под), но споткнулся, остановился на междометии «ой» и никуда не пошел. Его пятки были твердыми, как пемза. С их помощью он без труда оттер чернила на пальцах.

Девушка, занимающаяся любовью со слоном, откуда появляется солнце, дети, земля, боги, и другие зверюшки