Читать книгу Два романа. Инициалы. Султан и отшельник - Валерия Нарбикова - Страница 8

– А бриться не будешь? – спросила Урна.

– Могу, – ответил Бр.

– Но не будешь.

– Если хочешь, побреюсь.

– Мне все равно, – Урна отхлебнула из чашки кофе и протянула ее Бр.

– Пей, пей, я не буду, – сказал он.

– Почему, у нас же общая чашка.

– Потом.

– Потом я все выпью.

– И хорошо, что выпьешь.

– А вообще в том, что ты меня сюда завез, что-то есть, – сказала Урна, – я не очень на тебя сержусь. Ты паутину потрогай – нарочно не снимаешь?

– И пауков нет, откуда она, – сказал Бр.

– Пауки есть, и я их видела, и не одного, и не двух, и не трех.

– И не трех?

– И не трех.

Бр взял Урну за руку и стал водить по ее ладони пальцем: сорока-белобока кашу варила, деток кормила, этому дала, этому дала…

– А этому не дала, – Урна увернулась от Бр, и он остался с носом. После обидного промаха он сказал:

– Все-таки ты жила раньше так себе.

– Почему, я хорошо жила, – сказала она. – Мы просыпались с Сокра днем, часа так в два, в три, пили крепкий чай, вино мы днем очень редко пили, не хотелось. Потом я варила щи, знаешь, что это такое?

– Ну, что?

– Они состоят из множества компонентов, но имеют один общий корень, например, петрушки, я как-нибудь сварю, попробуешь. Я варила в скороварке – это кастрюля, которая шипит, и каждую секунду готова улететь. Потом мы разговаривали, или читали, или валялись – когда как. Ночью приходили читатели. Сокра спускался к ним, а я уходила гулять.

– И что, прямо на заборах, на стенах домов висят картины?

– Нет, с чего ты взял, никаких картин. Объявления, всякие нехорошие слова или просто тарабарщина.

– Помнишь, мы заходили в магазин, там у окон стояли люди и дышали, – сказал Бр.

– Почему это дышали? – удивилась Урна.

– Да, они очень тяжело дышали.

– А, это они отдыхали, – сказала она.

– Урна, а ведь я тебя стащил.

– Вернешь, надеюсь, – сказала она с улыбкой.

– И в вашем метро разрешают ездить медведям? – все не унимался Бр.

– Разрешают.

– И они делают прямо в брюки?

– По пьянке у них случается. Иногда Сокра лежал поверх простыни, – не спеша рассказывала Урна, – и улыбался. Тогда обнажались редкие, как у папы, зубы. И я спрашивала: почему ты улыбаешься? А он, улыбаясь, отвечал: «А я не улыбаюсь».

– И под простыней! – крикнул Бр.

– И под простыней, – продолжала спокойно Урна, – чаще всего ничего не происходило. Как на том свете, мы разглядывали друг друга и проверяли родинки на коже. Мы подтыкали простыню так, что дневной свет ни откуда не пробивался, и тогда наступал искусственный пятичасовой рассвет.

Постепенно церковь наполнилась солнцем, и внутри лампочек стали восклицательно щекотать вольфрамовые скелеты внутри пустеньких кукольных голов.

– Не надо, не надо, пусть, – остановила Урна Бр, когда тот хотел залепить окно большим пиджаком, – я хочу все рассмотреть, а ты показывай. – Она направилась к молочной бутылке и поставила возле нее дешевую свечку.

– Вот так мы живем, – сказал Бр и охлопал себя руками, и тут же попал в собственное пыльное сияние.

– У тебя сияние над головой, – сказала Урна.

– Спасибо, – ответил он, стараясь не двигаться.

– Здесь нужен не такой ответ, – сказала она.

Осматривая церковь, Урна предложила помыть полы, почистить решетки на окнах, выставить вторые рамы и выковырять из щелей плохую вату. «Как же все запущено, – повторяла она, – так жить неприятно». Бр ходил за ней по пятам и любовался. По ее просьбе он принес ведро с теплой водой и тряпку. Сел на стул в первом ряду и стал наблюдать. Сначала Урна была веселой. С засученными рукавами она прыгала по полу и оттирала доски, подпрыгивая высоко и плашмя приземляясь. Но как-то по неосторожности ее палец попал в расщелину между досок, и те больно его прикусили. Урна села на пол и замумукала. И опять началось все сначала, словно не было ни паутины, ни сияния: «му-му-му, му-му-му, отпусти, куда, не знаю, к кому, не знаю, только не здесь, тьфу, какая гадость, ну, и что, что черновик, ну, пожалуйста, ну, умоляю, ах, раз так!».

Бр кое-как подобрал грязь, какую развела Урна на полу, набросился на окно, наорал на него и заткнул совсем. А между тем она вымыла руки, переоделась в чистый плащ, и, провались все пропадом, провалилась в кресло. По писку было ясно, что на сырость прилетел комар, все стихло, тишина цапнула, и уже через секунду писк зачесался. Безобразно расчесывая волдырь, она начала:

– Видел рака-отшельника? Отвечай, видел? Так вот, – облегченно вздохнула она, – мы одного такого поймали с Сокра. На берегу он долго сопротивлялся и не хотел выходить из ракушки. Тогда я положила ракушку на солнце, его там припекло, и он высунулся. А только я хотела схватить – нырнул. Я его мучила страшно долго. Наконец, одурев от жары, он потерял осмотрительность, и я его вытащила за лапку. Какой же это был урод! Из смышленого и юркого он превратился в беременную козявку, и такую неповоротливую, что, сколько я ей ни помогала пальцем или прутиком, она не могла забраться в свою ракушку. От этой несчастной возни меня стошнило, слава богу, в кустах, куда я успела отбежать.

– Хорошо, – сказал Бр, уклоняясь от ответа, – я что-нибудь придумаю.