Читать книгу Sophia Isla. Доблесть маленькой души - Варвара Алексеевна Озерова - Страница 14

Уже на пути к гостинице Виктор и Джульетта возбужденно обменивались догадками по поводу природного катаклизма и его косвенной связи с печально известным мальчиком.

В попытках увязать удивительный рассказ Мии Крафт с законами логики и уверить друг друга в том, что события 1861 года – ужасающая правда, супругам пришлось допустить все, что еще вчера вызвало бы у них не более чем скептический смешок, – но сегодня им дали понять, доказательства событий «той ночи» существуют и находятся прямо у них под носом.

Но как бы они ни пытались поверить в абсолютно удивительную историю, все их теории никак не увязывались между собой, что, безусловно, не могло не расстраивать. Тогда Виктор понял, что единственный выход разорвать этот порочный круг заблуждений – это увидеть все собственными глазами!

– Мы должны просить Мию о визите к ее сыну.

– Но что, если мальчик просто болен? – воспротивилась Джульетта.

Наступила тишина, и несмотря на озноб и факт того, что все трое были вымотаны до предела, – стоило им коснуться мягкой перины, как сон моментально покинул их, уступая долгим раздумьям дождливой бессонной ночи.

За окном все так же было сыро и мрачно. Дождь стучал в окна, запрещая сомкнуть глаза даже на мгновенье: стоило Мэри ослушаться, как звуки разбивающихся капель становились громче и чаще.

Уставшее дитя мучилось под канонаду небесного оркестра, но чуть погодя чья-то невидимая рука добралась до ее детской головки и аккуратно закрыла непослушные сонные глаза…

Этой рукой была сильная усталость, а может, она просто должна была сегодня заснуть.

Во сне ей явился худенький мальчик, рядом с которым сидела красивая, но удивительно беспокойная женщина, безусловно напуганная тем, что может его потерять навсегда. И в этом страхе было что-то навязчивое, искаженно-неверное, ошибочное.

Мэри немного отвлеклась, и вот она уже не в затхлой комнате, залитой тьмой и кислым духом, а в шатре, полном народом, – а в центре внимания та же стройная женщина. В руках у нее длинная змея, похожая на ядовитую гадюку, но с ней она кажется ручной и нежной.

Зал трепещет, на женщину нападает питон и обвивает ее с ног до головы – у Мэри захватывает дыхание. Женщина вырывается, но уже в следующую минуту питон раскрывает ее счастливое лицо зрителям, и зал взрывается аплодисментами! Она жива, и более того – питон украшает ее стройное тело, заботливо оглаживая бархатную смуглую кожу.

Мэри видит маленького ребенка – своего ровесника, но не того бледного и больного, а другого, смуглого и чарующе энергичного. Один он, этот живой мальчик, не переживал за смелую женщину в центре всеобщего внимания – на лице его застыла полуулыбка, а руки пробегались в поглаживании по кому-то скользкому, похожему на маленького безобидного азиатского ужа.

Без слов и чувств девушка забралась Мэри под кожу – она приковала ее взор к своим холодным безэмоциональным глазам.

Весь зал ликовал – и мальчик вышел к своей матери на сцену. Почувствовав его живое прикосновение, женщина переменилась в лице – и упав к его ногам, стала молить о прощении, но тот даже не удостоил ее вниманием, ведь взгляд его был далеко от матери – Мэри почувствовала слабое, но чужое ей чувство тревоги.

И звон двух имен в ушах. Ее звали Амала, в переводе это имя несло в себе семя чистоты и непорочности. А больного исхудавшего мальчика, чью душу стережет Амала, звали Джим-Джим.

Смущенная вторжением мальчика, Мэри вновь потеряла контроль над происходящим – теперь она на холоде: вокруг темно и сыро, в носу стоит такой привычный запах навоза, но это был не лошадиный помет.

Слух резанул звук пощечины. Амала лежала в крови на грязных гнилых досках – над ней возвышались пятеро мужских силуэтов.

Мэри почувствовала исходящую от них темную энергию – их намерения, их мысли и желания сжали сердце девочки, заставляя замирать вместе с каждым враждебным словом на таком знакомом ей языке.

Амала сопротивлялась – но ее голос тонул в хохоте мужской компании, и тогда она мысленно просила девочку о помощи, но Мэри лишь замерла в липком темном углу, в страхе пошевелиться.

Мэри вспомнила этих мужчин – они сидели рядом с ней на выступлении и восторженно аплодировали вместе со всеми. Волки в овечьих шкурах – они, подобно истинным джентльменам, сидели со своими дамами под руку, изредка перешептываясь между собой.

Язык Амалы был ей не понятен, но язык мольбы говорил сам за себя – ей нужна чья-нибудь помощь. Мэри выбежала в прохладу улицы и попыталась позвать на помощь, но ее будто бы не существовало – ни один прохожий не услышал жалобных криков маленькой девочки; никто не остановился.

Холод пробежался по позвоночнику и засел в печенке – когда Мэри обернулась, мимо нее прошли те пятеро мужчин, в глазах которых читалось неприкрытое удовольствие от содеянного, с недобрым огоньком озабоченного задора.

И она поняла: уже слишком поздно, чтобы звать на помощь.

Боль и страх, казалось, впервые были пережиты Мэри так ярко, когда в проеме злополучного загона она увидела скрюченную в слезах Амалу.

Но теперь они были не на оживленной улице, а в тепле ее дома – в бедно обставленной хижине, где на столе терпеливо ждал заботливо приготовленный остывший паек. Плач не утихал, а лишь набирал обороты, превращаясь в гортанные вопли, разрывающие сердце Мэри на куски.

Когда она все пропустила?

Согнувшись над сыном, Амала дрожала от слез – обессиленные руки не слушались змеиную королеву, а подводили ее на каждом всхлипе, роняя свою обладательницу на бездыханное тело родного ребенка. А сам мальчик наблюдал за всем, сидя на соломенной подстилке, – он что-то плел из отрезанных угольно-черных материнских волос.

Посмотрев на застывшую в дверях Мэри, он вновь послал весточку, но та уже была намного холоднее и слабее предыдущей.

Предостережение, более значимое, чем в первый раз, и оно ознаменовало собой огромное несчастье.

Мэри отмерла, и в следующую секунду на соломенной циновке уже никого не оказалось. Лишь толстая коса, обвязанная соломой с двух концов.

Людская жестокость отражается эхом и вызывает лавины: морок завладел Амалой, и она поняла – если бы не те пятеро мужчин, возможно, все было бы иначе.

Оглаживая пробитую голову сына, она как наяву видела пережитую им смерть – приступы эпилепсии, которыми он страдал с младенчества, были неизбежны, но если бы она вернулась вовремя – он бы не разбил себе голову об деревянный пол собственного дома.

Страх у нее забрали в грязном загоне для животных, а сердце вырвали вместе с душой родного человека – без лишних промедлений женщина отправилась на войну.

Недрогнувшей рукой Амала убила всех пятерых мужчин самыми изощренными способами: коварно и беспощадно, воздавая всем в желаемой мере за их преступление, она забавлялась с ними вместе со своими верными хладнокровными друзьями.

Змеи покорно выполняли все ее желания – будто на инстинктивном, животном уровне они знали, что сделали их жертвы, и оттого становились еще более неистовы в своем воздаянии.

В этот момент она мстила не за себя, а за мужчину, которым бы мог стать однажды ее прекрасный сын, и за его детей, таких же светлых и желанных, которые могли бы у него родиться.

Через несколько дней ее повесили в центре города, а жены убитых истерзали мертвое тело женщины.

Это произошло 3 июля 1732 года. И с тех самых пор Амала терпеливо ждала, пока появится чистый и непорочный мальчик, чтобы вернуться к жизни и выпить ее до дна за своего усопшего сына.

Для себя она не желала ничего: ведь она не винила себя ни в жестоких убийствах, ни в своей скоропостижной смерти.

Кроме Мэри, из Люмьеров больше никто не спал.