Читать книгу Sophia Isla. Доблесть маленькой души - Варвара Алексеевна Озерова - Страница 7

Когда все дети, непригодные для гостей из загробного мира, наконец сбросили с себя оковы пустоты – бархат ночи спал со звездных полюсов. Лазурит прекрасной синевы и корундовый рубиновый мираж буйными волнами окрасили небесные холсты. В комнату Джима вновь проник живящий солнечный свет.

Медленно избавляя от страха перед колким духом ночи, лучи ярила рассеяли вместе с тем и последние воспоминания ребенка.

Комната Джим-Джима вновь стала живой и теплой, с одним лишь неочевидным напоминанием о том, что здесь, в светлой маленькой комнатке, на пьедестале проклятых, отсеченных лет жизни, восседает новый окаянный хозяин.

Скверный запах могильной сырости не покидал больше дома Даниэля и Мии Крафт. Да и с чего бы ему покинуть своего хозяина: отныне и впредь этот кров находится в холодных руках смерти.

И если наших героев ветхий запах обволакивал даже во сне, то очнувшихся душ пережитый страх смерти преследовал и в ярком смехе, и в громких рыданиях – даже в своем отражении дети видели своих мучителей.

Юные головы уже не могли играть своим временем: в них поселилась мысль, что любое промедление может стоить им жизни.

Мысль о том, что за ними могут вернуться, не давала им сомкнуть уставших глаз.

Пятилетие Джим-Джима, 3 июля 1861 года, стало знамением для всех детей Черапунджи.

В первые секунды пробуждения их дыхание раздирало отчужденное, но безумное и ненасытное желание жить – роковой подарок загробного мира, отныне и вовек таящий в себе пороки и желания, лютую ненависть к бездействию и охоту к острым ощущениям.

Единственный вопрос, который волнует нас сейчас больше всего остального:

«Почему именно они? Маленькие, ни в чем не повинные дети, были окутаны параличом смерти?»

Все мы, без исключения, ходим под белыми флагами, когда нам есть о чем молчать. И как бы то ни было, но маленьким, неопытным и наивным, как никому другому, было и будет о чем просить прощения – жестокость у детей глупа и примитивна, но пылает во сто крат ярче, чем у любого взрослого.

Именно они – постыдные грешки – послужили верой и правдой своим хозяевам.

Запятнанные маленькие души не пришлись по вкусу никому из покойников – легенда непорочного ясно давала понять: нужна чистая и светлая душа, лишь тогда ритуал возвращения к жизни состоится.

Когда приходит дождь, свет падает совсем иначе: деревья приобретают глубокие оттенки зеленого, а небо, которое в солнечную погоду кажется таким удивительным и глубоким, окрашивается в скучный серый оттенок.

Полная однородность подобна вселенному безразличию к нам: маленьким, мелочным людям. Но стоит дождю пройти – небо вновь отвлекает все внимание на свои бескрайние просторы; деревья озаряются солнцем, и мы вновь о них забываем, концентрируясь на том, что нам кажется более удивительным и желанным.

Расправить крылья по примеру Икара и полететь на свет, прямиком в ловушку, подобно мотыльку. Можем ли мы винить безобидное насекомое за то, что его, как и всех людей Земли, тянет туда, где светит ярче?

Мы не виним обреченного мотылька, а потому не виним и своих детей. Но взрослых это никогда не останавливает винить себя, и в этом они будут правы.

Именно ледяной дождь в душе и серое однородное небо, нависшее над головами очнувшихся детей, подарили им шанс исправить свои ошибки: юные глаза, в которых еще вчера читалось презрение к Джиму и глупая ненависть, теперь излучали переживание и волнение за незнакомца, ставшего им родным человеком.

Стрелки часов зашагали вопреки мыслимым законам природы – пошел обратный отсчет: дети, некогда оттолкнувшие Джима, теперь стали частыми гостями в его доме.

В ночь на 3 июля каждый из них побывал в своей персональной газовой камере, и сейчас они понимали лучше, чем кто-либо, с чем приходится изо дня в день бороться Джиму.

По очереди сменяя друг друга, ребята сидели возле кроватки мальчугана, принявшего облик тряпичной куклы, от которой его отличало лишь размеренное дыхание.

День и ночь они меняли травы и цветы, поправляли обереги – такова традиция, такова искренняя забота.

Время, точно загнанная лошадь на скачках, – для семьи Крафтов это была несчастливая кляча, на которую они поставили все то, что у них оставалось.

Горькая вера, надежда и любовь, хранящие их тлеющий очаг. Каждый день – это борьба с безвестным недугом, убивающим их сына в соседней комнате, под колыбельную из стонов диких животных, покоящихся на скверной земле.

Разум, опечаленный болезнью сына, не выдержал очередного удара судьбы, а причиной стала простая, бездумная, вычурная статья.

Супруги Блейк покинули Черапунджи сразу после встречи с Мией Крафт, а уже две недели они кинули свою статью, будто кусок сочного мяса оголодавшим в нетерпении диким животным бушующего большого мира.

Журналисты, подобно падальщикам, подрав на клочья сочную сенсацию, обглодали все ее косточки и возродили во всех возможных ипостасях задумку безжалостных публицистов.

Авантюра состоялась. Стало понятно одно – победителем выйдет лишь самый подлый и острый язык желтой прессы.

Когда колокол из бумажных статей, в отдалении напоминающий папье-маше, раздался над Черапунджи, Мия лишилась работы.

Соседи, как могли, поддерживали семью – приносили в их дом еду: хлеб, молоко, фрукты и мясо. Для людей обессиленная от горя мать стала символом любви, веры и неиссякаемого мужества.

Молодожены Блейк не просто высмеяли легенды Черапунджи, они обвинили местных жителей в нарочитом лицемерии.

Их статья отточенным словцом трубила на весь мир:

«Чрезмерная ложь и лицемерие – главные отличительные черты любого жителя Черапунджи. Мы, большой мир, – их вечные обидчики, а они – жалеющие себя овцы. Обманывая доверчивых туристов и запуская подлую ручонку в их кошель, аферисты расскажут Вам о магии, а если Вы заплатите сверх меры, то даже отведут в ближайшую сырую пещеру и скажут:

«Вот! Здесь творится история…» – и неважно, какая история, ведь каждый раз, здесь, в Черапунджи, она разная».

Однако это было не пределом их подлости – в лице злодея и обманщика выступила именно Мия Крафт, опытный и самый высокооплачиваемый гид Черапунджи.

Из статьи следует, что она злоупотребила их доверием, бесстыдно приукрасив и изменив каноническую историю здешней мифологии, а главное, она все время путалась в своих словах и не могла вспомнить, кто же здесь обитает сегодня.

Сама же статья не несла в себе ни толики научного замысла, она скорее была из разряда обличающей сенсации и не обещала жить долго, однако люди ее запомнили.

Венцом доверия читателей послужила подпись под «обличающей» статейкой:

«P. S. Вот и наступил тот день, когда мир услышал о вашем обмане, представил вашу подлость и скупость.

Чем вы будете заманивать туристов теперь? И доведется ли вам дальше пользоваться нашим доверием?»

Вот так, после одной жалкой лживой статьи, город умер для карт и прессы. В Черапунджи больше не было туристов – ни одного, на протяжении вот уже нескольких лет.

Мёртвый город и мёртвые легенды нашли своё пристанище не только в трудах Блейков и популярных журналистов: на злободневной теме прославились и все те, кто сосуществовал на карьерных задворках коварного океана сенсаций, показав миру всё святое, во что верили люди тысячелетиями, как глупую историю глупого народа.

Вот так размокший и затертый газетный клочок стал частью самой Мии.

Все это время лишь олово ее характера – стоический самоконтроль – позволял ей возвращаться из мира ненависти и обиды на никчемных публицистов к реальной жизни, пускай та и была полна боли и страха за сына.

«Если бы они только отбыли днем позднее… – думала она. – Этого всего бы не случилось…»

Может, она и права?

Не исключено, что даже у таких черствых на вид супругов Блейк где-то глубоко внутри бьется сухое сердце… И чем черт не шутит, оно бы им подсказало отречься от страстно любимой ими идеи, послужить отправной точкой в иной череде событий?

Да, возможно, они отдали бы свой голос, чтобы прийти на помощь несчастному ребенку; рассказали бы миру про аномалию, унесшую множество невинных жизней местной фауны и утопившую флору в огненном жаре планет; впитали бы силу черного звёздного неба…

Но эта череда событий не для Мии Крафт и уж точно, абсолютно точно, не для самого Джим-Джима.

В очередной раз погрузившись в колею тягостных раздумий, Мия допоздна сидела с роковым газетным клочком на кухне при одинокой свече.

Гибкие движения пламени неохотно огибали ее бледные пальцы, будто бы боясь задеть хрупкую викунью кожу.

Утирая больные от слез глаза, Мия наклонилась над догорающей свечой – ее голова напоминала полый тавил[13], а удары, которые она ощущала изнутри, были похожи на гонг по ушным перепонкам.

Еще чуть-чуть, и вокруг останется лишь темнота – и она в кромешной тьме, окруженная запахом многовековых могил.

Удар, еще удар…

Полый тавил – до тех пор, пока ее рука не поднесла кусок газеты так близко к пламени, что тот пискнул и начал медленно покидать ее уставшие мысли.

Прозвучал последний удар – кухня залилась потоком ярко-красного пламени. Она не была одна в этом склепе, ее ждет сын.