Читать книгу Sophia Isla. Доблесть маленькой души - Варвара Алексеевна Озерова - Страница 4

1 июля 1861

Дождь лил со страшной силой, и все жители предпочли укрыться от непогоды, задвинув все рутинные дела теплым угощением да питьем.

Маленький Джим-Джим сидел у окошка и наслаждался любимым зелёным чаем. Краткими волнами жидкость разливалась по телу мальчика теплом, а пар от чаши согревал его замерзший от непогоды носик.

Комната хранила полумрак, из-за приоткрытой двери доносились еле слышные голоса родителей. Джим-Джим приложил к своему покрасневшему замерзшему уху свободную ладонь и продолжил наблюдать за темным, пугающим его лесом.

Джиму казалось, если он будет старательнее следить за лесом, то тот позволит услышать свой голос, который сейчас бесцеремонно заглушают звуки дождя и очередной родительский спор. Но шум, смешивающий умиротворение и покой с реальностью, вернул Джим-Джима на землю. Как бы он ни пытался настроиться на голос леса, мысли о грядущем дне заставляли его сердце биться чаще, отвлекая от столь важной, вовсе не навязчивой мысли.

Несмотря на тщетные попытки родителей оградить сына от невзгод, тот лишь покорно оправдывал их надежды своим образцовым незнанием. Никто не видел ни переживаний, ни печали, но порой глаза Джим-Джима невольно выдавали безупречное понимание тягостей взрослого мира.

Для его шестого чувства не существовало преград – маски слетали, и Джим без труда отличал ложь от недомолвки, а горькую правду – от неловкого вранья.

Столь заметное отличие в ребенке не оставляло ему шансов даже на одну безобидную детскую шалость. В бремени одиночества, неизбежной сосредоточенности на фактах не было места для радости – вот что формирует его изо дня в день: одиночество и факты. И в этом его истина, именно таким он будет сквозь временные изменения вокруг своего острова надежды, именно так он проживет свою жизнь – от первого до последнего вздоха.

Такие дети, как Джим, обречены пронести сквозь жизнь нечто неосязаемо драматичное, но вместе с тем не заменимое ни одной эмоцией беззаботного детского счастья: нечто, доступное не всем в этой жизни, – и это делает нас неумолимо сильными и богатыми, не так ли?

Это право наблюдать за вселенной, стать ее партнером – ведь она тоже в какой-то степени одинока. Но наша истина не в одиночестве и не в веренице тоскливых событий – наша истина в том, что Джим не обрел свое окружение, но оно его все равно настигнет рано или поздно – и в этот миг одиночество покинет его…

Ничто не будет напрасным, ведь дары, привитые жестокими годами, будут всегда в Джиме, всегда внутри – ведь это и есть подарки вечности. И пусть сейчас местная детвора отталкивает Джима своим непониманием и жестокостью, жизнь не ограничивается соседскими детьми и тем более одним двором.

В отличие от босоногих детей, старшее поколение при виде маленького иностранца, напротив, заманивает его в зыбучие пески дискуссий, затягивающие больше их самих, чем Джима.

Всему отмерено свое время. На все его хватит.

Школы же здесь как таковой не было, лишь редкие занятия элементарной арифметикой на языке Кхаси[5]. Языке, которым Джим владел даже не на треть!

Зато на центральном рынке можно было услышать симфонию хитросплетений различных языков – безграничных ампул знаний. И, в тайне от чрезмерно заботливых родителей, Джим стал ходить туда, как в школу.

Преодолевая каждый день по 15 километров в одиночку в незнакомой местности, четырехлетний мальчишка заметно возмужал, что дома вызывало у матери сильный прилив гордости. К слову, Джим-Джим никогда не врал родителям – он лишь изредка недоговаривал.

Пока отец представлял себе, как его сын играет в салочки с местными оборванцами и лазает по деревьям, Джим учился говорить на пяти диалектах кхаси, осваивая отныне и впредь свой родной – сохру.

Несмотря на старания и упорный труд, плоды учения созрели не сразу. Поначалу мальчик не понимал, о чем говорят торгаши, затем стал наблюдать то, как они говорят, исходя из того, чем те торгуют. Привыкнув к разнообразию звуков, он начал закрывать глаза и, опираясь на слух, пытался выплыть из самого эпицентра неизвестного.

Штурмующий галдеж рынка превращался в бешеного зверя, поднимающего смышленого Джим-Джима на рога изо дня в день – уроки новому языку превращались в неистовую схватку с собственным разумом.

Пусть не сразу, но он научился чувствовать язык и различать диалекты, а вместе с тем пришло и понимание.

Помимо учения, он нашел себе приятных собеседников, с которыми весело проводил время вдали от дома. Конечно, такие знакомства очень часто начинались одинаково: кто-то пытался уличить Джим-Джима в воровстве, а кто-то пытался нагнать страху.

– Уж слишком ты, парнишка, много времени здесь проводил, не тратя при этом ни гроша! – оправдывались его новые друзья.

Центральный рынок порывист и непоседлив – вайшьи[6] сменяют друг друга каждый месяц: кто-то обязательно вернется, а кого-то Джим больше не увидит – и лишь некоторые остаются безучастны к любым переменам. Кочевые торговцы всегда приносили с собой великое множество историй, которые успели заменить ребенку глаза и уши – стали компасом его сердцу.

Сегодня необычный день для учения – сегодня Джим бежит от собственной проницательности, он знает наверняка: ожидания родителей превратятся в бессильное огорчение. Слишком много времени и сил вложено в грядущий праздник, слишком много сделано для самого Джима.

Вот только если бы Мия знала, что своими друзьями Джим называет лишь кочевников с Центрального рынка, она бы впустила их в свой дом? Если бы Даниэль знал, чего Джим успел натерпеться от дворового отребья и что ему еще предстоит пережить на улицах лишь из-за того, что он чужой – то продолжил бы мастерить для них игрушки и зазывать в гости? К чему хлопотать над искусственными проблемами, когда настоящие обступили со всех сторон?

Именно поэтому, спасаясь от непогоды и изо всех сил упираясь ногами в глиняную массу, Джим прокладывал себе дорогу к Центральному рынку, как вдруг его левая нога соскользнула с травяной тропы, утягивая за собой в глубокое болото из глины и шумных потоков дождевой воды – в самую настоящую яму!

В тщетных попытках ухватиться за торчащие корни деревьев Джим утоп ногами в вязкой глине – на его ладонях проступила первая кровь. Как только ему удается высвободить одну ногу – та намертво застревает в чем-то более цепком!

Нырнув в мутную дождевую воду, Джим уловчился нащупать коренья, цепко обхватившие его худенькую ножку. Безусловно, секунда промедления будет стоить ему жизни: менее чем через четверть часа шквал дождя похоронит его заживо.

В отчаянной попытке стянуть с себя обувь, чтобы высвободить застрявшую ногу, Джим почувствовал болезненный холодок, обжигающий его голень, – жжение с каждой минутой борьбы превращалось в невыносимую пытку, пока страх не сковал его мышцы, парализовав его безвозвратно.

Но горячие слезы отчаяния напомнили, что он пока жив, а потому, собравшись с силами и той малой толикой надежды, что у него была, Джим преисполнился непреодолимой жаждой к жизни.

Рывком погружаясь с головой под мутную пленку сточной ямы, он обхватил ближайшие ветви обеими руками, чтобы раскачаться в разные стороны и ослабить дьявольские тиски – но этого оказалось слишком мало: корни не поддавались, а нога начинала неметь от боли.

Приложив недюжинную силу, четырехлетнему малышу наконец удалось ослабить железную хватку тисков, как вдруг рука невольно разжалась и Джим с отчаянным всхлипом сорвался в воду.

Руки ныли от непривычной для ребенка нагрузки, а тело с удивительной легкостью пошло ко дну, но малыш из последних сил решается на героический маневр! Он поддается желанию злодейки-судьбы и ныряет на дно, пытаясь опуститься как можно ниже, прямиком в руки к собственной погибели.

Не каждая история имеет счастливый конец, как, впрочем, и история Джим-Джима – воздух у малыша закончился слишком быстро, а смертоносная вода хлынула на дорогу, окончательно ее размывая.

Пока вода безжалостно стирала следы катастрофы, тельце ребенка медленно опускалось на кривые, изъеденные червями, корни ядовитого древа.

Застрявшая ножка безвольно выпала из силков старинного жителя обочины, и лишь непрошеная мелочь, доставляющая совсем недавно Джиму невыносимую боль, мерцала под толщей грязной воды…

Если вам когда-нибудь посчастливится наблюдать что-то похожее на это прекрасное сияние, то отныне и впредь ни одна драгоценность на всем белом свете не возымеет над вами подобной власти: момент смерти – есть момент неземных чудес – это момент истины, когда душе открывается механизм времени.

Какая она – посмертная правда? Отрешающая все земные пороки и показывающая путь к покою и равновесию – или же всеобъемлющая правда вселенной, равная и верная для всех людей, всех измерений?

Водоворот переливающихся гипнотизирующих мелодий заглушил скорбящие звуки дождя – вода в яме рассыпалась, подобно песочному замку, – некогда смертоносная жидкость циркулировала вокруг бездыханного тела, прощаясь с жертвой своего бесстрастного приговора.

Стена дождя превратилась в крылатое чудо.

По небу плавно вальсировала переливающаяся капель – касаясь и сливаясь при встрече с прочими, она напоминала мелкий деформированный жемчуг, плавно стремившийся домой, к устрице – солнцу. Может, чтобы однажды вернуться, а может, чтобы украсить небо россыпью новых звезд…

Тело Джима не шевельнулось: ни сейчас, ни с тех самых пор, как вода заполнила собой его легкие. Оно лежало, будто брошенное чьей-то неаккуратной рукой на коряги ядовитого дерева грешника.

Яркий зуд от незваной находки раздробил кокон смертельного холода, сковывающего Джима изнутри, – возвращая его разум к реальности краткими теплыми импульсами.

Талый мерзлый айсберг отвергал очередную напрасную жертву.

Стоило телу Джима сделать первый неосознанный вдох, как дождь обрушился на него градом острых лезвий, пригвоздив несчастного к земле, будто отрекаясь от недавнего парада смерти.

Джим открыл глаза.

Смело хватаясь за траву, выдирая ее с корнем и вторгаясь в земной покров единственным уцелевшим сапогом, Джим понемногу вытягивал себя на размытую дорогу.

Свежий воздух вперемешку с небесной водой был не способен насытить задыхающегося ребенка, воскресшего из мертвых.

Тело спасенного пробивала крупная дрожь – что не удивительно! Под угрозой смерти Джим-Джим буквально выдернул себя из могилы собственными руками.

Стянув уцелевший промокший сапог, он вздохнул с облегчением: боль, изнуряющая и пронизывающая до костей все это долгое время, наконец-таки утихла. Внутри сапожка лежала злополучная находка.

Причиной жгучей боли оказался маленький камешек, по форме напоминающий каплю дождевой воды: такой кристальной чистоты, что его можно было бы принять за драгоценный алмаз.

Свечение, исходящее от камня при взаимодействии с дождевой водой, напомнило Джиму северное сияние, о котором так любят рассказывать его родители…

Необычное сокровище мальчик завернул в платок и поспешил убрать на самое дно кармана. На секунду Джим застыл – сердце вот-вот выскочит из груди, – будто позабыв, как дышать, он медленно двинулся в сторону дома.

Шаг-вдох…

Шаг-выдох.

Сегодня он пережил собственную смерть, а ведь через два дня ему исполнится только пять лет – и если это не поцелуй смерти, то точно не ее предупреждение.

Преодолев расстояние длиною в млечный путь, вымокший до нитки и борющийся с подступающей тошнотой, Джим стянул одеяло с подоконника и поспешил в него обернуться.

Немного переведя дух, он достал на свет свое сокровище.

Обжигающий холод и завораживающий блеск – этот камень сравним лишь со сказочной руладой, отдаленно напоминая рождение звезд…

«Чего только в голову не придет на смертном одре! – подумал он, подрагивая в импульсах озноба. – Тем не менее лучшего подарка для мамы вовек не найти… К тому же на рынке есть один нечистый на руку торговец…»

И правда, ему – корыстному торговцу – давно приглянулась любимая книга Джим-Джима: сборник сказок Андерсена. Наверняка у такого пройдохи вроде него найдутся лишние цепочка да кулон, в который можно будет вставить камень неземной красоты…

Подобно солнцу, такой камень может принести боль, если пренебречь памятью о его свойствах.

Совпадение показалось Джиму крайне своевременным – по его телу пробежалась волна мурашек.

Бережно, оберегая находку от внешнего мира, он завернул ее обратно, в грязный сырой платок, и замуровал на дне неприметного сундука, под комом из грубых ряс и разносортного тряпья.