Читать книгу Записки театрального ребенка - Варвара Титова - Страница 13

Помнить себя я начала очень рано. Примерно с полугодовалого возраста. Правда, конечно, фрагментарно. Мама, когда услышала мои первые детские воспоминания, ахнула: «Не может такого быть!» Но по точности описанных деталей, признала этот факт.

Я отчетливо помню, как лежу в коляске, надо мной висит белый козырек коляски с салатовым ободком по краю. Слева качаются огромные голые ветки черных деревьев, а справа виднеется кусок мутного окна. Одна из его створок заколочена фанерой, по которой кто-то широкой кистью намазал кривую красную полосу. Возле окна крылечко, но виден лишь кусок козырька, край коричневой двери и кованные чугунные завитушки, поддерживающие козырек.

– А вполне возможно, – подхватывает разговор мама. – Все верно. Слева сквер с деревьями и фанерка с красной полосой.

Я помню первые свои ясли. Вместе с такими же ползуночниками сижу на ковре. Слева от нас нижняя часть черного фортепиано с изогнутыми массивными боковинами. Помню, как укусила за щеку одного назойливого карапуза. Он сморщил мордашку и громко заревел.

– А, знаешь, – говорит мне мама, – Я как то однажды пришла за тобой в ясли, а воспитательница мне говорит, – «У вашей Вари появился жених, он не отходит от нее и целует пальчики». Я с чувством вскипающей тещинской ревности прошу его показать. Воспитательница приоткрывает дверь в группу. – «Вот он». – Вот этот? Белобрысый какой-то и сопливый. Фу. А потом ты и правда вдруг зачем-то его тяпнула за щеку.

Я помню свой второй детский сад. Мне уже года два. Он был деревянный, и там всегда было очень жарко. В холле прямо посередине располагалась огромная лестница. Она была выкрашена масляной краской в виде ковровой дорожки. У нее были невысокие гладкие ступеньки, и по ним было удобно скатываться прямо на попе, когда тебя приходили забирать из сада.

– А санки? Мама, ты помнишь, как у нас в саду сперли санки? – я начинаю смеяться.

– Еще бы не помнить, я даже вычислила эту гадину, но она так и не созналась. Мне потом пришлось, пока новые санки не купили, тебя на руках таскать. Ты ж в шубах, да шапках с валенками, как колобок была, еще и изрядно тяжеленный. А лестница была вовсе не большая, как ты говоришь, просто ты была маленькая, – улыбается мне мама.

В этом садике была круглосуточная группа, и я там часто оставалась на ночь. Неподалеку от детсада был каток. Там допоздна играла музыка. И я под нее засыпала.

– Мама, а мы в садик ходили мимо какой-то воинской части, да? – спрашиваю я.

– Это не воинская часть, это военное училище. – отвечает мама. Помнишь, как однажды я тащила тебя на руках, а у курсантиков было построение. И ты с серьезным видом им выдала – «Здавова, садаты!» У них со смеху весь строй развалился.

– Нет, – смеюсь я, – Такое не помню. Зато я помню, как ты меня в сугробы кидала. В такие огромные и пушистые, а я смеялась.

– А тебе так нравилось это развлечение. Только суровые сибирячки, проходящие мимо, поглядывали на меня осуждающе.

– Ой, да ты всегда шалила, – улыбаюсь я. – Тебе вечно приходилось делать замечания. И вообще, кто из нас дочь, а кто мать? … Мам, я еще помню свой большой трехколесный велосипед. Я на нем Аленку в школу провожала, когда тепло было. Кстати, почему мы его не забрали, когда уезжали?

– В контейнер не поместился. – отвечает мама. – Кстати, Аленка, когда пошла в первый класс, пришла как-то поздненько из школы. Мы ее с тетей Галей спрашиваем: «Почему так поздно?» – а она нам: «Да классный час был, чиля какая-то и песню учили про котят». – «Каких котят?» – «Котят ли русские войны» – отвечает нам Аленка на полном серьезе.

В Томске нам жилось хорошо, и театр прекрасный, и люди. Вот только там очень холодно. Но и это бы пережили, если бы не поворот судьбы.

Летом меня вновь отправили к бабушке. Я там как-то неудачно посидела на мокром песке и застудила почки. Нужно было срочно меня устраивать в больницу. Бабушка жила вместе с моими тетей, дядей и их детьми.

Это был настоящий шпионский детектив. Моей тетушке удалось определить меня в больницу, как свою родную дочь под ее мужниной фамилией. Со мной серьезно поговорили и велели строго настрого называть тетю мамой, а дядю папой. Кстати для меня они на всю жизнь так и остались мама Аля и папа Ваня.

Я там пролежала больше месяца. В начале августа после гастролей, приехала мама.

Она примчалась в больницу, поговорила с врачом. Пришлось сознаться в вынужденном подлоге с родственной принадлежностью. Но, для доктора здоровье ребенка было важнее бумажных формальностей. Узнав, что мы живем в Сибири, врач замахал руками:

– Немедленно оттуда уезжайте! Там холодно, частые простуды. Вы можете потерять дочь!

И мама рванула в Москву, где каждое лето в августе проходила так называемая «актерская биржа». Союз Театральных Деятелей организовывал это мероприятие для актеров и режиссеров. Работала эта биржа неделю или две. Сюда приезжали актеры, желающие поменять театр и режиссеры или директора театров, которым были нужны новые сотрудники.

Мама успела приехать практически в последний день работы биржи. Едва она бегом влетела в арендованный для этих целей особняк, как ее тут же схватил за руку знакомый режиссер.

– Привет, ты чего такая взъерошенная? – спросил он миролюбиво.

– Мне нужно на юг! Мне нужно спасать дочь! – эмоционально выпалила мама.

– Так поехали со мной, я как раз устроился работать в теплых краях. —улыбнулся режиссер.

Так мы с мамой поехали на юг. Правда, югом оказался южный Казахстан. Но тут уж не поспоришь – юююжный!

Прощай, любимый Томск, милый сердцу театр, пушистые сугробы и лютые морозы. Колеса поезда мерно отстукивали ритм. Тук-тук, тук-тук, на юг, на юг….