Читать книгу Однозначные истории - Василий Дорогокупля - Страница 8

Командор Фернан душ Сантуш Афонсу Гомеш отменно разбирался в мировой политике. Для него это дело было нетрудным и даже весьма приятным, поскольку единственно значимой фигурой в этой самой политике был его покровитель, всемилостивый и добрейший король Португалии. Все прочие фигуры были до смешного несущественны, а то и просто противны – взять хотя бы того же короля кастильского, которому святейший папа в припадке скудоумной щедрости вдруг взял и подарил всю западную половину вообразившегося ему заморского мира. Событие это политически развитый Гомеш воспринимал лишь как временное недоразумение, ибо знал природную беспомощность кастильцев на океанской почве и предвидел позорный финал их кровожадных мероприятий перед лицом вездесущего и непобедимого португальского флота.

В том, что весь мир, дайте лишь срок, будет принадлежать португальцам, сомневаться не приходилось. Древняя сила предприимчивости и жестокой отваги, накопившись в крови многих поколений воинов, купцов и мореходов, однажды прорвалась наружу и с той поры беспрестанно гнала корабли от лиссабонских пристаней под чужие, богатые пряностями, золотом и самоцветами созвездия. Из года в год все самые смелые, любопытные, злые и жадные уходили в море, оставляя на дураков и лентяев скучный труд продолжения рода в маленькой метрополии. И год за годом паруса с лузитанским крестом появлялись у берегов все более дальних экзотических стран, неся им приправленный порохом миссионерский задор самой нахрапистой и удачливой из тогдашних старосветских наций.

…Пятую неделю продолжался шторм, унося каравеллу Гомеша все дальше на юг от мыса Доброй Надежды. Все сильнее холодало; заплаты на парусах не выдерживали частых шквалов; по ночам незримые морские чудища увлекали в пучину зазевавшихся вахтенных; запасы пресной воды иссякли. Команда утоляла жажду периодически залеплявшим палубу мокрым снегом и понемногу начинала роптать, подозревая Гомеша в неспособности открыть хоть какую-нибудь землю. Моральный дух плачевно падал. Пользуясь этим, молодые честолюбивые лейтенанты да Силва и ди Оливейра распускали зловредные слухи, подбивая людей к мятежу. Командор приказал их схватить и подвергнуть допросу с пристрастием. На седьмом обороте винта «португальского сапога» (в отличие от испанского варианта, он надевался сразу на обе ноги) да Силва раскаялся, а упрямый ди Оливейра был обесчещен путем преломления шпаги и повешен на рее. Это зрелищное мероприятие немного развеселило конкистадоров и отвлекло их от мрачных мыслей. А на другое утро им встретилась плавучая гора пресного льда. Причалив к ней с подветренной стороны, они долго рубили лед алебардами, пока не наполнили все питьевые бочонки. Спустя еще несколько дней в небе появились прибрежные птицы. Команда взбодрилась и начала полировать доспехи, дабы не ударить забралами в грязь при встрече с местным населением. Прежние распри были забыты, моральный дух поднялся на небывалую высоту.

На рассвете 5-го января 1512 года от Рождества Христова взору впередсмотрящих открылась громадная ледяная стена, простиравшаяся влево и вправо до самого горизонта. Гомеш приказал бросить якорь, но якорь дна не достал и утонул вместе с канатом, конец которого не удержал в руках тщедушный юнга. Под малыми парусами они пошли вдоль этой диковинной преграды и через две лиги обнаружили небольшую бухту в том месте, где отвесный барьер был разорван сползавшим в океан сравнительно пологим ледником. В бухте им удалось зацепить дно вторым якорем, после чего Гомеш с отрядом солдат на шлюпках добрался до берега. Вырубая во льду ступени, они поднялись наверх и увидели перед собой слегка всхолмленную, однообразно белую равнину, лишь далеко на юге ограниченную полосой неподвижных темных облаков, скрывавших, по всей вероятности, горный хребет.

Следуя традиции, конкистадоры установили на берегу большой деревянный крест, и Гомеш официально провозгласил «всю эту землю от края до края отныне и навеки законным и неоспоримым владением Португалии». Они дали торжественный залп, между делом подстрелив дюжину-другую птиц – благо небо над их головами буквально кишело летучей живностью, – после чего отменно разбиравшийся в географии командор одним смелым взмахом пера нанес на карту контуры огромного южного континента и без неуместной скромности назвал его собственным именем. Переночевав на новооткрытой земле, они рано утром отправились на поиски туземцев, чтобы привести их к покорности своему добрейшему и всемилостивому королю, а заодно разжиться какой-нибудь славной добычей.

Туземцы объявились ближе к вечеру, когда позади давно уже стих гром прибоя. Из метели вдруг выскочили и устремились прямо на них две низенькие фигуры, агрессивно размахивая короткими руками. Гомеш не растерялся и прикончил одного из нападавших ловким ударом шпаги, а да Силва сразил второго, молодецки располовинив его алебардой. Когда снежный шквал поутих, они разглядели впереди еще пару сотен таких же нелепых созданий. По команде Гомеша, солдаты открыли огонь. Первые ряды врагов были сметены мушкетной картечью, а остальные при виде столь ужасных героев позорно оставили поле битвы и бросились наутек со всей прытью, на какую были способны их непропорционально короткие ноги. Победа португальского оружия была полной и сокрушительной. Осмотр вражеских трупов, однако, выявил некоторые странности. Оказалось, что обитатели здешних мест были не людьми в полном смысле этого слова, а чем-то непонятным – с птичьими головами, руками-ластами без намека на пальцы, и в плотно облегающей одежде или природной шкуре, черной на спине и белой спереди.

– Это не иначе как гипернотийцы, народ самого дальнего юга, как гиперборейцы на крайнем севере, – объяснил своим людям Гомеш, который когда-то давно полистал ученую книгу и с тех пор отменно разбирался в этнографии.

Погода между тем продолжала ухудшаться. Перспективы новых побед и богатой добычи быстро таяли при крепнущем морозе, так что было решено приостановить покорение страны и возвратиться в прибрежный лагерь. Обратный путь занял почти сутки; буран разыгрался вовсю, и закаленные воины чуть не насквозь промерзали в своих стальных кирасах и шлемах. Кое-кто – и в первую голову честолюбивый лейтенант да Силва – начал уже шепотом поговаривать о бездарности командора и его неумении ориентироваться на местности. Гомеш был с виду невозмутим, но по-настоящему успокоился лишь в тот момент, когда сквозь белую мглу до них донеслись человеческие голоса и звон корабельного колокола.

Двигаясь в направлении звуков, они прошли еще около ста шагов – и внезапно Гомеш остановился.

– Слушайте внимательно! – сказал он.

Все насторожились. Совсем близко хриплые мужские голоса исполнили нечто похожее на куплет песни. Можно было различить отдельные слова, но звучали они непривычно. В любом случае, это был не португальский язык. «Кастильцы», – догадался Гомеш и скомандовал:

– К бою!

И действительно, это были кастильские мореплаватели, занесенные сюда тем же длительным штормом и уже приступившие к официальной церемонии оккупации континента. Возглавлял их «вельми отважный и неудержимый дон Хуан Педроса, благородный идальго, швед на кастильской службе». Разумеется, Гомеш не мог безучастно смотреть на то, как враги прибирают к рукам исконно португальскую землю, и без промедления повел своих людей в атаку. Через четверть часа флаг со львами и башнями был втоптан в снег, а из числа наглых захватчиков уцелел только отважный дон Жуан Педроза, вдруг неудержимо захотевший – и вовремя успевший – перейти на португальскую службу. Гомеш тут же назначил его своим заместителем вместо павшего на поле брани лейтенанта да Силвы.

Впрочем, как выяснилось чуть погодя, один из кастильцев сумел-таки ускользнуть в суматохе и предупредил своих товарищей, остававшихся на корабле, – там забили тревогу и начали поднимать якоря. Но, отойдя лишь на полкабельтова, они увидели, как из-за крутого ледяного утеса в бухточку входит дотоле крейсировавшая неподалеку каравелла Гомеша. В слепой ярости кастильцы открыли огонь с обоих бортов – по каравелле и по берегу, – хотя их положение было уже безнадежным. Однако столь удачное для португальцев стечение обстоятельств неожиданно обернулось трагедией: потревоженная пушечной пальбой часть ледяной стены вдруг пришла в движение, покачнулась и начала оседать в океан. Гомеш и его спутники с воплями бросились прочь от кромки берега, но для людей на кораблях спасения не было – в мгновение ока они были раздавлены тысячетонной лавиной льда…

Выжившие конкистадоры недолго предавались отчаянию. Из прибитых к берегу корабельных обломков они построили небольшую шхуну и успели еще до прихода зимы отплыть в направлении теплого севера. Дальнейшая судьба данной экспедиции теряется в тумане неизвестности либо намеренного замалчивания (португальцы утаивали свои географические открытия от других европейских стран и топили чужие корабли на трансокеанских путях, чтобы никто не мешал им снимать сливки с восточной торговли). Правда, много позднее в английских архивах нашелся краткий и довольно бессвязный рапорт на эту тему с пометкой: «Сие записано доносителем со слов, оброненных во хмельном кураже вельми славным и неудержимым сэром Джоном Питерсом, благородным джентльменом, шведом на английской службе». Как известно, эта его служба продлилась недолго: когда после серии странных крушений и пожаров на верфях стало ясно, что Англия как минимум на полвека выпадает из числа ведущих морских держав, славный сэр Джон спешно отбыл из Лондона. Одно время он подвизался при дворе короля Франции в должности «генерального советника по флотским проблемам», и подвизался весьма плодотворно, создав столько проблем для французского флота, что его существование потеряло всякий смысл, и последние корабли были проданы за бесценок очень кстати подвернувшимся голландским негоциантам. После этой сделки Франция выпала из числа морских держав на целых полтора столетия, а «вельми достойный и неудержимый мессир Жан Петри» срочно покинул Париж. Еще примерно через полгода в одном из трактиров Стокгольма был арестован некий Юхан Петерсон, опознанный как «зело злотворный и допрежь сего неудержимый московитский шпион, иже рекомый Иван Петров, корысти ради пособлявший козням прелукавых португалов». Для начала он был приговорен к трехдневному стоянию у позорного столба, с призывом ко всем честным гражданам бросать в него камнями и всякой дрянью, какая подвернется под руку. Однако честных граждан в Швеции нашлось совсем немного, и супостат почти не пострадал, сохранив присущий ему хамоватый оптимизм вплоть до начала процедуры четвертования.

Протоколы его допросов в стокгольмской темнице живописуют отвратительную картину нравов и повадок московитских шпионов, угнездившихся во всех слоях и прослойках европейского общества, однако же не проливают ни малейшего света на обстоятельства, связанные с экспедицией командора Гомеша, каковая тема попросту не интересовала шведских мастеров заплечных дел.

Последним – да и то лишь косвенным – свидетельством, подтверждающим правдивость вышеизложенного, является запись в судовом журнале корабля Трансильванской Ост-Индской компании, двести лет спустя совершавшего плавание в южных широтах и едва не столкнувшегося с огромным айсбергом, на самой вершине которого криво торчал почерневший от времени деревянный крест.

…По сей день многие вдумчивые эксперты не исключают вероятности того, что где-то в секретных лиссабонских архивах дожидается своего часа донесение Фернана душ Сантуш Афонсу Гомеша, первооткрывателя и вице-короля южного континента, названного его именем. И однажды, в самый ответственный момент, когда мировое сообщество завершит наконец трудоемкое освоение Антарктиды и поведет речь о разделе ее природных ресурсов, сей документ явится на свет законным и неоспоримым доказательством исторических прав Португалии, специальный посланник которой шлепнет полуистлевшим пергаментом по круглому столу международной комиссии. Такое вполне может случиться. Уж кто-кто, а эти наследники командора Гомеша в мировой политике – как пингвины в воде.