Читать книгу Оранжевая смута - Василий Варга - Страница 27

Как и Курвамазин, депутат Дьяволивский был одним из самых активных оранжевых революционеров. Он, правда, принадлежал Юлии, состоял в ее блоке, но коль Юля, его госпожа, была не разлей вода с Виктором Писоевичем, то его особенно не беспокоило, к какой партии он принадлежит. Если Курвамазин не обладал никаким талантом, кроме ораторского искусства, и даже дурно распоряжался этим талантом, то Дьяволивский пописывал стишки, статейки и даже задумал повесть о Викторе Писоевиче и добился некоторого успеха: сочинил целых пять страниц о его детстве. Короче, Дьяволивский среди оранжевой братии считался писателем. Одно из издательств, расположенное во Львове, постоянно требовало от автора прислать первую часть знаменитого романа о лидере нации.

Справедливости ради следует сказать, что Дьяволивский не спешил с публикацией первой части своего романа, поскольку на горизонте появилась перспектива стать министром культуры. Это не только почет, но и солидная зарплата, связи, возможность стать в ряды людей, чье экономическое положение стабильно до седьмого колена. А это особняки в Ялте, Мисхоре, в Париже, Лондоне. Это яхты, дорогие автомобили и даже личный самолет. Да мало ли что. Но для того чтобы эта перспектива стала реальной, надо сделать лидера нации всенародно избранным президентом.

Помня свое происхождение, свои львовские корни, неплохо владея русским языком, Дьяволивский решил отправиться на избирательные участки в восточную область, поскольку на запад нечего ехать, там и так все хорошо. Там и без него вывешивали списки тех избирателей, кто голосовал за Яндиковича, с припиской в конце: «предатели».

Дьяволивский прибыл в Луганск поездом, когда уже вечерело. В Луганске торчала одна оранжевая палатка, из которой выходил какой-то львовянин с оранжевой повязкой на оранжевой куртке и покрикивал прохожим: «Голосуйте за лидера нации Вопиющенко. Вопиющенко – так!» Оранжевый парламентарий и направился к этой палатке. Но на улице одна старуха неожиданно спросила его, который час, он тут же измерил ее недовольным взглядом и в растерянности произнес:

– Без петнадцати щемнадцать.

– Вы – поляк?

– Пся крев! Я депутат Верховной Рады Дьяволивский. И к тому же великий писатель.

– Шо, шо? Дьявол? Фу на тебя, – произнесла старуха и перекрестилась. – Бандер, стало быть.

– Я боец за вильну Украину. Вы за кого будете голосовать, пани?

– За Яндиковича. А ты за кого?

– Пся крев, Яндикович – это банда, это – тюрьма. Вопиющенко – это свет, он гений, он мудрый, он добжый пан. Если пани согласна, я даю пани двадцать долларов, и пани голосует за народного президента Вопиющенко.

– Я не продаюсь.

– Двадцать долларов на дороге не валяются. Мы, депутаты блока Вопиющенко, никого не покупаем. Мы покупаем только ваш голос и то разовый голос. Крестик поставьте напротив фамилии Вопиющенко, и двадцать долларов у вас в кармане. Соглашайтесь, пока я не передумал.

– Меня зовут Марфа, – сказала старуха. – Я побегу домой, посоветуюсь с мужем и минут через двадцать приду. Ты, пан, стой здесь и никуда не уходи. Мы с мужем придем вдвоем, а ты приготовь сорок долларов.

– Пани Марфа! Пригласи всех соседей, у меня много долларов. Пан Вопиющенко богатый человек. Он станет президентом, и Америка завалит нас продуктами, одеждой и каждому, кто голосовал за Вопиющенко, подарит автомобиль.

Марфа исчезла в толпе, а Дьяволивский остался на бульваре и расхаживал вдоль безлюдной скамейки с оранжевым флажком в руках, на котором было написано крупными буквами: «Так!»

Он простоял минут сорок, и когда уже совсем стемнело, неожиданно подошла группа молодых ребят. Один из них попросил закурить, остальные окружили его, взяли под руки и завели во двор соседнего дома.

– Вытряхивай карманы, бандер!

– Я депутат, неприкосновенная личность. Мое удостоверение у меня в кармане.

– Покажи!

Дьяволивский только сунул руку во внутренний карман, как ребята, приставив нож к горлу, обшарили карманы сами. Двести тысяч долларов были отобраны вместе с депутатским удостоверением.

– Мы тебя убивать не будем, пес, но учти, если еще раз попадешься – милости не жди.

Депутат заморгал глазами, из них полились слезы. Это были слезы злобы и ненависти к… москалям. Как только ушли его обидчики, он остался один на один со своей ненавистью ко всему на свете. Он ненавидел русский язык и тех, кто общался на этом языке.

Россия и советская власть это одно и то же. Именно советская власть накануне Второй мировой войны устроила дикую резню во Львове, а после войны, в 1948 году, увозила эшелонами не только мужей, но и жен с детьми в Сибирь на вечное поселение без суда и следствия. Это невозможно забыть и простить. Если даже сами украинцы старались спровадить своих земляков в далекую Сибирь, то все равно они выполняли приказы русских.

«И вот теперь этот Яндикович хочет снова вернуть матушку Украину в лоно России. Не бывать этому, – думал Дьяволивский по пути в гостиницу без депутатского удостоверения и без копейки в кармане. – Хорошо, что на моей родине, на Львовщине, это прекрасно понимают, а вот здесь, на юге и востоке, тяготеют к России. Надо во что бы то ни стало войти в Евросоюз. Может быть, и они поймут, что это великое благо, поскольку зарплата поднимется у шахтеров в несколько раз, а полки магазинов будут ломиться от всякого добра. Наш Виктор Писоевич, хоть и стал уродливым, но это уродство придает ему еще больше мудрости, решительности и беспощадности к нашим заклятым врагам москалям. А я… я хочу быть министром культуры, в крайнем случае, губернатором Львова, Киев мне надоел, он слишком шумный, слишком суетный город. А Львов – западный город, где все меня понимают».

В гостинице «Салют» его встретил помощник Савелий Гриб и, сложив руки на груди, спросил:

– Что с вами случилось, господин Дьяволивский, на вас лица нет? Я обзвонил все службы города, сообщил, что великий сын западной Украины, похоже, пропал без вести, потому как должен был быть давно в гостинице, а его все нет и нет.

– Савелий, друг мой, мы здесь окружены москалями. Нам надо удирать отсюда как можно быстрее. У меня отобрали все деньги, все двести тысяч долларов и даже депутатское удостоверение, – сказал Дьяволивский как можно тише, прикладывая пальцы к губам, что означало сохранять полную тайну случившегося. – Я теперь без денег, без депутатского удостоверения и, следовательно, без перспектив провести агитацию в пользу будущего президента Вопиющенко. У меня даже на автобус не было денег, пешком пришлось топать.

Савелий схватился за трубку и начал набирать номер.

– Ты куда звонишь? Давай сохраним это в тайне, проглотим горькую пилюлю, так сказать, а я произнесу зажигательную речь в парламенте… в адрес тех, кто говорит о единой Украине. Ты, Гриб, видишь, что нет никакого единства: восток и запад – земля и небо. Запад – это прогресс, запад – это Пеньбуш, это Жак Ширак, это Тони Блэр, это Шредер. А восток – это москали, наши поработители.

Савелий положил трубку и достал кошелек.

– У меня пятнадцать тысяч долларов, я их вам отдаю.

– Откуда у тебя так много денег?

– Это из фонда Вопиющенко, а сам Вопиющенко берет у Америки. Америка – богатая страна. Насколько я знаю, киевские избиратели проглотили свыше пятнадцати миллионов долларов. Теперь их голоса – наши голоса.

– Ты молодец, Савелий, не зря я тебя взял в помощники, – сказал Дьяволивский, похлопывая его по плечу. – А сейчас пойдем, подзаправимся, у меня под ложечкой сосет.

На первом этаже гостиницы работал ресторан. Сейчас он был практически свободен, и как только вошли великие люди, официантка тут же подошла к ним и стала спрашивать, что посетители изволят заказывать.

Дьяволивский долго изучал меню, но в каждом блюде он подозревал какую-нибудь отраву. Он поднял голову, долго разглядывал официантку и наконец сказал:

– У нас по двадцать долларов на брата, мы их вам отдадим, только с каждого блюда, которое вы нам подадите, надо снять пробу в нашем присутствии. Мы люди непростые и потому боимся отравления. Здесь нас не любят.

– Вы поляки? – спросила официантка.

– Мы щирие украинцы из далекого запада, а вот тут украинца днем с огнем не сыщешь.

– Хорошо, пробу я сниму в вашем присутствии, – сказала официантка.

– Не надо было этого говорить до тех пор, пока она не принесла заказанные блюда, – сказал Савелий Гриб. – Теперь-то она, конечно, принесет здоровую пищу, и мы не сможем застать ее врасплох. А жаль. Вот был бы шум на всю Донеччину, а так придется смириться.

– Я не ел со вчерашнего дня и потому пожертвовал сенсацией, но у нас не все потеряно, – произнес Дьяволивский, потирая руки в предчувствии вкусных блюд. – Мы посетим другой ресторан и там проделаем этот эксперимент. И вообще, Савелий, знаешь, о чем я сейчас подумал? Как только Виктор Писоевич будет объявлен всенародно избранным президентом и я получу портфель министра народного образования и культуры, я издам указ о запрете русского языка во всех восточных обастях. Никому не будет позволено общаться на чужом нам языке.

– А как школы?

– И в школах поганый язык будет запрещен.

– Вместо русского следует ввести польский.

– Дзенкуе бардзо, – произнес Дьяволивский на чистом польском языке.