Читать книгу Провинциальная хроника мужского тщеславия - Василий Викторович Вялый - Страница 10

Мужчины говорят о женщинах,

что им угодно, а женщины, делают

с мужчинами, что им угодно.

Софья Сегюр

Началось все, как нельзя прозаично. Мы сидели в мастерской художника Гоги, пили вино и третий час спорили об искусстве.

– Кто сказал, что искусство принадлежит народу? Настоящее искусство элитарно, но дверь туда всегда приоткрыта. Входи в нее, но без Петросяна, без Марининой, без Киркорова. Там тебя ждут с Набоковым, Шнитке, Кандинским, – умничал хозяин. Гога кричал, стучал кулаком по столу. Пустые бутылки из-под «Ркацители» угрожающе позвякивали.

– Осуждение массовой культуры есть занятие бесперспективное, – возразил Эдик Варфоломеев. – Маринину, к стати, читают миллионы, а миллионы ошибаться не могут.

Эдик – скульптор. Слова и даже движения этого полного человека были неторопливы, размеренны и полны иронии. Но Гога сарказма не заметил и разозлился еще больше.

– Все эти, так называемые, рейтинги, этот идиотский юмор – дебилы стараются для дебилов. У тебя, Эдик, вкус голодного человека, – но, взглянув на его фигуру, утонил, – диспропорция массы тела и мозга.

Полемика перешла на личности. Это уже неинтересно. Вернее, интересно, как зрелище, но нить «богемного» спора безнадежно порвана.

Эдик посоветовал Гоге доказать свой талант живописца написанием траурных лент на погребальных венках. Тот согласился, но при условии, что могильные плиты будет ваять скульптор Варфоломеев.

– Что ж, пожалуй, не буду мешать ритуальному дуэту обсуждать дальнейшие творческие планы, – я протянул руку разгоряченным оппонентам и пошел к выходу. Однако приступ словесного недержания у моих друзей еще не окончился.

– Гении расплачиваются за талант жизнью, остальные зарабатывают им на жизнь, – видимо, процитировал кого-то Гога.

– Для маляра ты неплохо рассуждаешь, – донеслось до меня уже за дверью.

Споры непризнанных всегда беспощадны, но так же и бесплодны. Талант, дополненный злобой и завистью, не способен созидать.

Улица встретила непогодой. Холодные капли дождя покалывали лицо. После принятия интеллектуальных ванн будет полезен холодный душ. Размытая дождем грань между днем и вечером стала совершенно незримой. Редкие прохожие, подняв воротники, спешили домой. Навстречу мне шла девушка с зонтиком, похожим на перевернутые пол-арбуза. Слегка наклонив голову, она тщательно обходила многочисленные лужи. Секунду подумав, я стал рядом с девушкой под зонт. Не проследовало абсолютно никакой реакции на мой поступок.

– Дождь… – мудро констатировал я.

– Дождь, – согласилась со мной незнакомка.

Я искоса рассмотрел ее. «Вроде бы красива, но уж больно грустна».

– В ненастье у меня всегда плохое настроение, – ответила на мою мысль попутчица. Я, оторопев, остановился.

– Совпадение, – легонько взяв меня под руку, произнесла девушка. Мы, женщины, пытаемся строить свое будущее благодаря нахалам, и это, наверное, ошибка. Вот вы вторглись в мое пространство, – она круговым движением кисти скопировала окружность зонтика, – и я вас не прогнала, ведь существует мнение, что мужчина и женщина соперники в своеобразной игре, где слабый пол, якобы, защищает свое целомудрие.

– Я тоже, кстати, человек, скованный скромностью, – я попытался вставить хотя бы слово. Такой дебют знакомства обещает интересное продолжение. Я лихорадочно придумывал изысканный комплимент.

– Грустная женщина изощренный комплимент не воспримет, не старайтесь понапрасну, – незнакомка лукаво посмотрела на меня.

– Это уже слишком! – Я остановился и с удивлением

посмотрел на нее.

– Да ничего особенного. Ну, какими могут быть первые

два предложения, сказанные мужчиной? Если вы не говорите их сразу, значит, придумываете что-либо галантное, – сказала она, улыбаясь.

– Вот вы улыбнулись и стали еще красивее, – я немного успокоился.

– Спасибо. Вы, случайно, не художник?

– Художник. И вы правы – совершенно случайно. Это вы

определили по комплименту?

– Нет, по запаху масляной краски.

Мы засмеялись и вдруг одновременно умолкли, рассматривая друг друга. «Она не очень молода, но привлекательна красотой не зависящей от возраста», – думаю я.

– Да, женщина библейского возраста, – невесело согласилась она.

– Ну что вы, я не думал об этом.

– Неправда, – она протянула руку. – Тамара. Мне никогда

не нравилось это имя. В нем есть что-то разрушительное.

– Тогда царица Тамара. Так лучше?

Она наклонила голову и с любопытством посмотрела на меня.

– Да, намного. Во всяком случае, экзотичнее.

Бывают моменты, когда чьи-то глаза смотрят на тебя в упор и, кажется, сама жизнь приблизилась к тебе вплотную.

– Василий, – представился я.

– «…Мощно звучит, не плаксиво, римское имя Василий», —

процитировала Вознесенского Тамара.

– Думаю, мокрая безлюдная улица не лучшее место для беседы. Могу предложить свою мастерскую. Музыку, кофе и просмотр посредственных картин гарантирую.

– Посредственных не хочу. Ведь есть одна хорошая.

– Она еще не написана.

– И когда вы ее напишете?

– Не знаю, – меня всегда раздражали вопросы о творчестве

не совсем сведущих в нем людей. – В сущности, мы созданы вовсе не для того, чтобы писать картины, а чтобы размножаться.

– Ты так не думаешь. – Она вдруг перешла на «ты». – И не злись, это скоро пройдет. – Тамара посмотрела на часы. – В твою мастерскую мы сходим в следующий раз. Если он случится. А сейчас мы поедем ко мне домой.

– А что вы гарантируете? – Я, кажется, становился наглым.

– Я же царица Тамара. – Она улыбнулась, и улыбка была такая,

что идти мне уже никуда не хотелось. Но сильные женщины – моя слабость.

– Этаж-то какой, для высоты ущелья сойдет?

– Сойдет. Восьмой.

После холодной сырой улицы теплая гостиная казалась невероятно уютной. Она и впрямь могла сойти за таковую, если бы не очень приятный запах.

– Это мой муж курит крепкие сигареты.

«Да что она, в самом деле мысли мои читает?» – я нервно поежился.

– Ты бы посмотрел на свою сморщенную физиономию, – как бы оправдываясь, сказала хозяйка.

– А кто твой муж?

– Давай поговорим о более приятных вещах, о самосожжении, например.

Я поймал себя на мысли: если у женщины есть муж, то она почему-то всегда желаннее.

– Вот видишь, во всем можно отыскать приятное, – согласилась она.

С настороженным интересом я рассматривал Тамару. Густые каштановые волосы обрамляли несколько круглое лицо. Большие каштановые глаза с вызовом были устремлены на меня.

Губы… (Когда они ждут поцелуя, их невозможно описать). Если бы мне сейчас предложили бокал вина, я бы решился на поцелуй. Красивая женщина!

– Спасибо. Ты выпить хочешь?

Я вскочил с кресла.

– Я же ничего не говорил! Откуда ты…

– А ничего и не надо говорить. Не кричи, пожалуйста. Открой лучше шампанское, – перебила она.

Скорее всего, я был нелеп. Я молча разлил вино в бокалы.

– Я редко выхожу из дома, стремлюсь к уединению, а когда выбираюсь, то вижу лишь убожество и вульгарность. Мы живем в эпоху полного самоуничтожения. Наше общество приняло уродливую позу и, чудовищно изогнувшись, соединило в себе ничем не оправданный оптимизм и безнадежность. Это весьма губительно, – Тамара замолкла, пригубив бокал. – Прости, паршивое настроение стало для меня хроническим.

– А искусство, а любовь? – я попытался затронуть мирные темы.

– Видишь ли, настоящее искусство вряд ли поддается внятным объяснениям и уж абсолютно точно в них не нуждается. Мы все усталые и нездоровые люди. Мне иногда кажется, что у Малевича была больная печень. Современное искусство – это признак психологической усталости общества. Посмотри на работы Дали. Нет, он сам, надеюсь, был здоров, ибо больные люди до такой степени не любят деньги, как любил их он. Но маэстро понял, что толпа хочет видеть живопись смещенного сознания. Извольте.

– Художник здесь не при чем, – возразил я. – Или почти не при чем. Малевича я, например, тоже не понимаю. В частности, его «Черный квадрат». Это, безусловно, не живопись, а метафизическое изречение. Как отправная точка понимания пустоты, абсолюта. Тебе никогда не приходило в голову, что искусство творят критики – подонки, испачканные чернилами?

– А ты дурачь их. Плохой художник видит: бежит собака – пишет собаку, а хороший видит собаку, а пишет – собаки нет.

– Тамара, ты кто?

– Я, Васенька, волшебница.

– В таком случае, чего я сейчас хочу?

– Ты хочешь переспать со мной. Кроме этого, ты хочешь

водки. Правда, я не уверена, чего больше. И еще: ты почему-то меня боишься. Вот тебе твоя водка и успокойся. Я сейчас приду, – она вышла из комнаты.

«Нет, такой женщина не должна быть. Мощь и виртуозность! Остальное не столь важно», – размышлял я. Затем выпил полный фужер холодной водки, достал сигарету и щелкнул зажигалкой. А где же хозяйка?

– Ты не соскучился без меня? – голос у Тамары был глубокий, с необыкновенным тембром, как говорят плохие писатели «грудной». Я обернулся и …хорошо, что сидел в кресле. Не то, рухнуть мне наземь! Водопад ее огненных волос удачно контрастировал с длинным голубым пеньюаром. Она подошла ко мне вплотную. Необыкновенный аромат опьянил меня. Изысканное благоухание, как бактериологическое оружие – против него нет защиты, кроме противогаза и насморка. Ни того, ни другого у меня в данный момент не было.

– Самый лучший запах – это запах чистого человеческого тела, – пояснила Тамара, – без всяких настоек, именуемых духами.

– Трудно с тобой не согласиться. Тем более, что это мне демонстрирует такая модель. Великолепие и шарм шагают в тебе рука об руку, галантно уступая друг другу…

– Перестань, – перебила меня царица Тамара, – это не лучший твой комплимент. – Она села мне на колени. Пеньюар распахнулся. – Расстегни ошейник своей фантазии, – ее руки обвили мою шею, и мы слились в поцелуе.

Покачнулся пол, стены и потолок завертелись в сумасшедшем вихре. Исчезло время, пространство кануло в бездну. Была только она – теплые губы, мягкое податливое тело, ее шепот, прерывистое дыхание и какой-то всё усиливающийся звон в ушах. Этот звук уже невозможно терпеть. Я сейчас оглохну или сойду с ума! Звон перерос в гул, затем в крик …и вдруг все стихло. Миг и вечность соединились. Тишина возвратила к действительности. Окружающий мир обрел реальность: золотистое опадание незнакомых штор на окне, раздраженное ворчание машин на улице, запах волос Тамары. Я посмотрел на нее. Ее закрытые веки слегка подрагивали. Она прекрасна… Сон и царица Тамара обняли меня. Сквозь полудрему я прошептал:

– Ради такого и умереть можно.

– А ты уже мертв.

– Раньше твои шутки были изысканней.

– У меня есть достоинство, которое, вероятно, ты заметил:

я никогда не шучу. Собрав урожай комплиментов, я совершила вполне равноценный обмен – мое тело на твою жизнь, – завернувшись в простыню, Тамара потянулась за вином. – Да и имя обязывает.

Я вскочил с постели и ощупал свое тело.

– Наивный человек, – усмехнулась она, – ты смерть хочешь определить на ощупь? Ты никогда ничего больше не почувствуешь. Вкус, запах, боль, страх для тебя теперь инородные понятия.

– Но мне сейчас страшно!

– Это инерция. Люди, в сущности, все герои, так как знают,

что обречены на смерть. Ты же, приобретя то, к чему шел всю свою беспутную жизнь, оказался не готов к свершившемуся.

Я подошел к столу и наполнил фужер водкой.

– Выпив сейчас всю водку мира и запив ее тем же количеством пива, ты будешь трезв, как ребенок, – сказала Тамара, накидывая на себя пеньюар.

– Как мертвец, – я попробовал пошутить.

– Ты прав. Настоящая трагедия должна быть короткой, —

она подошла к зеркалу и тщательно причесалась. – Скоро вернется муж, а посему…

На ватных ногах я подошел к двери.

– Слушай, а как же женщины?

– Господи, тебя даже смерть не изменила. Впрочем,

попробуй.

Тамара, едва кивнув, закрыла за мной входную дверь. Спустившись по лестнице, я вышел в ночную прохладу. Дождь продолжал шептать свой заунывный монолог. Редкие машины

злорадно шуршали шинами по мокрому асфальту. На другой стороне улицы я заметил девушку, идущую под зонтом.

– Тамара! – крикнул я и побежал к ней через дорогу. Идущая на большой скорости машина ослепила глаза, и в то же мгновение страшной силы удар отбросил меня на тротуар. Я тщетно попытался встать. Жуткая боль пронзила все тело. Сквозь розовую пелену я смутно видел над собой две склоненные головы – мужскую и женскую. Мужская, обладателем которой, видимо, являлся водитель сбившей меня машины, взволнованно интересовалась моим самочувствием. А женская… Так это же Тамара!

– Царица Тамара, мне больно… Мне очень больно.

– Ты жив, дома был розыгрыш, слышишь, ты жив!

Я улыбнулся. Перед глазами мелькали пурпурные шарики, затем они стали темными, постепенно превращаясь в большое черное пятно. Откуда-то появившийся Казимир Малевич лукаво спросил:

– Ну, теперь ты понял мой «Черный квадрат»? – и моментально исчез.

Кажется, я ответил утвердительно.