Читать книгу Провинциальная хроника мужского тщеславия - Василий Викторович Вялый - Страница 4

I

Оглавление

Любовь можно назвать

трижды вором – она не спит,

смела и раздевает людей догола.

Диоген.


Если вы не знаете Юлиану Краснополянскую, то вы не видели оставшихся в живых красивых женщин. Можно посвящать трактаты о красоте Елене Прекрасной, ломать руки от тщетности увидеть в здравии принцессу Турандот и, пополнив запасы валидола, рыдать о безвременно ушедшей в мир иной царице Савской. Увы, эти светочи и образчики чарующей дамской красоты давно пересекли Стикс. Но Юлиана Ивановна-то, слава Богу, жива! Хотя ей уже тридцать лет. Как я сочувствую мужчинам, не видевшим воочию госпожу Краснополянскую (и втайне злорадствую). Мне, восемнадцатилетнему юнцу, и то понятна мощь и виртуозность первой красавицы курортного городка Геленджика. А уж представляю трепет и вожделение зрелых мужей и параноидальных ловеласов. Юлиана Ивановна хрупкая трепетная брюнетка. Короткое каре с кокетливым хохолком на очаровательной головке подчеркивает строгость и едва уловимую вульгарность, которые вкупе образуют тот самый женский магнетизм, от которого постанывают словно спущенные с цепи мужчины, постоянно вьющиеся подле ее кабинета. В глазах женщин, обладающих повышенным либидо, заманчиво-зловеще полыхают рубиновые огоньки. Светильники женской притягательности находятся в глубине очей и скользящим взглядом мужику-обывателю этих факелов порочности не узреть.

Я стараюсь отвести глаза от взора начальницы. Да, чуть не забыл: я служу у госпожи Краснопольской простым курьером. Вообще-то зовут меня Василием, но Юлиана Ивановна постоянно забывает мое имя.

– Григорий (это она мне), отнеси пакет в издательство. Только на девок не глазей, да побыстрее, пожалуйста, – и тут же забывает о моем существовании.

Едва вернувшись, с порога слышу милый моим ушам фальцет:

– Миша, ты сигареты купил?

В недоумении пожимаю плечами.

– Нет, я определенно уволю этого мальчишку.

Должностей у Юлианы Ивановны уйма, но она виртуозно справляется со всеми. Прежде всего, Краснополянская возглавляет методический центр эстетического воспитания молодежи.

– Ну, уж я научу их уму-разуму, – глаза ее загадочно сверкают.

Остается только догадываться, чему научит юную поросль моя прекрасная начальница…

О чем-то задумавшись, Юлиана Ивановна вертит в руках шариковую ручку. В ее длинных изящных пальцах, словно в лепестках хризантемы, порхает эта желтая ручка – шмель, собирающий нектар с дивной перламутровой кожи.

– Тебе что, Евгений, заняться нечем? – она ловит мой завороженный взгляд. – Приготовил бы мне кофе, что ли…

Что-либо делать лично для нее мое почти вожделенное занятие.

Есть у госпожи Краснополянской тайная и самозабвенная страсть – Юлиана Ивановна самодеятельный художник. Она тоже убеждена, что в человеке должно быть все прекрасно… Хотя содержание полотен моей очаровательной начальницы, мягко говоря, не всегда соответствует догматам великого классика. Она пренебрегает законами композиции, перспективы, цветового колорита или, скорее всего, не подозревает об их существовании. Хотя дело тут вовсе не в отсутствии образования, техники, а может и таланта. Главный критерий подобных картин, со слов автора – это состояние души. Наивность этих холстов, их неискушенность – качества, совершенно непригодные для жизни, бизнеса, но самому художнику работы приносят крайнее творческое удовлетворение. Очередной поклонник Краснополянской, искренне полагая, что изрекает изысканный комплимент, внимательно изучив полотна Юлианы Ивановны, вещает:

– Вот вы, такая начитанная, эрудированная женщина, блеск ума и красоты, и вдруг, – он пренебрежительно тычет пальцем в сторону картин, – и вдруг это…

– Понимаете, дорогой Иван, простите, кажется, Григорьевич, долгое время притворяться интеллектуалом очень трудно и вредно для мозгов, – парирует воспитатель юношества.

Краснополянская никогда не прислушивается ни к чьему мнению, говоря, что это господствующее заблуждение – придавать какое бы то ни было значение посторонним замечаниям.


Жизнь в методическом центре по эстетическому воспитанию молодежи текла своим чередом: Юлиана Ивановна блистала своей красотой и лубочной живописью, молодежь училась чему-нибудь и как-нибудь, а я верно и добросовестно служил в первых рядах работников отечественной культуры, безнадежно вздыхая о своей начальнице.


Поиск моделей и пейзажей для творца всегда считается одним из важнейших компонентов в изобразительном искусстве.

– Как мне осточертели эти унылые городские ландшафты, – частенько сокрушалась Юлиана Ивановна, – однообразные серые домики, одно море кругом, – тоном погибающего ямщика почти заголосила Краснополянская. – Ну не Айвазовский же я!

– А у меня дача в восемнадцати километрах от Геленджика, – вдруг брякнул я. – С голубятней, озеро невдалеке, – и покраснел от смущения.

– С голубятней, говоришь, – призадумалась начальница.

Старенький «Москвич» Юлианы Ивановны, поднимая клубы пыли, мчался по грунтовой дороге, словно танк перед крупным сражением.

Место действительно было красивым. Среди гор, на небольшом холме, изумрудном от молодняка сосенок, стоял деревянный домик моего давно усопшего деда, с возвышающейся над кровлей голубятней. Голуби, увидев меня, заворковали, засновали по насесту и, очевидно, от радости, взмыли в серо-голубое небо. Невдалеке виднелось небольшое озеро, почти полностью заросшее камышом. В принципе какая разница для художника примитивиста, какой перед ним пейзаж – седые пирамиды в долине Гизы, томное шуршанье олив Адриатики или заброшенный свинарник на юге Костромской губернии. Но замыслы! Кто поймет замыслы творца и надо ли их понимать?

Совершенно забыв о присутствии хозяина, Краснополянская, вооружившись этюдником, не удосужившись даже переодеться, устремилась на голубятню, откуда открывался хороший вид для этюда. Пошатнувшись от столь рьяного нашествия, ветхое сооружение все же выстояло, и миниатюрная художница, отмахиваясь этюдником от надоедливых птиц, уверенно продолжала свой путь наверх (в данном контексте не к славе). Насколько это возможно, она довольно целомудренно чертыхнулась, зацепившись колготками за торчащий из доски гвоздь (не верьте рекламе фирмы «Ле Ванте» о крепости ее продукции). Голубей собиралось все больше, создавалось впечатление, что их репатриировали с площадей Рима, Парижа, Лондона. Время от времени они своеобразно выражали свою радость, и вскоре черный костюм Юлианы Ивановны несколько изменил свой цвет.


Вы когда-нибудь открывали этюдник перед работой? С таким траурно-торжественным видом открывают ящики с дуэльными пистолетами. С подобным вожделением сбрасывается брачное покрывало перед первой ночью. Со схожим нетерпением, дрожащими руками отвинчивает пробку с похмельной бутылки пьяница. Я смотрю на свою начальницу, как на морскую пену, уже становящуюся прекрасной Афродитой. И вот этюдник установлен на ножки, к нему прикреплена бумага, на палитре радугой блистают краски. Кисти, зажатые в побелевших от напряжения пальцах Краснополянской, словно мечи, направленные на невидимого врага. И взгляд… Я где-то видел этот взгляд… Так смотрела Юдифь на отсеченную голову Олоферна.

Я любуюсь своей тайной возлюбленной. Первый взмах кисти, как удар клинка и…

– Николай, ну что ты стоишь, как истукан! Принеси воды. – Юлиана Ивановна смотрит на меня презрительно, как на нечто неорганичное, совершенно неуместное в данной ситуации.

Как известно, акварельные краски разводятся водой, и, схватив какую-то фляжку, я со скоростью спринтера устремляюсь к озеру. В несколько прыжков достигаю водоема, наполняю сосуд водой и с утроенной энергией буквально взлетаю наверх к очаровательной художнице. Пытаюсь уловить благодарный взгляд, протягиваю ей фляжку и… архитектурное сооружение конца девятнадцатого века, не выдержав напора любви к искусству и просто любви, с треском ломающихся досок, шумом взлетающих многочисленных голубей и истошным воплем Краснополянской рушится и вместе с любителями примитивизма летит вниз, в болото.

Вы, наверняка, видели злой женщину, которую любите и, согласитесь, от этого она становится еще прекрасней.…

Мы сидим на берегу грязные, беспомощные, разочарованные в устройстве мироздания. Вода в озере еще холодная, – был конец апреля, – ванной или душа в доме у деда не было. Ехать же в таком виде в город было, по крайней мере, неэтично.

Эврика! Ведь в конце сада стояла старая деревянная банька. Пострадавшая художница раздраженно покосилась в мою сторону – чем это вызван необоснованный оптимизм ее курьера? Но я уже мчался к низенькому покосившемуся строению. Вскоре сизый, ароматный дымок от сосновых поленьев весело клубился над беспокойными камышами. Я натаскал воды из озера, смыл с полок многолетнюю пыль и даже для запаха заварил в котелке мелиссу с мятой. Крохотное помещение нагрелось очень быстро, и я позвал свою начальницу.

– Купайтесь, Юлиана Ивановна, – я распахнул перед ней скрипучую дверь. – А потом я.

Она, как мне показалось, с испугом заглянула в баньку. Густой пар почти скрывал льющийся из подслеповатого окошка дневной свет. Огонь, бросая алые блики на темные стены, гулко гудел в потрескавшейся печи. В ржавом железном котле зловеще клокотал кипяток.

– Я не пойду сюда одна. Принеси из дома простыни.

Мы сидим на полке и, время от времени, плещем на себя холодную воду. Жарко. Что-то интимно-доверительное уже связывает нас – нелепые, накинутые на голое тело, как римские тоги, простыни, игривые, если не сказать, томные взгляды, да и сама атмосфера бани, где лишь мы вдвоем, располагает к раскрепощенности. Ведь накидки эти придется снять – не в них же купаться.

– Отвернись, – Юлиана Ивановна словно читает мои мысли. – Не на улицу же тебя выгонять.

Я утыкаюсь носом в пахнущую древесной смолой бревенчатую стенку, и моя плоть стремительно наполняется сладостной тяжестью. «Не думать о ней, только не думать»! – мысли, слепо наскакивая друг на друга, роятся в голове.

– Спинку-то потри, – интонацию голоса Юлианы Ивановны трудно назвать целомудренной. Ее внешняя и интеллектуальная недосягаемость становится всё призрачней. Я поворачиваюсь к ней лицом и застываю в секундном замешательстве – розовое, распаренное совершенное тело вводит меня в ступор. В моем понимании ещё коренилось мнение, что женщины скромны, стыдливы, застенчивы, и чтобы «уломать» любую из них, нужна незаурядная изобретательность и определенная смелость. Наивный…

– Ну, что же ты? – Юлиана Ивановна поворачивается ко мне лицом. Глаза у нее томные, с поволокой, даже страстные. Я подхожу к ней вплотную.

Пылкий поцелуй останавливает мое дыхание и сбрасывает все комплексы. Она касается меня руками, гладит шею, плечи. Осторожно-сдержанными ласками Юлия Ивановна вводит меня в то состояние страсти, когда дрожит тело и нельзя совладать с собой. Она медленно распаляет мою чувственность, не позволяя трогать ее ниже талии. Юношескими, крепкими руками я мну ее груди и понимаю, что имею дело с подлинной страстью, а не с ее имитацией. Юлиана Ивановна неспешно и обстоятельно руководит моим телом – усаживает меня на лавку и, взгромоздившись мне на колени, обхватывает ногами мою талию. Через мгновение мы становимся одним целым.

То, что происходило в этой крохотной баньке никогда не сотрется в моей памяти, ибо такого наслаждения я не испытывал ни до Юлианы Ивановны, ни после неё.

Сознание уже совершенно покидает меня, когда, наконец, она позволяет мне ускорить движения, и мир, пошатнувшись, летит в полыхающую разноцветными огнями бездну. Укутанный клубами пара и сладостной истомой, я лежу на полке, а чудная Юлиана Ивановна гладит мое тело и что-то невнятно шепчет. Наскоро обмывшись, мы перемещаемся в комнату, где с юношеским задором я повторяю близость со своей начальницей. Потом еще… И еще…

Светает. Прозрачно-серебристый туман висит над водной гладью. За окном соловьи выдают последние предрассветные трели, с озера тянет прохладной свежестью. С разрушенной голубятни доносится любовное воркование просыпающихся птиц.


Всю дорогу назад Юлиана Ивановна молчала и, лишь когда мы подъехали к Геленджику, сказала:

– Вася, я очень благодарна тебе за сегодняшний день. Это состояние души, Васенька…

Затем, несколько помрачнев, добавила:

– Но я умоляю тебя, не смотри больше на меня так.

Я, как мог, целомудреннее взглянул на свою начальницу. В глубине её глаз сверкнули рубиновые огоньки.

Провинциальная хроника мужского тщеславия

Подняться наверх