Читать книгу И это пройдет… - Вера Александровна Чистякова - Страница 11

Оля и Аня крутились около большого старинного зеркала. Его потемневшее стекло искажало отражение. Лица выглядели старше и строже, фигуры вытягивались. Под потолком покачивалась паутина, балки, выкрашенные белой краской, потрескались и теперь нависали хмурыми арками. Дом требовал ремонта. Раньше здесь располагались классы художественного училища. В аудиториях сохранились огромные окна, остатки фресок и разваливающаяся лепнина. Здание отапливалось из кочегарки и насквозь пропахло сладковатым дымом. Сейчас дом отдали под психологический факультет маленького частного вуза, директором которого был друг Аниной мамы. Маргарита Викторовна подрабатывала в нем, по выходным читала лекции по анатомии и физиологии для заочников. Сейчас на улице под раскидистым старым дубом накрывали большой стол в честь ее дня рождения. На льняных скатертях красовались стеклянные блюда полные ранней клубники и румяной черешни. По углам стояли круглобокие зеленые бутылки с шампанским и вытянутые синие с белым вином. Около мангала колдовал симпатичный мужчина в белой футболке: он махал над шашлыком пластиковой дощечкой, поливал из бутылки водой раскалившиеся и попыхивающие искрами угли. На небольшой покачивающейся тумбочке мамины подруги нарезали овощи и зелень. Тихо играла музыка и в такт с ней чирикали птицы.

Аня обожала бывать в этом месте, ей казалось, что у дома есть своя душа. Ожидая маму, чаще всего она сидела за облезлой желтоватой испещренной зазубринами партой и рисовала. Остро заточенный карандаш штришок за штришком выводил ласточек и голубей, сидящих на проводах.

–У твоей мамы много друзей, – заворачивая косу вокруг головы, заметила Оля.

– Очень, – отозвалась Аня, – мне иногда кажется, что она знает весь город.

При этих словах она закружилась, разглядывая, как летает ее юбка в зеркальном отражении.

– Что ты делаешь? – с удивлением глядя на нее, спросила Оля.

– Танцую, – хихикнула Аня, -видишь, как летает? Обожаю нарядные платья, жалко, что в них все время нельзя ходить. Вот повезло же тем девушкам, которые жили в 19 веке! Я недавно в Третьяковку с мамой ездила, там на картинах женщины в таких струящихся нарядах, с лентами, золотом, мехами. Один портрет особенно хорош был «Неизвестная», кажется, называется. Крамской написал. Там барышня в открытом экипаже. Божечки, какой у нее наряд: бархатное платье, шляпка с перьями, шелковые перчатки, а как смотрит- царица! Помнишь, у Пушкина:

«Ты рождена воспламенять

Воображение поэтов,

Его тревожить и пленять

Любезной живостью приветов,

Восточной странностью речей,

Блистаньем зеркальных очей

И этой ножкою нескромной…

Ты рождена для неги томной,

Для упоения страстей…»8

– Да ну тебя, – рассмеялась Оля. Ей казалось забавным Анино умение находить во всем любовные знаки.

– Какая ты не романтичная, – обиделась Аня, снова поворачиваясь перед зеркалом, ее лиловая юбка взметнулась солнцем, – а я ужасно хочу на бал! Чтоб вальсировать, вальсировать, вальсировать, – сказала она и на цыпочках пошла по широкому коридору, плавно покачиваясь, придерживая уголок подола, раскланиваясь с кем-то невидимым, стреляя глазами то вправо, то влево.

Оля снова рассмеялась, Аня напоминала ей болонку из советского мультика «Пёс в сапогах».

– Чем это вы тут занимаетесь? – спросила Маргарита Викторовна, поднимаясь по резной старинной лестнице. Ступени слегка поскрипывали, выдавая возраст дома. Она держалась рукой за тонкие перила, за ее спиной сквозь изумрудную листву било яркое, ослепительное солнце. Оно оттеняло фигуру женщины, окутывая ее таинственной дымкой. Оля поразилась статью и безупречной осанкой Аниной мамы.

– Играем в бал, – весело ответила Аня. – Вот смотри, – она снова пошла мелкими шажками навстречу матери, приветливо вытягивая ей руку. Та кивнула, принимая приглашение, и вот они уже вместе подпрыгивали в лёгкой мазурке. Оля не могла представить случая, в котором ее мама поступила бы так же.

Сделав еще пару па, Маргарита Викторовна остановилась.

– Шли бы вы есть, скоро все гости соберутся, солнце сядет, и вам пора будет домой, – поглаживая Аню по волосам, сказала она.

– Ну мам, – заканючила Аня, – это не честно, крёстная приедет, вы песни под гитару петь будете. А я так люблю, когда ты поёшь. Можно мы не поедем домой?

– Нет, – безапелляционно ответила она. -После ужина я вызову такси, и вы поедете по домам.

Аня насупилась, но не стала возражать. Она прекрасно знала, что капризничать и упрашивать маму бесполезно, если она что-то решила, значит так и будет. Аня махнула Оле рукой, приглашая ее в сад. Из динамика серого музыкального центра доносился бархатный голос Александра Малинина:

«И была соседка Клава

20 веселых лет.

Тетки ахали: «Шалава»,

Мужики смотрели вслед,

На правах подсобной силы мог я в гости заглянуть,

Если Клавдия просила застегнуть чего-нибудь…

Где-то за окном

Словно за бортом

Вдаль плывет мое детство,

Леди Гамильтон,

Леди Гамильтон,

Я твой адмирал Нельсон.

Как она ждала,

Как она звала,

Как она пила виски.

Леди Гамильтон,

Леди Гамильтон,

Ты была в моей жизни9…»

Около стола разговаривали две женщины: одна-высокая, рыжая, в зеленом льняном платье, другая- миловидная блондинка с острым взглядом:

– Любопытное исследование, и на сколько продлевает жизнь подобное сердце? -спрашивала рыжая.

– Пока сложно сказать, но срок эксплуатации заявлен как 18 месяцев, – отвечала блондинка.

– Ну надо же, как интересно. Правда до нас это еще не скоро дойдет, наша онкологичка поддерживающие препараты закупить не может, да что там, мы пластыри послеоперационные просим родственников пациентов самих покупать. Ты же знаешь, те, что у нас в расходе есть и на целую кожу лучше не клеить, что уж говорить о раневой поверхности. Швы снимать и так не самое приятное, а с этим пластырем и вовсе превращается в пытку, -покачала головой рыжая.

– Кому ты рассказываешь, я старух не знаю чем лечить, в аптеку зайдешь- цены космос, я им навыписываю, а они все одно ко мне с «Валидолом» идут, – сетовала блондинка,– ну вот и что толку от всех этих конференций, я сижу, слушаю, как фармацевтические представители рассказывают нам о замечательных чудодейственных таблетках, а назначить их можно единицам.

– Это точно, а БАДы эти дурацкие или другое мракобесие? У меня на той неделе тетка с ракухой в четвертой стадии на прием пришла. Мать честная, я ее спрашиваю, что же она так затянула. А она мне и говорит: «Я вот дрожжи пивные пила, думала грудь от этого и растет». Ты представь, у нее шишка, блин, с перепелиное яйцо, а она дрожжи! Вот теперь всем отделением не знаем, что с ней делать, – возмущалась рыжеволосая.

Оля взяла маленькую тарелочку, положила на нее черешню и уселась на ступеньках рядом с Аней, которая за обе щеки уминала кусок шашлыка.

– Это кто? – указывая глазами на разговаривающих женщин, спросила Оля.

– Однокурсницы мамины, одна- терапевт, вторая- онколог, – жуя отвечала Аня.

– А у тебя всегда дома про болезни говорят? – удивилась Оля.

– Постоянно, я недавно маму спросила про половые инфекции, в рекламе услышала, так она мне писюн нарисовала и рассказала, как же это все устроено, и где там все эти инфекции, – берясь за второй кусок мяса, сказала Аня.

– Фу, – поморщилась Оля, – моя мама никогда про такое не рассказывает.

– Да ладно, ничего там страшного нет- кожа, ткани мягкие да сосуды, – продолжала Аня, – мама сказала, что в состоянии покоя он вообще мягкий, а перед половым актом наливается кровью, в этот момент отвердевает.

– Как при отёке что ли? – удивилась Оля.

– Не знаю, – развела руками Аня, – мне не особо интересно, я помню, как-то на одном из праздников они с подругами кишечные инфекции и лекарства от поноса обсуждали, вот где гадость-то! -воскликнула она, поднимая палец вверх. – Ты знала, что кал бывает зелёный и пенящийся?

Оля поморщилась и отрицательно покачала головой.

– А он бывает, -не замечая реакции подруги, продолжала Аня, – при дизентерии, лактозной недостаточности, лямблиях, сальмонеллёзе. Во работка у врачей, чужие какашки разглядывать да гадать, чего это они позеленели. Бе, – Аня высунула язык.

– Всё, все, хватит, – простонала Оля, она не хотела это слушать. Ее мама никогда не обсуждала детали своей работы и не посвящала дочь в анатомическое устройство человека. – А кто шашлык жарит?

– Мамин друг, он в газете нашей городской работает директором по рекламе, – ответила Аня, – вон там тетя Женя, – показала девочка рукой, – а это моя крестная и ее супруг.

– А вон тот стройный парень кто? – спросила Оля, указывая на курящего у забора высокого молодого мужчину.

– Мамин ухажер, – поджав губы, ответила Аня.

– Ого, а сколько ему лет, – выпалила Оля.

– Да уж немного, вообще он мне не нравится: мутный какой-то, неприятный, гнусный даже. Но мама его почему-то выбрала, – недовольно ответила Аня.

– Где же она с ним познакомилась? – удивилась Оля.

– Не поверишь, на работе. Но он прям фу, еще душится все время какими-то омерзительными одеколонами, – зло прошипела Аня, – я вообще не понимаю, как мама могла на него засмотреться. Вот мой папа красивый, умный, добрый, статный, а этот- скарабей.

– А почему твой папа не приехал маму поздравить? – бестактно спросила Оля.

– Приезжал утром, но он никогда не задерживает, так заглянет на полчаса. У него своя семья, без нас, – грустно ответила Аня.

Оле стало неловко, она знала, что родители подруги вместе не живут, но без подробностей. Мужчина, который жарил мясо, взял гитару, подкрутил колки и начал наигрывать. Аня прислушалась и тут же улыбнулась.

– О, сейчас мама петь будет. Ты знаешь, как она хорошо поёт, а танцует! Вот бы и мне так.

Маргарита Викторовна сидела на длинной лавке, ее пушистые волосы были рассыпаны по плечам, их яркий рыже-каштановый цвет оттенял белый сарафан. Оля не знала, сколько ей лет, но выглядела она очень молодо. Высокие скулы, полные губы, точеный правильный нос, брови в разлет и блестящие глаза. Оля определённо могла назвать ее очень красивой женщиной. Ей было любопытно послушать, как же она поёт:

«Саната для полусонной струны,

Не надо, прощания мне не нужны.

Небрежно тебя коснулась рука,

Тебе это все еще приятно?

Я в платье из полупьяной парчи,

Объятье во мне аккордом звучит,

Сумею я выжить наверняка.

Не забывай, ладно?

Полумрак, полушепот, полумолчанье,

Незатейливый опыт непониманья,

В полусладком бокале лунные блики,

Чье-то счастье искали две половинки»10.

Ее голос был странным, твердым, но при этом тягучим, он переливался словно ртуть. Немного опереточный, немного джазовый увлекал за собой, заставлял вслушиваться в слова, погружаться в мелодию. Гитарное танго, сопровождающее песню, то затихало, то нарастало, отстукивая сердечные ритмы. Солнце, опускавшееся за горизонт, словно замерло, чтоб дослушать до конца романс в полутонах. Оля вслушивалась в беспокойную, нервенную аранжировку. В ее душе просыпались какие-то дикие, странные образы, которые она никак не могла узнать.