Читать книгу У нас опять ничего не случилось, мистер Гиммик! - Вера Голицына - Страница 6
Часть первая. Я исчезаю
Глава 3. У портрета Ленина гурьбой не собираться
ОглавлениеДля начала стоит заметить, что сама по себе индоктринация не является плохой или хорошей. Это просто некритичное усвоение идей (доктрин). В детстве большинство идей усваиваются именно так – не критично. Просто потому, что мы в этом мире уже есть, а опыта жизни в нем еще нет. И надо как-то приспосабливаться. Мне кажется, что любое воспитание можно считать индоктринацией. Другое дело, кто вмешивается в этот процесс, и какие идеи внушает ребенку.
В СССР в воспитании детей государство принимало деятельное участие. Это были системы детских садов, школ, октябрятские, пионерские и комсомольские организации. Вся система образования была выстроена так, чтобы идеологическая индоктринация проходила легко, безболезненно и, вместе с тем, эффективно.
Смешно, конечно, думать, что годоваста на горшке можно подвергнуть какой-либо идеологической обработке. Правда… кашей он давился, сидя на стульчике под портретом Ильича.
Когда годоваст вырастал и уже мог говорить, начинались утренники: 23 февраля, 22 апреля (день рождения Ильича), 1 мая, 9 мая, 7 ноября… Ребенок учил песни и стихи про великую страну и великие подвиги. И обязательно было что-то про «внучат Ильича». Помню, мы пели очень лирическую, вышибающую слезу песню «У портрета Ленина собрались гурьбой». Я не смогла найти в интернете даже слова. Но точно помню, что петь мне ее нравилось.
Вообще, интересная вещь: советская идеологическая продукция была довольно высокого качества. Стихи были складными, хорошо запоминались, их образы отлично укладывались в детской голове. Музыка была хорошей: песни действительно было приятно петь. Еще были детские рассказы про Ленина, революцию и гражданскую войну. Замечательно изданные книги Бонч-Бруевича и Гайдара… В общем, советская пропаганда была качественным и хорошо упакованным медиа-продуктом. Нынешним политтехнологам в этом смысле еще учиться и учиться…
В результате действия этой системы в свои 3 года я в общих чертах знала биографию Ленина и его семьи. Отлично знала, каким умным и выносливым мальчиком был Володя в детстве.
А вот моей сестре три года исполнилось в «91 году, и про Володю в детстве она уже не знала. В 7 лет она спросила маму: «Кто такой Ленин?». Мама сильно удивилась. Потому что в ее детстве и в моем детстве первоклашка, который не знает, кто такой Владимир Ильич Ленин, равнялся инопланетянину. Такое было невозможно.
В общем, вот это всё мы впитывали, сидя на горшках. Знаете, мне мало что известно об истории моей семьи до войны. Мне никогда не приходило в голову расспрашивать об этом. А старшие родственники не часто рассказывали истории из своего детства. Но зато я прекрасно помню, как донимала маму вопросами, когда узнала, что моя прабабушка родилась до революции: «Мама! А она Ленина видела? Она разговаривала с ним?».
А еще в средней группе я расспрашивала родителей, почему нас называют «внучата Ильича»: «Он что, был общим дедушкой? Для всех-всех детей? И мой тоже дедушка?». Я не помню, что ответила мне мама, но ее ответ меня вполне удовлетворил. Сейчас я очень жалею, что у меня не было потребности расспрашивать у старших родственников про их детство.
Конечно, если убрать идеологический элемент, то нас учили вполне нормальным вещам: дружбе, взаимовыручке, слабым помогать… Но, если идеологию приставить обратно, то можно увидеть конкретные примеры, на которых нас учили. На этих примерах внятно объясняли не только «хорошо-плохо», но и где свой, где чужой. Там, за границей в капиталистических странах – чужие. Здесь у нас всё добренько, социализм, равенство и вообще все богатые. Ну, то есть духовно обогащенные и не голодают. Нас учили жить правильно. Правильно – это когда «Я» последняя буква в алфавите. Правильно – это ловить шпионов на границе и, стиснув зубы, терпеть любые лишения ради будущего рая. В общем, мораль крепчает, культура богатеет, светлое будущее – вот-вот придет.
Вот такие штуки упаковывались в детскую голову вместе с милыми стишками, картинками и песенками.
А потом, раз, и все декорации рухнули. В течение 3-х дней, 19—21 августа «91 года… Декорации, конечно, громко трещали по швам в течение нескольких лет. И дискурс постепенно менялся. И в «88 году, между прочим, отметили 2000 лет христианству на Руси. А в «90 году я таскала с собой на внеклассное чтение увесистую детскую библию. Но до августа «91 года все внешние атрибуты советского оставались незыблемыми.
И тут вдруг за 3 дня слетают все декорации и флаги. Не, у меня было ощущение, что «наши победили». Я была готова принять новые флаги и новые лозунги. Но поменялось вообще всё!
Где теперь искать врагов?
Кто теперь хороший – тот, кто много зарабатывает?
А дружба, дружба как – это уже не нужное слово?
С Мальчишом-Кибальчишом что теперь делать?
И с Авророй… И с героями революции…
Они еще герои?
«Что тебе сниться, крейсер Аврора» еще можно петь?..
В новом мире все было размытым. С лозунгами «новые вожди» подкачали. Вокруг что-то постоянно ускользало. Вместо ясных доктрин, которые мы некритично усвоили еще на горшках, под ногами появилось желе. С деньгами вообще творилось что-то странное. Я отлично помню, что в мае «94 года на 1000 рублей можно было купить нормальный обед в школьной столовой. Но в сентябре того же года этих денег мне едва хватало на чай с булочкой. Всё ускользало, ничего нельзя было планировать…
А в воздухе вокруг меня был разлит ветер истории. За 70 лет существования СССР каждую советскую семью так потрепали, что она не могла противостоять этому ветру. Все было надтреснуто и едкий ветер обязательно просачивался внутрь.
У нас он гулял в виде включенного телевизора, семейных просмотров съезда Верховного Совета СССР и сильных эмоций по поводу всех тогдашних исторических событий. Я знала основных действующих лиц политических баталий. Местных политиков и депутатов я тоже в общих чертах различала. Казалось, что родители держат ухо востро, чтобы начать реагировать, если что. Как именно реагировать, я тогда не знала. Но на всякий случай тоже держала ухо востро. А мой отец долго хранил свой партбилет со всеми заплаченными взносами. Мало ли что.
Я помню 19 августа «91 года очень хорошо. Это была суббота. Я встала раньше всех из детей и пошла на кухню. Мама сосредоточенно мыла полы. Первое, что она мне сообщила: «Что-то не то в Москве. Лебединое озеро везде играет и показывает. Такое было, когда Брежнев умер». И дальше были 3 дня у экрана. Мы смотрели всё: заседание ГКЧП, выпуски ТСН, интервью Горбачева в Форосе, танки в Москве. А потом я помню взволнованный голос мамы. С блестящими глазами она говорила о том, что спецназовцы группы «Альфа» отказались вести уличные бои, поэтому жертв было только 3…
Я помню репортажи с утренних улиц Москвы, по которым ехали танки. Кто-то говорил, что вводят военное положение, и танки сейчас будут везде. Я даже расстроилась, когда узнала, что военную технику развернули на полпути к Петрозаводску. Мне тогда очень хотелось быть героем на баррикадах.
В двадцатых числах августа «91 годы мы смотрели рок-концерт около Белого дома. Там Ельцин что-то вещал. Ощущение были, что «наши победили!». Кто и кого победил я, правда, не понимала. Но в воздухе чувствовался какой-то катарсис. А, если катарсис, значит, победили хорошие.
И… так совпало, что 1991 год стал первым годом, когда я впервые поняла, что такое календарь, как идут года, как их записывают. Я хорошо помню, как выложила серебряным дождиком число 91 на еловых ветках. Вместе с пониманием чисел ко мне пришел едкий исторический ветер. Он проходил сквозь меня, и иногда было очень сложно удержать равновесие.
Я помню и октябрь «93 года. У меня перед глазами стоит картинка мультика, сделанного из лего. Мультик показывали в программе «Спокойной ночи малыши» вечером 3 октября «93 года. Это был пик противостояния исполнительной и законодательной власти при Ельцине – ночной штурм Останкино. «Спокойной ночи» тем вечером была последней передачей, которая вышла в эфир. Я помню поверх этих лего-хоккеистов мигающую надпись из белых букв. Не помню самой надписи. Но было понятно, что вещание сейчас прекратится. Кажется, там так прямо и было написано, что Останкино в осаде. Короткий нервный диалог с мамой. Мы с братом и сестрой идем чистить зубы, мыться и спать…
Днем после школы я видела уже другие кадры: мост рядом с Белым домом. На нем танки и снующие туда-сюда люди. Все, что я запомнила из комментариев корреспондента: там были подростки, которые из любопытства лезли под пули. Сколько их тогда погибло, никто, конечно, так и не сказал, и не показал.
А 1 марта «94 года мама разбудила меня новостью, что Влад Листьев убит. Да, он действительно был моим любимым телеведущим, я любила смотреть его «Час Пик», но…
Я только сейчас понимаю, что исторических событий в нашей семье было слишком много. Я где-то читала рассказ блокадницы о том, как мама сохранила ее детство в городе смерти. Я не знаю, фейк это или нет. Смысл был в том, что героическая мама не акцентировала внимание на ужасе происходящего вокруг. Она просто заботилась о дочери. Однажды в окно залетел осколок бомбы, и мама отреагировала на это коротким «Ой! Окно разбилось!», пересадила 3-летнюю девочку на другое место и спокойно пошла убирать осколки. В бомбоубежище она читала ей сказки… Когда девочка выросла, она говорила своим внукам, что не может вспомнить ничего такого ужасного из блокадных времен. Это просто было ее детство.
Мое детство с 1991 года (с моих 9 лет) было постоянным историческим потрясением. Обвинять в этом родителей я не могу. Они реагировали на происходящее так, как могли. Так, как привыкли. Возможно, срабатывала историческая память. Я точно не знаю историю папиных родственников, но родственники со стороны мамы избежали раскулачивания. А это значит, что в одну «прекрасную» ночь они встали и пошли туда, где их никто не знает. Как только на новом месте появлялся кто-то, кто мог их знать, они снова снимались с места и шли дальше. Постоянно нужно быть начеку. Следить за тем, чтобы никто ничего лишнего не сказал, за тем, кто и как на тебя смотрит, не встречались ли вы с этими людьми раньше, и, если встречались, то при каких обстоятельствах…
И мы в ’90-х тоже прятались. Лежали на дне и ждали лучших времен.
Для поколения «30-х главной угрозой было НКВД. В следующих поколениях – алкоголизм одного из членов семьи. Нужно быть начеку и всем показать, что семья ХОРОШАЯ. Несмотря на некоторые проблемы внутри, ВСЕ ХОРОШО. И ничего не случилось. Алкоголиков надо спрятать, когда они пьяны. Отмыть, когда трезвы. И забыть, будто их не было, когда они уходят. А, когда возвращаются, нужно проделать все то же самое: спрятать, отмыть и забыть… Тогда всем будет казаться, что никаких алкоголиков нигде нет. Если же признаться себе и другим в том, что алкоголик в семье есть и алкоголизм существует, то… я не знаю, что… Социальная смерть, наверное…
Сама себе я смогла признаться в том, что я дочь алкоголика (вот так прямо – «я дочь алкоголика!») только в 30 лет. До этого я считала, что семья у меня такая – нестандартная, с некоторыми особенностями. Не драматизировала (от алкоголя же у нас никто не умер). И пыталась быть хорошей девочкой. Последнее получалось не очень.
Что же касается исторических сквозняков, то я до сих пор очень чутко реагирую на них. Один из приступов паники случился у меня в марте 2012 года. Это был период первого моего фрилансерства, когда доход напрямую зависел от работоспособности. Однажды в марте я поняла, что меня накрыло. 2 дня я не могла работать, и не могла думать ни о чем, кроме предстоящих президентских выборов. А что будет, если выберут не Путина? Как отреагирует на это власть? Что начнется вокруг? Уровень протестных настроений растет! И даже те, кто спокойно пил смузи еще полгода назад, высыпали на улицу с политическими лозунгами. Боже мой! Все катится к чертям, и я не могу это остановить.
Рациональные доводы почти не действовали. Мистер Гиммик в ту пору еще не нарисовался внутри меня. Из оцепенения и ощущения близости глобальной катастрофы меня вывел фильм-триллер «Милые кости». Это рассказ от имени 14-летней убитой девочки.
Фильм успокоил меня тем умозаключением, которое я для себя сделала. Я не могу повлиять на ход истории, я не всегда смогу защитить даже собственного ребенка, но единственная возможность сохранить хоть что-то – это заботиться о своем маленьком мире, о тех, кто рядом со мной, кого я могу назвать своей семьей и близкими друзьями. А еще насильник и убийца в том фильме был отомщен: он ударился в бега и в конце концов погиб самой нелепой смертью. Здесь подала голос моя Полумертвая Вера. В отсутствие мистера Гиммика, она помогла мне справиться со страхом конца света. По-своему.
Последнее столкновение с ветром истории произошло у меня в ноябре 2015 года, во время терактов в Париже. Я работала ночью и случайно наткнулась в ленте ВКонтактика на прямую трансляцию с места событий. Я пришла в ужас. И не смогла больше ни работать, ни «развидеть» все это… До 4 часов утра я обновляла ленту на «Медузе», и просто не знала, куда себя деть. Впрочем, со мной уже был мистер Гиммик. И на этот раз мы обошлись парой чашек кофе с утра.
Ветер истории, гуляя по нашим квартирам, рождает страх и гасит ощущение безопасности. Как будто каждого из нас попытались приклеить к небу. Но мы не приклеились и все время падаем.
Я рада, что моя дочь в этом году не ходила в школу. Я рада, что она отказалась участвовать в празднике 9 мая в театральном кружке. Я давно рассказываю ей об истории 20 века (тогда, когда она об этом спрашивает). Но я стараюсь не окунать ее туда по самую макушку. Рассказываю ей факты и даю свою интерпретацию, исходя из собственных убеждений.
А я твердо убеждена в том, что люди не должны стрелять в друг друга. Нет таких «высоких идеалов», которые оправдывают убийства. Я убеждена в том, что дети должны знать имена персонажей детских сказок и мультиков, но не политиков. Всему свое время. Если ребенок постоянно полощется на ветру истории, повзрослев, он не сможет защитить от этого ужасного и большого мира ни себя, ни своих близких. Наш маленький мир – это вовсе не уменьшенная копия большого мира. Это отдельный микрокосм, в котором мы исполняем роль бога. И бог может быть добрым… Если мы этого захотим.
Есть у меня теперь такое правило: у портрета Ленина гурьбой собираться не надо. Не надо собираться у портретов вообще, если это не семейный альбом и не шедевр изобразительного искусства.