Читать книгу Из терема во власть - Вера Гривина - Страница 5

Царевны Татьяна Михайловна и Софья Алексеевна находились возле государя до самого его смертного часа. Когда стало понятно, что Фёдор испустил дух, его сестра горько разрыдалась. Этот плач подхватила тётка усопшего царя, в соседнем покое тут же заголосили остальные царевны и завыла юная вдова, царица Марфа Апраксина. Немного погодя уже по всем царским палатам слышались громкие причитания женщин.

Очень скоро на Софью навалилась тяжёлая усталость – следствие множества бессонных ночей у постели больного брата. Сенные девки отвели лишившуюся сил царевну в опочивальню, где она упала на постель и сразу же забылась глубоким сном.

Утром Софья обнаружила, что челядинки сняли с неё только головной убор и обувь, но оставили на ней летник5, чулки и даже бугай6, боясь, по всей очевидности, потревожить спящую. Царевна села на постель и посмотрела так, словно не узнавала знакомую с детства опочивальню с украшенными весёлой разноцветной резьбой деревянными стенами. Придя, наконец, в себя, Софья кликнула сенных девок.

В соседней с опочивальней горенке она устроилась перед зеркалом в изогнутой золочёной раме с искусным орнаментом. Две челядинки начали приводить царевну в порядок. Обычно она внимательно следила над тем, что с нею делают девки (они могли и брови криво насурьмить, и румянец плохо наложить), но сегодня собственная внешность её совсем не занимала.

Царевна принялась размышлять о брате Иване, которому по закону теперь доставались скипетр и держава, и о котором родственники царицы Натальи Кирилловны, Нарышкины, распускали слухи, что, де, он, имея многочисленные телесные недуги, ещё и «скорбен головкой»: то есть, идиот. Это утверждение было ложью: царевич Иван имел достаточно ума, чтобы читать сочинения Платона, Аристотеля, Блаженного Августина и прочих философов, помнить наизусть произведения Вергилия, Горация, Овидия и Петрарки, знать множество житий святых. Однако, ориентируясь без труда в дебрях философии поэзии и богословия, он был совершенно беспомощен в государственных делах.

«Как же Ванюша будет править? – беспокоилась Софья. – Без достойных советчиков ему, вестимо, не обойтись. Должно быть, он выберет себе в ближние бояре нашего родича Милославского, хотя здесь больше подошёл бы князь Василий Голицын, коего не зря ценил царь Фёдор».

Она тяжело вздохнула. Её брату предстояло не только заниматься тем, чем он никогда прежде не занимался, но ещё и противостоять скандальным родственникам царицы Натальи Кирилловны, которую Софья за глаза называла Медведицей. Хватит ли у Ивана на все это здоровья и характера?

Царевне ничего не оставалось, как пожалеть о том, что она – не мужчина. Кабы ей с её отменным здоровьем и острым умом сесть на царство, все проблемы решились бы. Но, увы, Господь Софью сотворил девицей, а девицам в Российском государстве править не полагалось.

Она была третьей из пяти дочерей Алексея Михайловича. С рождения Софья воспитывалась, как и другие царевны, но вдруг выбранный в учителя её братьям Симеон Полоцкий, попросил царя, чтобы тот дозволил и ей посещать занятия: мол, девица слишком умна, чтобы оставаться необразованной.

– Зачем ей науки? – удивился Алексей Михайлович

– Дабы стать мудрой советчицей государю, – изрёк Полоцкий.

Этот ответ понравился Алексею Михайловичу, и он разрешил дочери учиться. Софья оказалась весьма способной к наукам, и, когда её брат Федор взошел на престол, она, как и предсказывал Симеон Полоцкий, стала царю хорошей советчицей.

«А Ивану тем паче надобны мои советы. И мудрость Татьяны Михайловны ему не будет лишней».

Самой младшей из сестёр царя Алексея Михайловича, царевне Татьяне Михайловне, исполнилось сорок шесть лет. Люди, помнившие её молодой, говорили, что она была когда-то хороша собой. От той красоты остались незабудковые глаза, брови в разлёт, точёный нос, статное тело и величавая походка. Однако мало кто любовался всем этим, как в прежние времена так и в нынешние, потому что по существовавшей лет сто традиции девицы из царского семейства, вне зависимости от их возраста, не показывались на глаза никому из мужчин, кроме родственников, священнослужителей и малого числа бояр. Только одну из дочерей царя Михаила Фёдоровича, Ирину Михайловну, пытались выдать замуж за иноземного принца, однако из этой затеи ничего не получилось. Уделом царевен было затворничество.

Благочестивая Татьяна Михайловна когда-то часто общалась с патриархом Никоном, а когда его низложили и сослали, принялась за него хлопотать. Благодаря её стараниям, царь Фёдор всё-таки разрешил опальному Никону вернуться в возведённую в годы его патриаршества Воскресенскую Новоиерусалимскую святую обитель, до которой, впрочем, старик так и не доехал, скончавшись в дороге возле Ярославля.

Патриарх Иоаким, будучи ярым врагом Никона, недолюбливал Татьяну Михайловну, но, уважая её великое благочестие, и зная, что государь не даст в обиду любимую тётку, не ссорился с ней даже тогда, когда она вызволила опального архиерея из монастырского заключения.

И в царском семействе к Татьяне Михайловне все относились с почтением, а Софья вообще воспринимала её, как свою вторую мать.

«Вдвоём с тёткой мне в случае чего будет легче унять Милославского: он её побаивается…»

Неожиданно дверь горенки с шумом распахнулась, и на пороге возникла необычайно взволнованная Татьяна Михайловна.

– Господи Иисусе! – испугалась Софья. – Что ещё случилось, тётушка?

Татьяна Михайловна всхлипнула:

– Бояре, окольничие, думные и ближние люди присягнули Петруше!

– Медвежонку? – вскрикнула Софья, поднявшись так резко, что поправлявшая ей головной убор девка не устояла на ногах и плюхнулась на пол.

– Ему родимому, – подтвердила тётка.

– Да как они посмели? Кто им дозволил?

– Такова была воля патриарха; мол, царевич Иван хвор…

Побагровев от гнева, Софья прервала тётку:

– А не много ли на себя берет смиренный богомолец? Ему положено заботиться о наших душах, а не царством-государством управлять! Как сказано в Писании: Богу Богово, а кесарю кесарево! А бояре, значит, заодно с ним?

– Среди бояр есть и не согласные с нашим духовным отцом.

– Но никто против него не пошёл, значит?

Татьяна Михайловна развела руками.

– Мне мало что ведомо. Потолкуй с боярами. В моих покоях сидят князь Яков Одоевский, князь Михайло Черкасский, князь Фёдор Урусов да Пётр Шереметев – они хотят с тобой повидаться.

Софья поспешила в покои тётки, где в просторной светёлке с огромными окнами сидели четверо бояр в траурных одеждах. Старшим из гостей Татьяны Михайловны был Пётр Васильевич Шереметев, коему перевалило за шестьдесят лет. Он сам и его родные были при дворе на особом положении, поскольку один из Шереметевых, Фёдор Иванович, в свое время немало потрудился для того, чтобы на престол взошёл Михаил Фёдорович Романов. Пётр Васильевич знал себе цену и сохранял достоинство в любой ситуации. Вот и сейчас он казался самым невозмутимым из бояр.

У потомка кабардинских правителей, князя Михаила Алегуковича Черкасского лихорадочно блестели глаза, а его смуглое лицо приобрело красноватый оттенок. Как он не старался держать себя в руках, горячая южная кровь бурлила в нём со всей силой.

Скрывать волнение не получалось и у дальнего царского родича, князя Якова Никитича Одоевского. Когда вошла Софья, он растерянно посмотрел на неё и вытер пот со лба.

Тридцатипятилетний князь Фёдор Семёнович Урусов, имел, несмотря на свою относительную молодость, доступ в покои царевен благодаря, опять же, родству с ними, поскольку его мать приходилась племянницей патриарху Филарету7, а сам он взял себе в жёны свояченицу царя Фёдора, сестру умершей при родах царицы Агафьи Грушецкой. Вид у него тоже был смущённый.

– Значит, бояре поцеловали крест сыну царицы Натальи? – грозно спросила Софья.

– Да, – ответил князь Одоевский, краснея.

– И вы тоже?

– И мы, – признался князь Черкасский после недолгого молчания.

Софья едва не задохнулась от ярости.

– Изменщики!.. Ещё тело моего брата, царя Фёдора, не остыло, а вы уже память его предали!

– Патриарх нас привёл к крестному целованию, – подал голос Шереметев. – Он сказал, будто бы царь Фёдор Алексеевич самолично вручил царевичу Петру скипетр.

Софья обожгла его гневным взглядом.

– Самолично вручил? Ложь? Никогда царь Фёдор не отдал бы власть нарышкинскому отродью?

– Феденька, упокой его, Боже, перед смертью никого не узнавал, – вмешалась Татьяна Михайловна. – Где уж ему было вручать скипетр?

– Тебе же, князь, самому все ведомо! – обратилась Софья к князю Урусову. – Ты же сидел возле хворого царя денно и нощно!

– Сидел, – нехотя подтвердил князь и потупил взор.

Софья так топнула ногой, что стоявшая в углу прялка с грохотом упала.

– Ежели вы уже присягнули Медвежонку, то о чем мы можем толковать? Зачем вы к нам явились?

– Говорят, что в Москве народ бунтует, – заметил князь Урусов.

– Бунтуют служивые – стрельцы да солдаты, – уточнил Шереметев.

– А чернь того и гляди их поддержит, – добавил князь Одоевский.

– По все Москве неспокойно, – мрачно сообщил князь Черкасский. – Мало нам своих московских смутьянов так ещё явились пришлые: бунтовщики да раскольники.

– Неужто раскольники проникли в Москву? – удивилась Софья.

– Проникли, – подтвердил Шереметев. – Они нынче по всем слободам и посадам людишек смущают.

– Чего же народ требует? – нетерпеливо спросила Софья.

Ответ она опять получила от Шереметева:

– Воцарения Ивана Алексеевича. Стрельцы так и говорят: мол, царевич Иван летами уже совершенен, а царевич Пётр слишком молод, и за него станут Нарышкины править.

– Служивые нас, бояр, бранят да называют волками ненасытными, – проворчал князь Черкасский.

– А от нас-то вы чего хотите? – недоумённо спросила Татьяна Михайловна.

– Потолковали бы вы, царевны, с отцом нашим духовным, – предложил Шереметев.

– О чём? – разом спросили обе царевны.

– Пущай бы он не торопился с крестным целованием, – ответил князь Черкасский.

– Как же не торопиться? – изумилась Софья. – Вы ведь уже поцеловали крест сыну Натальи!

– Покуда крестное целование не вышло из Кремля, ещё можно что-то изменить, – сказал князь Одоевский. – Следовало бы собрать Земский собор и на нём решить, кого царем ставить – Ивана Алексеевича али Петра Алексеевича. Иначе получается беззаконие. Молвите о том патриарху!

– Сами и молвите! – сердито бросила Софья.

– Верно! – поддержала племянницу Татьяна Михайловна. – Девицы государственными делами не занимаются!

– Нас патриарх не станет слушать, – сказал с виноватым видом Шереметев.

Софья задумалась: с одной стороны она более всего на свете хотела помешать беззаконию, с другой – ей это было непросто, учитывая её предыдущую затворническую жизнь. Видя колебания молодой царевны, князь Черкасский сообщил:

– Слух прошёл, что Матвеев в Москву ворочается.

Его чёрные глаза вновь засверкали.

– Ах ты, Боже мой! – воскликнула Татьяна Михайловна.

– О нём я и забыла, – прошептала Софья упавшим голосом.

Сын мелкого дьяка, Артамон Сергеевич Матвеев сумел, благодаря своему уму, а ещё более честолюбию, стать главным советником государя Алексея Михайловича. Когда же овдовевший царь решил опять жениться, Артамон Сергеевич развернул бурную деятельность, продвигая в царицы дочь неродовитого сына боярского, Кириллы Полиектовича Нарышкина, Наталью. Восемнадцатилетняя дочь Нарышкина попала на смотр царских невест, как дальняя родственница жены Матвеева, что не соответствовало действительности, так как юная Наталья была лишь воспитанницей Евдокии Григорьевны Матвеевой, урождённой Хомутовой8. Но, учитывая положение Артамона Сергеевича, никто не решился публично выразить сомнение в его родстве с Нарышкиными. Продвижение Натальи в царицы оказалось делом нелёгким, так как Алексею Михайловичу вдруг понравилась девица Евдокия Беляева. Однако Артамону Сергеевичу удалось преодолеть неожиданно возникшее препятствие. Семейство Беляевых было оболгано, Евдокию изгнали с позором из царских палат, а Наталья попала-таки в государыни, после чего на Матвеева и всех Нарышкиных, посыпались царские милости. Артамон Сергеевич поднялся так высоко, что иноземные послы стали называть его «канцлером».

Благоденствие близких Натальи Кирилловны закончилось со смертью Алексея Михайловича. Матвеева новый царь сослал в холодный Пустозерск9, откуда его потом перевели за реку Клязьму, в селение Лух, чему способствовала первая жена государя, царица Агафья Грушецкая.

«Ох зря царица Агафья вступилась за Матвеева, – подумала с досадой Софья. – Говорила я ей, что он не стоит такой милости. Так, нет же, она Языкова послушалась».

– Ладно, я пойду к патриарху. Попытаюсь с ним потолковать, – сказала молодая царевна.

– Куда ты пойдёшь? – возразила Татьяна Михайловна. – Патриарх, поди, возле усопшего государя. А там полно мужчин, коим нас, царевен, не полагается лицезреть.

Софья с досадой махнула рукой.

– Нас, тётушка, уже многие лицезрели, покуда мы с тобой за хворым царём Фёдором ходили. Одним взглядом больше, одним меньше. Но, ежели ты стесняешься, я пойду одна.

Татьяна Михайловна, зная, что племянницу переубедить невозможно, вздохнула:

– Не отпущу я тебя одну, Софьюшка. Пойдём вместе.

Появление обеих царевен в сенях царских палат произвело на толпящихся там мужчин ошеломляющее впечатление. Бояре, окольничие думные дворяне, дьяки, священнослужители и монахи растерянно расступились.

– Где отец наш духовный? – мрачно спросила Софья.

Ответил вынырнувший из толпы Языков:

– Патриарх подле усопшего государя…

Он осёкся, потому что в сенях появился сам патриарх. Невысокий и сухощавый Иоаким, несмотря на свой солидный возраст (ему перевалило за шестьдесят лет) держался прямо и шагал твёрдой походкой. За ним следовали архиепископ Афанасий Холмогорский, митрополит Илларион Суздальский, архимандрит Чудовского монастыря Адриан и иеромонах с Соловецкого подворья Игнатий. Это шествие выглядело внушительно.

Когда Иоаким увидел Татьяну Михайловну и Софью, у него в глазах мелькнуло удивление, которое тут же сменилось нарочитым сочувствием.

– Скорбите, милые? – обратился он к царевнам. – Велика ваша скорбь. Любил и я государя благочестивого, Фёдора Алексеевича, великой любовью…

Софья непочтительно перебила его:

– Ежели ты, отче, любил государя, упокой его Господи, то почто его волю нарушил?

Патриарх выпучил на неё свои глаза, показывая своим видом, что ни сном, ни духом не ведает, о чём идет речь.

– Кою государеву волю я нарушил?

– Почто ты приводишь людей к крестному целованию меньшому из царевичей, Петру, в обход царевича Ивана? Помнится, царь Фёдор такой воли не изъявлял!

В сенях наступила гробовая тишина. Присутствующие смотрели на царевну – кто с осуждением, кто с недоумением, а кое-кто и с явным восхищением.

– С огнём играешь, отче! – воскликнула она. – Али тебе неведомо, что народ в Москве вот-вот взбунтуется?

– Ну, пошумит малость чернь – не впервой, – вмешался Языков. – Чай, такое уже бывало…

Софья так на него посмотрела, что он поперхнулся и закашлялся.

– Я не с тобой, Ивашка, толкую! – прикрикнула она. – Кто ты есть, чтобы в нашу с патриархом беседу встревать? Поднялся из ничтожества и стал боярином, милостью государя Фёдора Алексеевича, а теперь память его предаёшь, холоп! Будет тебе еще наказание Божье за твою измену!

Побледневший Языков спрятался за братьев Лихачёвых.

«Еще два иуды! – подумала со злостью Софья. – Никому Фёдор не доверял так, как Лихачёвым. Чтоб им сгинуть вместе с Языковым!»

Она опять обратилась к патриарху:

– Молю тебя, отче, останови крестное целование. Надобно собрать Земский собор – пущай он и решит, кому сидеть на царстве, Ивану али Петру.

– Всё уже свершилось! – решительно возразил ей Иоаким. – Пётр Алексеевич наречён на царство!

Он проследовал со своей свитой мимо царевен.

– Пойдем отсель, Софьюшка, – печально сказала Татьяна Михайловна.

Софья окинула продолжительным взглядом поредевшую толпу царедворцев. На глаза ей попался смущённый князь Василий Васильевич Голицын.

«Неужто и он в стане наших врагов? Ему-то уж точно не стоит ждать добра от Матвеева. Артамон, как слышно, не терпит соперников».

– А где родич наш, Иван Михайлович Милославский? – тихо спросила Софья у топчущегося поблизости священника.

– Он утёк из Кремля, когда началось крестное целование, – ответила тот ещё тише.

– Пойдём, Софьюшка, – повторила Татьяна Михайловна.

Направляясь к себе, царевны встретили по дороге князя Черкасского. Он сразу понял, что разговор с патриархом не получился.

– Значит, царём у нас будет Пётр Алексеевич, – пробормотал князь.

Его слова вывели Софью из себя.

– Да, он будет царствовать над нами! – накинулась она на Черкасского, словно это он был главным виновником произошедшего. – Давайте, празднуйте! Радуйтесь своей измене, иуды! Вы же почитай все, когда наш батюшка-государь преставился, за Фёдора Алексеевича горой стояли! Чем же вам теперь царевич Иван Алексеевич не угодил?

Князь ещё больше смутился.

– О чём ты, царевна? По мне так пущай был бы Иван Алексеевич! Но у других бояр мнение таково, что он долго не проживёт, а царём все одно станет Пётр.

– Сколько царевич Иван проживёт, одному Богу ведомо, – ответила Софья. – А вы, бояре, еще пожалеете о своём малодушии. Не пришлось бы и вам, и нашему духовному отцу раскаяться в сделанном вами выборе!

Она ещё раз окинула князя полным презрения взглядом и стремительно направилась прочь. Татьяна Михайловна с трудом поспевала за племянницей.