Читать книгу Из терема во власть - Вера Гривина - Страница 8

У предстоятеля русской православной церкви в эти весенние дни было прекрасное настроение. Всё получалось именно так, как он того желал. Столица, несмотря на роптание, благополучно присягнула малолетнему царю Петру, и пусть теперь по закоулкам шепчутся о неправомерности воцарения младшему брату наперёд старшего, изменить уже ничего нельзя. Что касается слишком настойчивых противников несправедливого, по их мнению, наречение Петра царём, то найдётся способ заткнуть им рты.

Почему же Иоаким так настойчиво добивался изменения порядка престолонаследия? В отличие от бояр, он вовсе не страшился возвышения Милославского, с которым мог всегда столковаться, потому как Иван Михайлович, хотя и имел вздорный характер, тем не менее не смел перечить патриарху. Но у царского родича не хватало ума быть столь же осмотрительным с государями, из-за чего его придворная карьера в правление Алексея Михайловича не очень складывалась, а при Фёдоре Алексеевиче и вовсе рухнула. Вряд ли Милославский усвоил прежние уроки. Дорвавшись до власти, он будет вести себя так же, как и прежде, а это чревато для него новым падением. Неважно, что царевич Иван имеет смиренный нрав: Иван Михайлович своим тупым упрямством сумел вызвать приступ гнева даже у совершенно незлобивого царя Фёдора. А если Милославского опять изгонят, то должность ближнего боярина получит наверняка князь Василий Васильевич Голицын, в чьей деятельности патриарх усматривал главную угрозу русским обычаям, а вместе с ними и всей православной Российской державе.

Иоаким никому не желал зла. Все его действия были направлены на одно – благо страны, а Россия, по его мнению, могла благоденствовать лишь тогда, когда иноземная зараза не подтачивала её основ. Понятное дело, нельзя, как бы этого не хотелось, совсем отгородиться от чуждого мира. Ну, так пусть князь Василий Голицын и занимается посольскими делами, что у него хорошо получалось. Однако нельзя давать ему возможность вмешиваться во внутреннее устройство Российского государства. Поэтому патриарх и согласился на воцарение Петра, хотя недолюбливал всех Нарышкиных, за исключением царицы Натальи Кирилловны. Существовал на свете человек, способный держать их в узде жадных и корыстолюбивых родственников вдовы Алексея Михайловича. Артамон Сергеевич Матвеев – вот на кого особенно рассчитывал Иоаким.

Патриарх по известной пословице из двух зол выбрал меньшее. Матвеев тоже не избежал иноземного влияния, зато он никогда не пытался проводить реформы, способные нарушить сложившийся российский уклад, что и примиряло с ним предстоятеля русской православной церкви, хотя их отношения были непростыми. Иоаким, обязанный Артамону Сергеевичу своим патриаршеством, не ответил ни на одно письмо боярина, когда того постигла опала, и не оказывал ему никакой помощи, но первым сообщил Матвееву о том, что грядёт смена власти. Когда ссыльный боярин вместо того, чтобы поспешить в столицу (благо Лух расположен недалеко от Москвы), застрял где-то в пути, Иоаким догадался о причине такой нерасторопности: наверняка Матвеев, узнав о недовольстве стрельцов, решил извлечь из смуты пользу для себя. Бывший «канцлер» не без основания полагал, что среди бояр ещё остались его противники и выжидал, когда они так напугаются, что забудут о своей неприязни к нему и станут думать о нём лишь, как о своем спасителе. Смутьянов же Артамон Сергеевич совсем не брал во внимание, рассчитывая быстро с ними справиться. Патриарха самого не особенно беспокоило московское брожение, покончить с которым, по его мнению, не составит великого труда.

11 мая Иоаким находился у себя в Крестовой палате и, сидя на мягкой подушке в кресле, диктовал своему секретарю, Кариону Истомину, очередную грамоту о воцарении нового государя. Когда диктовка была закончена, вошёл чернец с сообщением о том, что патриарха желают видеть боярин Артамон Сергеевич Матвеев и отец царицы Натальи Кирилловны, боярин Кирилла Полиектович Нарышкин.

«Прибыл, значит, Артамон Сергеевич», – подумал с удовлетворением Иоаким и велел чернецу:

– Впусти их! А ты, – обратился он к секретарю, – ступай!

В Крестовую палату вступил широким шагом Артамон Сергеевич, а следом за ним вкатился Кирилла Полиектович. Выглядели вместе они довольно-таки живописно: Матвеев – высокий, худой, широкоплечий, длиннобородый, в коротком дорожном кафтане; Нарышкин – маленький, толстобрюхий, с жиденькой бородкой, в охабне (после смерти царя Фёдора бояре вернулись к привычной одежде) из дорогой парчи.

Благословив гостей, патриарх указал им на лавку и заботливо поинтересовался:

– Благополучно ли ты до Москвы добрался, Артамон Сергеевич? В пути с тобой ничего не приключалось? Наши дороги опасные.

– Я, слава Христе, опасность не встретил! – ответил Матвеев. – Вот за вас у меня было беспокойство…

– Зря ты беспокоился, – перебил его Кирилла Полиектович. – Как нами задумывалось, так оно и случилось. Мы своего добились! Мой внук – государь всея Руси!

Иоаким невольно поморщился. Что за неприятная у отца царицы Натальи привычка – присваивать себе чужие заслуги. На самом деле он до самой смерти царя Фёдора боялся лишнее слово сказать. Даже сыновья Кириллы Полиектовича вели себя решительнее, чем их отец.

– Не мы добились, а Господь сотворил, – поправил патриарх Нарышкина. – Инако и быть не могло! Царевич Иван вельми хвор и слаб. Ему не по силам царствовать.

– Не по силам, – поддакнул ему Матвеев. – Не удержит он скипетр и державу.

Кирилла Полиектович заворчал:

– Фёдор Алексеевич, царствие ему небесное, тоже был хворым, а правил нами шесть лет и законы старые успел потревожить. Ему вон прежняя одёжа чем-то не угодила! Многие теперь носят куцые кафтаны. Срам один вместо степенности.

– Не велика беда – одёжа, – назидательно заговорил Иоаким. – Тем паче, что покойным государем было велено носить наше платье, татарами отменённое. Не зазорно воротить доброе и отречься от худого. Вон нами местничество изничтожено, поелику от великой гордыни и великий грех случается. В добрых делах Церковь государю всегда была, есть и будет опорой. Но зачем Фёдор Алексеевич привечал иноверцев? Их надобно гнать прочь, оставляя токмо согласных окреститься! Не должно быть на православной земле ни язычников, ни магометан, ни латинян, ни лютеран, ни иных гонителей веры православной!

– А куда же девать татар? – удивился Нарышкин. – Они же к нам не из-за моря явились.

– Крестить силком! – отрезал патриарх. – Нельзя в Российском царстве допускать поношения веры православной. Прежние государи больно любезничали с иноверцами и даже дозволяли им начальствовать над русскими. Пущай царь Пётр Алексеевич станет заступником благочестия, а покуда, в виду его малолетства, позаботитесь о благе нашего народа вы, яко опекуны юного царя.

Артамон Сергеевич нахмурился.

– Кто ведает, что с царём Петром станет лет через десять? Вон Фёдор Алексеевич был кротким, но на своём всегда умел настоять. Мне уже поведали, как он своего родича, боярина Милославского, прогнал.

– Поделом гордецу Милославскому! – злорадно воскликнул Кирилла Полиектович. – Нечего ему было поносить на всех углах царицу Агафью.

Матвеев, понятное дело, не испытывал добрых чувств к Милославскому, но счёл уместным возразить:

– Государь Федор Алексеевич взял себе первую жену почитай с улицы. Да и второй раз он женился вопреки старинному обычаю, обязывающего царя выбирать из девиц ту, коя более всех достойна царского венца. Не было же смотра царских невест.

– Ну, и ну, Артамон Сергеевич! – хмыкнул Нарышкин. – А ты, оказывается, у себя в глухомани получал известия о том, что в Москве, творится.

– Важные вести в любую глушь добираются, – пробурчал Матвеев.

– Ясное дело! – не унимался Кирилла Полиектович. – Там тоже есть дуры, родичи коих мечтают высоко забраться. Но Фёдор Алексеевич не забыл, как его деду и отцу не позволили жениться на полюбившихся им девицах.

Отец царицы Натальи Кирилловны долгое время лебезил перед покровительствовавшим ему Матвеевым. Но когда Кирилла Полиектович стал тестем царя Алексея Михайловича, у него появилось вельможное высокомерие, которое он не стеснялся демонстрировать даже своему давнему благодетелю. Причём, не отличаясь умом, глава семейства Нарышкиных часто ставил себя в нелепое положение. Вот и сейчас Кирилла Полиектович не заметил, как, по сути, обозвал собственную царственную дочь «дурой» да и о себе отозвался нелестно.

Снисходительно хмыкнув, Матвеев спросил у патриарха:

– А ты, владыка, и впрямь не сомневаешься?

– В чём? – не понял Иоаким.

– Неужто тебя не прельщало великое благочестие царевича Ивана?

На лице патриарха не дрогнул ни один мускул.

– Великое благочестие не помеха великому греху. Вон Фёдор Алексеевич даже на церковное чиностроение покушался. Нельзя сего допускать.

Нарышкин махнул рукой.

– Не беспокойся, отче. Мой внук в твои дела нипочём не полезет. Он не особливо-то и благочестив. Царица Наталья жаловалась мне, что Петруша во время службы в храме…

Вряд ли то, что он собирался рассказать понравилось бы патриарху, поэтому Матвеев поспешил прервать Кириллу Полиектовича:

– Царь Пётр покуда мал и непоседлив. С летами он остепенится. Меня другое беспокоит: стрельцы, как слышно, недовольны отстранением царевича Ивана от власти. Гудят стрелецкие слободы.

– Нынче они гудят, а завтра успокоятся, – уверенно сказал Нарышкин.

Иоаким был того же мнения:

– Стрельцы ещё седмицу пошумят да и примолкнут. А ежели нет, то надобно будет наказать особливо рьяных смутьянов: кого-то казнить, кого-то высечь, кого-то подалее от Москвы сослать.

– Негоже нам, боярам, боятся людей подлого звания, – заметил Кирилла Полиектович, выпятив свое толстое брюхо.

А Артамон Сергеевич проворчал с брезгливой гримасой на лице:

– Нельзя потворствовать черни! Чем слабее на подлых людишках узда, тем они более склонны к недовольству!

– Верно! – поддержал его Кирилла Полиектович. – Надобно самых рьяных бунтовщиков повесить на стене Земляного города, чтобы остальные, глядючи на них, устрашились.

– Чернь мы утихомирим, – уверенно заявил патриарх. – А среди бояр у нас почитай единомыслие.

– Неужто никто не пытался вступиться за царевича Ивана? – осведомился Матвеев.

– Кто вступится? – ухмыльнулся Нарышкин. – Бояре, ежели и недовольны, своего недовольства не выказывают, сам Иван робок и бороться с нами не станет, а кто стал бы, у того… у той нет мочи.

– Ты про кого? – удивился Артамон Сергеевич.

– Про царевну Софью Алексеевну. Ох, и люта она! Кабы у неё была сила, с нас пух и перья полетели бы. Но бодливой корове Бог рогов не дал. Не может девица, пущай и царевна, тягаться с нами.

Матвеев устало вздохнул:

– Надобно бы о делах потолковать, да утомился я в пути. Лета берут своё.

– Чай, тебе пятьдесят осьмой годок пошел, – вставил Нарышкин. – Старик ты уже.

– Я на два года тебя моложе, – напомнил ему Артамон Сергеевич.

Патриарх поднялся.

– Наши дела могут немного подождать. Ступайте оба отдыхать, а завтра утром, Артамон Сергеевич, я буду ждать тебя и князя Юрия Долгорукова.

В выборе Иоакимом второго для себя собеседника не было ничего странного: старый князь Юрий Алексеевич Долгоруков все-таки был главой Стрелецкого приказа и, пожалуй, самым уважаемым из бояр. А вот то, что патриарх не вызывал назавтра Кириллу Полиектовича, могло значить лишь одно – отцу царицы указывали на его место. Глава семейства Нарышкиных, хотя и был неумны человеком, намёк сразу понял и нахмурился, однако ничего не сказал.

Попрощавшись с патриархом, Артамон Сергеевич и Кирилла Полиектович покинули Крестовую палату.

«С Божьей помощью мы сумеем сохранить наше православное государство», – подумал патриарх, когда за его гостями затворилась дверь.