Читать книгу Кошки-мышки (сборник) - Вера Каспари - Страница 9

Тем вечером Марк пригласил меня составить ему компанию за ужином.

– Я думал, вы на меня сердитесь, – сказал я.

– За что?

– Я не пришел на похороны, хотя вы меня ждали.

– Я понимаю ваши чувства.

На какой-то миг его ладонь задержалась на рукаве моего пиджака.

– Почему вы не дали мне забрать мою вазу у этой хищницы?

– Я был мелочно-официальным, – поддразнил он. – Мне бы хотелось пригласить вас на ужин, мистер Лайдекер. Придете?

Из кармана его пиджака высовывалась книга. Я разглядел только краешек переплета, но, если не ошибаюсь, это было сочинение небезызвестного автора.

– Какая честь! – шутливо заметил я, показывая на оттопыренный карман.

Мне представилось, как он с теплым чувством листает страницы.

– Вы уже прочитали ее, Макферсон?

Он кивнул.

– И по-прежнему считаете, что я пишу гладко, но банально?

– Иногда у вас выходит довольно неплохо, – признал он.

– Сражен вашей лестью, – колко сказал я. – И где же мы будем ужинать?

Макферсон вел свой открытый автомобиль с такой скоростью, что я вынужден был одной рукой схватиться за дверцу, а другой придерживать шляпу. Меня удивило, что он выбирал самые узкие улочки в трущобах, но все стало ясно, когда я увидел красную неоновую вывеску над дверью ресторана Монтаньино. Сам хозяин вышел нас встречать и, к моему изумлению, поприветствовал Марка как дорогого гостя. Я тогда подумал, что потребуется совсем немного усилий, чтобы привить сыщику хороший вкус. Мы прошли по коридору, благоухающему ароматами томатной пасты, перца и душицы, и оказались в саду, где той необыкновенной ночью было всего на несколько градусов прохладнее, чем на кухне. С видом Цезаря, воздающего почести любимцам-простолюдинам, Монтаньино подвел нас к столику у шпалеры, увитой искусственной сиренью. Сквозь пыльную деревянную решетку и потрепанные фальшивые ветви мы видели, как сонмы хмурых туч яростно атакуют сердитую бронзовую луну. Листья единственного живого дерева, чахлой катальпы, свисали словно черные костлявые ладони скелетов, такие же мертвые, как и ватная сирень. Ароматы ресторанной кухни и вонь окружающих трущоб смешивались с сернистым запахом надвигающейся грозы.

Мы поужинали мидиями, тушенными в кьянти с молодыми листьями горчицы, и цыпленком, зажаренным в оливковом масле, которого подали на подушке из яичной лапши с грибами и красным перцем. Вино предложил я: белое, с волшебным названием «Лакрима Кристи»[19]. Раньше Марк его не пробовал, но, пригубив золотистый напиток и оценив его вкус, выпил весь бокал залпом, как шотландский виски. Макферсон происходил из расы любителей спиртного, что с презрением смотрят на питье крепостью в двенадцать градусов, не отдавая себе отчета в том, что забродивший виноградный сок околдовывает незаметнее и нежнее, чем крепкий зерновой дистиллят. Впрочем, не думаю, что Марк опьянел, скорее «Слезы Христа» открыли его душу. Шотландская сдержанность почти исчезла, зато появилось нечто мальчишеское; профессиональный сыщик уступил место молодому человеку, нуждающемуся в наперснике.

Я сказал, что ужинал здесь с Лорой. Мы ели точно такие блюда, сидели за этим самым столом. Та же потрепанная искусственная листва висела над ее головой. Этот ресторанчик был одним из самых любимых мест Лоры. Неужели он, Макферсон, привел меня сюда случайно?

Макферсон пожал плечами. Механическое устройство наполнило ресторан музыкой; приглушенная мелодия доносилась в сад. Как-то у Ноэла Кауарда[20] мне попалась незабываемая строка (признаться, не помню ее дословно) о непреходящем обаянии старых песен. Смею утверждать, что именно по этой причине люди до сих пор покачиваются в танце под мелодии Джорджа Гершвина, в то время как прекрасные работы Калвина Кулиджа[21] стали набором скучных фраз в непрочитанных книгах. Старые мелодии были такой же частью Лоры, как ее смех. В ее мозгу хранилось множество музыкальных пустяковин. Обладая невзыскательным вкусом, она совершенно этого не стеснялась и, слушая Брамса, слышала Керна[22]. Для Лоры существовал один-единственный великий композитор – Бах. Вы не поверите: она полюбила его, слушая записи Бенни Гудмана[23].

Когда я рассказал об этом Марку, он мрачно кивнул и с видом превосходства сказал:

– Да, я знаю.

– Что вы знаете и откуда вы столько знаете? – требовательно спросил я, невольно вспылив из-за его самодовольного тона. – Вы ведете себя так, словно много лет были другом Лоры.

– Я просмотрел ее пластинки, – объяснил он. – А некоторые даже прослушал. Думайте что хотите, мистер Лайдекер.

Я налил ему еще вина. Воинственное настроение Марка улетучилось, и вскоре он уже рассказывал о том, что я изложил в предыдущих главах: о сцене с Бесси, своем недовольстве из-за грубой лести девушки-репортера, неожиданном интересе к живописи, который побудил его отыскать Ланкастера Кори и спросить о цене картины Джекоби. Наконец, уже под вторую бутылку вина, Марк поведал мне о Шелби Карпентере.

Каюсь, я намеренно подливал вина Марку и засыпал его провокационными вопросами. Мы обсудили страховку, фальшивое алиби и, с моей подачи, владение Шелби огнестрельным оружием.

– Знаете, он обожает спорт. Стрельба, охота, все такое. Наверняка у него когда-то была коллекция оружия.

Марк понимающе кивнул.

– Вы это проверили? И вообще, как вы собираете эти обрывки информации? Или Шелби сам признался?

– Я – сыщик. На что я, по-вашему, трачу время? А в отношении оружия все просто, как дважды два. Фотографии в ее альбоме и квитанции на хранение оружия в его комнате в отеле. В понедельник Шелби сам ходил со мной на склад, и мы осмотрели весь арсенал. Шелби сказал, что его отец любил лисью охоту.

– И что дальше?

Я ждал откровения.

– Согласно складским записям, там ничего не трогали больше года. Большая часть оружия заржавела, на нем лежал слой пыли в палец толщиной.

– Разумеется, человек может иметь оружие, которое по каким-то причинам не хранит на складе.

– Шелби не из тех, кто пользуется обрезом дробовика.

– Обрезом? – вскричал я. – Вы точно знаете?

– Мы пока ничего точно не знаем. – Марк сделал ударение на слове «точно». – Где еще можно использовать дробь диаметром 0,18 дюйма?

– Понятия не имею. Я не спортсмен.

– Представьте, что кто-то разгуливает по улицам города с дробовиком. Куда он его спрячет?

– Гангстеры носят обрезы, – заметил я. – Во всяком случае, так утверждают фильмы, источник общедоступных знаний.

– Лора общалась с гангстерами?

– В некотором роде, Макферсон, мы все гангстеры. У нас у всех есть союзники и заклятые враги, есть свои пристрастия и то, что мы ненавидим всей душой. Прошлое, от которого хотелось бы избавиться, и будущее, которое требует защиты.

– В рекламном бизнесе используют другое оружие, – заметил он.

– Разве отчаявшийся человек не способен отбросить на время благородство и поступить не так, как принято в его окружении? Да, кстати, Макферсон, как из дробовика делают обрез?

Моя попытка получить практическую информацию провалилась. Марк снова замкнулся. Я заговорил о страховке:

– Похоже, Шелби поспешил сам рассказать о страховке только потому, что хотел обезоружить вас своей милой откровенностью.

– Не исключено.

Музыка изменилась. Моя рука с бокалом вина застыла на полпути к губам. От лица отлила кровь. Судя по растерянному виду Макферсона, он это заметил.

Желтые руки поставили перед нами чашки с кофе. За соседним столиком рассмеялась женщина. Луна проиграла битву с тучами и скрылась, не оставив на зловещем небе ни следа от своего медного блеска. Воздух сгустился. У окна большого дома по соседству стояла стройная девушка; свет голой электрической лампы подчеркивал ее угловатый темный силуэт.

Женщина за столиком слева напевала:

Вперив возмущенный взгляд в ее лицо, я произнес самым вежливым тоном:

– Мадам, пощадите, пожалуйста, уши тех, кто слышал эту восхитительную песню в исполнении Тамары. Ваши неуклюжие попытки подражать ей все равно никуда не годятся!

Не стану описывать ее ответ и жесты, дабы не оскорбить щепетильных читателей. Марк изучал мое лицо с напряженным вниманием ученого, глядящего в микроскоп.

Я рассмеялся и поспешно сказал:

– Эта мелодия очень много для меня значит. Даже сейчас, какой бы затасканной она ни стала, в ней есть своя прелесть. Лучшее творение Джерри Керна!

– Вы были с Лорой, когда впервые услышали эту песню, – заметил Марк.

– Какая проницательность!

– Я все лучше узнаю вас, мистер Лайдекер.

– В награду я расскажу вам о том памятном вечере.

– Давайте.

– Это было осенью тридцать третьего, когда Макс Гордон поставил «Роберту»; либретто к мюзиклу написал Хаммерстайн-младший[25] по книге Элис Дьюер Миллер. Лора тогда впервые попала на премьеру и ужасно волновалась. Ее глаза горели, как у ребенка, голос по-юношески срывался, когда я показывал знаменитостей, которые до того вечера казались маленькой девочке из Колорадо-Спрингс небожителями. На ней было шифоновое платье цвета шампанского и золотисто-зеленые туфельки. Все это великолепно сочеталось с цветом ее глаз и волос.

«Лора, милое дитя, – сказал я, – выпьем шампанского за твое платье!» В тот вечер она впервые попробовала шампанское, Макферсон. Глядя, как она радуется, я подумал: «Бог, должно быть, знает, что делает, когда превращает холодные мартовские вихри в теплый апрельский ветерок».

Прибавьте к этому настроение, навеянное роскошной постановкой, и, в довершение всего, горько-сладкую пену песни, которую хрипловатым голосом пела под гитару девушка из России. Я почувствовал тепло маленькой ручки, и, пока длилась песня, Лора сжимала мою ладонь, приводя меня в немыслимый восторг. Считаете мое признание постыдным? Люди моего склада весьма эмоциональны – лично я с одинаковым пылом могу восхищаться Девятой симфонией Бетховена и дешевым леденцом на палочке, – но по-настоящему великие мгновения даются нам редко. Клянусь, Макферсон, слушая эту простенькую мелодию, мы достигли чего-то такого, чего многим другим не дано почувствовать при более привычных проявлениях взаимной привязанности.

Лорины глаза наполнились слезами. Позже она призналась, что незадолго до нашей встречи ее любовь отвергли. Вы только представьте, кто-то отверг Лору! Совершенно бесчувственный тип. К сожалению, в любви у Лоры были довольно низменные вкусы. В нас соединяется столько стихий, Макферсон, что природе стоило бы покраснеть, когда она заявляет, цитируя Шекспира: «Он человеком был!»[26]

Мелодия струилась меж пыльных белых перекладин шпалеры, среди ветвей искусственной сирени. Раньше я никогда не говорил вслух и не писал о мечтах, переполнявших меня с того самого вечера с Лорой, тем не менее я безо всякой опаски поделился ими с человеком, тоскующим о женщине, которую он никогда не встречал.

Песня закончилась. Освободившись от печальных воспоминаний, я осушил бокал и вернулся к менее тягостной теме – убийству. К этому времени я уже овладел собой и мог спокойно обсудить сцену, которую мы наблюдали в гостиной Лоры, и то, как побледнел Шелби при виде бутылки бурбона. Марк сказал, что пока нашлись только косвенные улики и их недостаточно, чтобы предъявить обвинение жениху.

– Скажите, Макферсон, по-вашему, он виновен?

Я был с ним откровенен и ожидал в ответ искренности, но он лишь дерзко улыбнулся. Тогда я воззвал к его чувствам.

– Бедная Лора, – вздохнул я. – Какова ирония судьбы, если убийца Шелби! Так щедро дарить любовь, а взамен получить предательство! Представляю, что она испытала в последние минуты жизни!

– Она умерла почти мгновенно. Потеряла сознание через несколько секунд.

– Вас это радует, Марк, не так ли? Вам приятно сознавать, что у нее не было времени на сожаления о подаренной любви?

– Я этого не говорил, – возразил он ледяным тоном.

– Не смущайтесь. Ваше сердце не мягче, чем у любого другого шотландца. Сэр Уолтер и сэр Джеймс были бы от вас в восторге. Характер, непоколебимый как скала или могильный камень среди вереска…

– А вы, американцы, суровы только с виду, а на самом деле мягкотелы, как черви. – Его костлявые руки сжали край стола. – Давайте лучше еще выпьем.

Я предложил коньяк «Курвуазье».

– Заказывайте сами. Я не выговорю.

Немного помолчав, Марк продолжил:

– Послушайте, мистер Лайдекер, есть одна вещь, которую я хотел бы знать. Почему Лора откладывала свадьбу? Она же любила Шелби, в квартире полно его фотографий, тем не менее она все время откладывала бракосочетание. Почему?

– Общеизвестное проклятие золота.

Он покачал головой.

– Мы с Карпентером говорили об этом. Он ведет себя довольно порядочно, если только можно назвать порядочным человека, который берет деньги у женщины. Но мне вот что не дает покоя: они вместе бог знает сколько времени и наконец решают пожениться. Она собирается в отпуск, планирует медовый месяц, и вдруг ни с того ни с сего перед самой свадьбой ей нужна неделя одиночества. С чего бы?

– Лора устала. Хотела отдохнуть.

– Вы прекрасно знаете, что когда все повторяют одно и то же, причем самое простое, это, как правило, полная чушь.

– А вы считаете, Лора искала предлог, чтобы отложить свадьбу? И не ждала в трепетном предвкушении этого великого дня, как ждут его счастливые невесты?

– Возможно.

– Странно, – вздохнул я. – До чего же странно и трагично, что мы сидим за тем же столиком, под той же потрепанной сиренью, слушаем ее любимую мелодию и страдаем от собственной ревности. Лора мертва, поймите же, мертва!

Марк нервно крутил в руках коньячный бокал. Затем, проникая взглядом темных глаз сквозь эфемерную паутину моей защиты, спросил:

– Если она была вам так дорога, почему вы не разобрались с Шелби?

Я встретил его испытующий взгляд великолепным презрением.

– Лора была взрослой женщиной. Она дорожила своей свободой и ревностно ее оберегала. Она знала, чего хочет ее сердце. Или думала, что знает.

– Если бы мы с ней были знакомы… – начал Марк с ноткой мужского всемогущества в голосе, однако умолк, так и не договорив.

– Да вы противоречивы, Макферсон!

– Противоречив! – громко повторил он, словно бросив слово в середину сада. Несколько человек удивленно посмотрели в нашу сторону. – Хорошо, я противоречив. А остальные? А сама Лора? Куда ни посмотри, везде противоречия.

– Именно из-за них вам кажется, что Лора жива. Сама жизнь состоит из противоречий. Лишь смерть неизменна и постоянна.

Марк тяжело вздохнул, решив освободиться еще от одного мучительного вопроса.

– Она когда-нибудь говорила с вами о «Гулливере»?

Я сразу понял, куда он клонит.

– Одна из ваших любимых книг, так ведь?

– Откуда вы знаете? – спросил он с вызовом.

– Мой дорогой друг, ваша хваленая наблюдательность ничего не стоит, если вы не заметили, что я посмотрел, какую книгу вы так внимательно изучали в квартире Лоры в воскресенье. Я хорошо знаю эту книгу. Она рассыпалась от старости, и ее переплели в сафьян по моей просьбе.

Марк застенчиво улыбнулся.

– Я не сомневался, что вы за мной следите.

– Но ничего не сказали, видимо, хотели, чтобы я думал, что вы ищете ключ к разгадке убийства среди лилипутов. Что ж, если вам это приятно, молодой человек, я могу подтвердить, что ваши с ней литературные вкусы были похожи.

Он принял мои слова с очаровательно благодарным видом. Я посчитал, сколько дней прошло с тех пор, когда Марк говорил о Лоре как о ветреной дамочке. Если бы я ему сейчас об этом напомнил, он накинулся бы на меня с кулаками.

Великолепное сочетание хорошей еды, вина, музыки, коньяка и сочувствия пробили брешь в его замкнутости. Марк заговорил с трогательным чистосердечием:

– Более трех лет мы жили в полумиле друг от друга. Наверное, ездили в одном и том же автобусе, садились в один и тот же вагон метро, сотни раз проходили мимо друг друга. Она тоже покупала лекарства в аптеке Шварца.

– Поразительное совпадение!

Марк не заметил иронии. Он поддался чувствам.

– Должно быть, мы часто сталкивались друг с другом на улице.

Похоже, эта мысль приносила ему слабое утешение на фоне всех мрачных фактов. Тогда-то я и решил написать об этом несостоявшемся романе, таком хрупком и таком типичном для Нью-Йорка. История в духе О’Генри. Я почти услышал, как, работая над ней, старина Сидни Портер заходится в кашле.

– Потрясающие ноги, – пробормотал Марк. – Первым делом я всегда смотрю на ноги. Изумительные щиколотки.

Музыку выключили, и почти все посетители покинули сад. Какая-то парочка прошла мимо нашего столика. У девушки были великолепные ноги, но Марк даже не глянул в ее сторону. Он предавался фантазиям о встрече в аптеке Шварца. Он, Марк, покупал трубочный табак, а Лора бросила десятицентовую монетку в автомат, продающий почтовые марки. Она могла бы уронить кошелек. Или в ее глаз попала бы соринка. Лора поблагодарила бы его одним-единственным «спасибо», но это слово прозвучало бы для него как музыка с небес. Взгляд на ее ножки, обмен взглядами – и все сразу бы стало ясно, как у героев Шарля Буайе и Маргарет Саллаван в фильме «Переулок».

– Вы читали мой рассказ о Конраде?[27] – спросил я.

Вопрос прервал юношеские фантазии Марка. Он уставился на меня несчастным взглядом.

– Эту легенду лет сорок пять назад рассказывали в Филадельфии за портвейном и сигарами; за вышиванием и макраме ее тоже обсуждали, но в основном шепотом. Позже авторство приписали мне, хотя я не имею к этому никакого отношения. Просто пересказываю историю, достоверность которой подтверждается тем, что в нее до сих пор верят упорные и невозмутимые люди, славящиеся честностью и отсутствием воображения. Я имею в виду общину амишей[28] из Пенсильвании.

Конрад был одним из них. Крепкий, грубоватый парень, больше приспособленный выращивать брюкву, чем предаваться необузданным фантазиям. Однажды он работал в поле, как вдруг со стороны дороги послышался грохот. Конрад с мотыгой в руках побежал на шум. Груженная овощами телега столкнулась с элегантной каретой. К своему огромному удивлению, Конрад обнаружил, что вместо мотыги держит женщину.

У амишей, которые хвалятся своей простотой и скромностью, даже пуговицы считаются богопротивным украшением. До той минуты Конрад видел только девушек, одетых в полинялые хлопчатобумажные платья на крючках, и с волосами, заплетенными в жидкие косицы. Сам Конрад носил синюю рабочую блузу, застегнутую до самого горла, а его лицо украшали реденькие, похожие на обезьяний мех бакенбарды, столь ценимые его сородичами как признак благочестия.

Карету дамы починили быстрее, чем затянулась рана на сердце Конрада. Стоило ему закрыть глаза, как перед его мысленным взором представал образ прелестного создания с напудренным лицом, капризными губками и озорными глазами, черными, как эбеновая ручка ее зонтика из сиреневого шелка. С тех пор Конрад уже не мог довольствоваться брюквой и соседками с косичками. Он должен был найти свою Трою и отыскать Елену Прекрасную. Он продал ферму, пыльными дорогами добрел до Филадельфии, а там, будучи, как все набожные люди, человеком довольно практичным, вложил свой небольшой капитал в одно прибыльное дело, владелец которого обещал научить его ремеслу.

Без денег, без доступа в общество, где вращалась эта элегантная особа, Конрад был от нее так же далеко, как если бы остался у себя в деревне. Но его вера не слабела. Он верил, что будет снова держать ее в объятиях, подобно тому, как верил в зло и грех.

И чудо свершилось. Прошло не так уж много лет, и Конрад был еще достаточно молод, чтобы радоваться исполненному желанию. Он обнимал ее, и сердце колотилось в его груди так сильно, что буквально оживляло все вокруг. И снова, как в тот жаркий день, когда он впервые держал ее в объятиях, веки над темными глазами приподнялись и…

– Как ему это удалось? – спросил Марк. – Как он с ней познакомился?

Я отмахнулся от вопроса.

– Никогда еще она не была столь прекрасной, как в тот миг, и, хотя в городе о ней перешептывались, а ее репутация оставляла желать лучшего, Конраду казалось, что он впервые видит такую чистоту, запечатленную на мраморном лбу, и такую строгость плотно сомкнутых губ. Простим Конраду его помрачение. В подобные минуты мужской ум не способен достичь логических высот. Учтите, что леди была во всем белом, от кончиков атласных туфелек и до венка из цветов на темноволосой голове. Лиловые тени в складках савана…

На этом слове Марк отшатнулся.

Я с невинным видом посмотрел на него.

– Ну да, савана. В те времена его еще использовали.

– Она что, была мертва? – спросил он, выговаривая слова так медленно и осторожно, будто они сочились ядом.

– Похоже, я забыл упомянуть, что он пошел в ученье к гробовщику. И хотя врач объявил, что она была мертва еще до того, как позвали Конрада, он после…

Глаза Марка темными дырами пылали на застывшем бледном лице. Губы кривились, словно от горечи отравленного плода.

– Не знаю, правдива ли эта история, – сказал я, чувствуя его волнение и торопясь закончить рассказ. – Но раз уж Конрад родился и вырос среди людей, которые не одобряют фантазии, приходится ему верить. Он вернулся к себе в деревню, и все говорили, что женщины перестали для него существовать. Даже если бы он познал живую любовь, а потом ее потерял, вряд ли бы это событие нанесло ему рану глубже, чем этот краткий экскурс в некрофилию.

Гром прогремел еще ближе. Небо пожелтело. Когда мы выходили из сада, я осторожно коснулся руки Марка.

– Скажите, Макферсон, сколько вы готовы заплатить за портрет?

Он смерил меня злобным взглядом.

– А вы, Лайдекер, гуляли по ночам возле дома Лоры до того, как ее убили, или приобрели эту привычку уже после ее смерти?

Над нами прогремел гром. Приближалась гроза.