Читать книгу Пчела-плотник - Виктор Улин - Страница 11

-–

Оглавление

Но тогда было тогда, а сейчас было сейчас.

Сегодня само воспоминание о конвульсиях той единственной пойманной пчелы-плотника вызывало у Андрианова и отвращение и жалость и стыд за себя прежнего.

Тем более, что убивал он бессловесных тварей не ради хлеба насущного, а из дилетантского интереса. Именно дилетантского: без устали ловя и засушивая насекомых, Юра не заботился о мерах по их сохранности. И великолепную коллекцию его – повторяя вариант незадачливого героя эстонского романа – за одну зиму безвозвратно попортил музейный жук…

Прошли годы, мировосприятие несостоявшегося энтомолога изменилось коренным образом. Не просто коренным, а повернулось на 180 градусов.

Теперь любая – любая, хоть самая маленькая, короткая и никчемная – жизнь казалось ему самоценной. И он уже не понимал, как мог брать на себя роль бога, укорачивая ее хоть на несколько минут.

Во всяком случае, лет 6 назад на этой же террасе, где одна из так и не познанных женщин – донельзя практичная Светлана – варила варенье из только что собранной сакуры, он был занят делом.

Вылавливал из пахучей пены свалившихся туда ос, промывал чистой водой и выкладывал сушиться на карниз под окном.

Осы, кажется, были благодарны, потому что ни одна из спасаемых не пыталась его ужалить.

Но для понимания и восхождения потребовалось прожить долго. И ощутить наконец в себе даже не подспудное, а имманентное единение с природой…

Единение той глубины, какое имела выросшая на его глазах ель – имевшая метров 20 высоты и такой же длины конусообразный корень. Уходящий в землю невидимо, но держащий огромную крону так, что дерево стояло на самом краю террасы не боясь ни ветров, ни снега, ни оползней.

А вот у него, Юрия Ивановича Андрианова, корней не имелось.

Ни конусообразных, ни еще каких-то – или были когда-то, да рассосались бесследно, что теперь уже не имело значения.

Как не имело теперь значения ничего вообще.

Пчела смолкла; то ли на что-то села, то ли улетела за дом.

Андрианов налил 3-ю рюмку.

Коньяк пах уже не так мерзко.

Точнее, не пах совсем. Обоняние обладало замечательным свойством: через некоторое отключало любой запах, даже самый неприятный.

Иначе, будучи трезвым, он задохнулся бы от смрада соседских нужников, выстроенных слева и справа на межах и не промывавшихся с сотворения мира.

Эти соседи, городские внешне, остались деревенскими.

Деревня, косорылая, короткопалая и кривоногая российская деревня – сидящая на табуретках, поедающая ложками жареную картошку, трущая тарелки старым носком без понятия о посудомоечной машине и испражняющаяся в вонючую дырку при современной доступности биотуалетов – всю жизнь была сущностью, самой ненавидимой Юрием Ивановичем и более других ему досаждавшей.

Ненависть подчинялась III закону Ньютона: она была взаимной. Андрианов не замечал вокруг себя огородных обезьян в драных штанах, оно тихо гадило, выливая ночные горшки с дорожки на его луговую террасу. Это быдло, окружающее его по жизни, он бы скрутил в бараний рог – но увы, всегда был в меньшинстве. Сам себе казался белой вороной, залетевшей в кучу свиней.

Но сейчас он не ощущал омерзительных миазмов, хотя запахи воспринимал с особой остротой.

Впрочем, в последние годы, почти утратив зрение, он обнаружил невероятное обострение остальных органов чувств, особенно слуха. Даже знакомых людей он узнавал прежде по звуку шагов и тембру голоса, а уж потом, подойдя вплотную, различал лица.

Он подумал о звуках – и тут же услышал слабый шорох.

Шуршание шло из-под ели – с узкой полоски между серыми бетонными плитами террасы и такими же, поставленными вертикально по краю для удержания осыпающейся земли.

В детские годы Юры Андрианова там росла обычная трава.

Позже на том месте Юрий Иванович несколько лет подряд безуспешно высаживал привезенные из леса сумрачные папоротники. Которые, выстроенные в ряд, сначала вроде бы принимались, на 2-й сезон начинали сохнуть через один, на 3-й исчезали полностью.

А еще позже на месте папоротников сами по себе разрослись откуда-то взявшиеся ландыши. И каждую весну радовали глаз своими серебряными звоночками, а душу – тонким ароматом.

Сейчас ландыши не только отцвели, но и высохли; под елью виднелись их серые скрученные листья, напоминающие шероховатые шкурки оберточной бумаги, среди которой расплывчато алели капельки ягод. А шелестела там ящерица – одна из тех динозавров, ради которых он пытался культивировать еще более древнее нецветковое растение.

Зная, что ничего не увидит, Юрий Иванович все-таки привстал – неловко взмахнул локтем, задел коньячную бутылку, громыхнул донышком по столу.

Шелест мгновенно смолк: ящерица замерла, притаилась среди ландышевых листьев, будто ее там не существовало. И намеревалась сидеть с неподражаемым терпением пресмыкающихся, таиться до тех пор, пока не решит, что иллюзорная опасность исчезла.

Андрианов знал повадки этих милых существ по прежней жизни, когда осторожно ловил их, держал на ладони, гладил шелковисто-бисерные теплые спинки и даже давал себя кусать.

У ящерицы были золотистые умные глаза и очень острые коготки на длинных гибких пальцах. Серая – точнее, песочно-коричневая с темными пятнышками – она идеально сливалась хоть с сухими листьями ландышей, хоть с голой замусоренной землей, хоть с качающимися стеблями травы, между которых могла пробираться, изгибаясь с неподражаемой грацией.

Пол ее определил бы только дипломированный герпетолог. Лишь весной самцы приобретали малахитовую раскраску, чтобы привлекать к себе сереньких самочек. Сейчас они снова сделались такими же неприметными, хотя многим предстояло перезимовать в глубоких норках-дырочках, чтобы весной снова налиться зеленью во славу любви, без которой не мыслилась сама жизнь.

Та жизнь, которая теперь казалась Андрианову бесценной.

Каковой и была любая жизнь, кроме его собственной.

Ящерица сидела тихо-тихо.

Он посмотрел на готовую рюмку.

Закусывать уже не хотелось, хмель свободно плясал вверх и вниз и слева направо в его невесомом теле.

Пчела-плотник

Подняться наверх