Читать книгу Пушкин. Побег из прошлого - Виктор Юнак - Страница 8

Если бы Пушкин лично не удостоверился в том, что он в самом деле беседует с пришельцем из будущего, он бы не поверил всему тому, что рассказал ему Романов о самом восстании, и о судьбе участников двух обществ – Северного и Южного. Особенно подействовали на поэта его же собственные стихи, точнее, эпиграмма, которую он еще не написал, но которые ему процитировал Михаил Романов о своем однофамильце Николае Романове:

– Едва царем он стал,

Как разом начудесил

Сто двадцать человек тотчас в Сибирь сослал

Да пятерых повесил.

– Узнаю себя, мой стиль! – усмехнулся Пушкин. – Неужели это я так о Николае Павловиче?

– Увы! Но это правда. Как правда и то, что он вас пожалеет, и не отправит в Сибирь вслед за вашими друзьями. Правда, ссылки вам все равно избежать не удастся, с той лишь разницей, что вы окажетесь не на севере, а на юге.

– Забавно! А можешь ли ты еще что-нибудь рассказать о моем будущем?

– Стоит ли, Саша?.. Ой, простите! – Романов прикрыл рот ладонью, испугавшись своей фамильярности.

– Нормально! – улыбнулся Пушкин. – Мы же приблизительно одного возраста, ты даже постарше будешь. Так что, вполне можем, безо всяких обид, перейти на «ты». А что касается – стоит или не стоит, то скажу так: так нечестно.

– Что нечестно?

– Ну, ты знаешь мое будущее, а я даже о твоем настоящем не имею ни малейшего представления.

– Ну, хорошо! Кое-что могу рассказать.

Пушкин удобно развалился в кресле и приготовился слушать. Романов минуту думал, что же он может раскрыть поэту о его будущем.

– Только позволь мне, Саша, все-таки полностью не раскрывать всю правду, а говорить с некоей загадкою?

Пушкин недовольно поморщился, но все же согласился.

– Ладно! Загадки я люблю.

– Ну, скажем, через пару-тройку лет, ты сначала будешь, как ты сам об этом выразишься: «Я влюблен, я очарован, в общем, я огончарован!»

– Это о ком?

– Ну, ты же мне разрешил говорить загадками. Больше я тебе здесь ничего не раскрою. Добавлю лишь, что ты женишься и у тебя будет четверо детей: Сашка, Машка, Гришка, Наташка.

– Шарман! – захлопал в ладони Пушкин. – Еще хочу!

– Нет, Александр Сергеевич! Нужно дело делать! Я для этого и прибыл на двести лет назад. Иначе мы упустим время.

– Согласен! – вздохнул Пушкин. – Завтра же с утра едешь в Питер. Сейчас я сделаю тебе подорожный билет, без которого тебя в столицу на заставе не пустят. Да и на почтовой станции тебе никто лошадей не поменяет. На ночь остановишься в Луге. И письмо напишу друзьям. Подумаю, кому. А, знаю! Конечно же, Кондрату Рылееву!

Они проговорили еще несколько часов. Наконец, Пушкин устало потянулся, зевнул, прикрыв рот ладонью.

– Вот что, друг мой, Романов! Надобно нам поспать хотя бы пару часов перед дорогой.

– Это верно! Отдохнуть не мешает. Куда прикажете, барин, следовать? – улыбнулся Михаил.

– В спальню родителей. Там уже и Василий твой отдыхает. Сейчас кликну слугу или няню.

– Зачем! Раздеться я и сам могу. Ты только покажи, куда идти.

– Да вот, прямо напротив кабинета.

Проводив Романова, Пушкин, однако, задержался в кабинете. Решил написать письмо Рылееву, чтобы принял, выслушал и послушал Михаила Романова. Затем сел выписывать подорожный билет, причем, задним числом и слегка измененным почерком на имя крепостного Прасковьи Александровны Осиповой, тетушки Пушкина:

«Билет. Сей дан села Тригорского человеку…»

Он мотнул головой и тут же передумал: решил и себя вписать в подорожную. Не мог он оставаться в стороне, когда в столице разворачивается такое действие. Пушкин разорвал лист, бросил его на пол, достал другой и снова начал писать, замаскировав себя под одного из тригорских крепостных Алексея Хохлова, правда, прибавив себе года три, Романова же выдал за михайловского садовника Архипа Курочкина:

«Билет. Сей дан села Тригорского людям: Алексею Хохлову росту 2 арш. 4 вер., волосы тёмнорусые, глаза голубые, бороду бреет, лет 29, да Архипу Курочкину росту 2 арш. 9 в., волосы светлорусые, брови густые, глаза… – Пушкин задумался, вспоминая, какого цвета глаза его и Романова, вспомнил, продолжил писать, – серые, бороду бреет, лет 32, в удостоверение, что они точно посланы от меня в С. Петербург по собственным моим надобностям и потому прошу Господ командующих на заставах чинить им свободный пропуск.

Сего 1825 года, Декабря 12 дня,

село Тригорское, что в Опочецком уезде.

Статская советница

Прасковья Осипова».

Пушкин приложил свою печать, подделал тетушкину подпись, еще раз перечитал написанное.

– Ничего, тетушка не обидится, а коли и узнает – не рассердится, поймет.

Одно дело сделано. Осталось написать письмо Рылееву, да и отдыхать.

«Милый мой Рылеев!

Прошу внимательно отнестись к словам подателя сего письма. Это человек весьма начитанный и посвященный во все тайны Союза спасения и Союза благоденствия. Он тебе сам все расскажет. Только прошу тебя снова и снова, будь внимателен к его словам и сделайте так, как он скажет. И не воспринимайте его, ты и остальные, умалишенным. Если получится, то у нас появляется шанс избавить Россию от самодержавия.

Прощай, мой милый, что ты пишешь?»

Однако, утром, проснувшись и позавтракав, Романов не согласился с тем, чтобы Пушкин отправился вместе с ним в Петербург:

– Пойми, Саша, я не могу на сто процентов гарантировать успех своей миссии. А ежели так, то не могу подвергать тебя, светило русской литературы, риску. Слишком жесток Николай, чтобы надеяться на его благосклонность. Коли уж он не пожалел князей с графьями, не думаю, что он пожалеет тебя. Ты же сам в одном из вариантов своей эпиграммы напишешь о нем: «С ног до головы – детина, с головы до ног – скотина». А вот если наше мероприятие увенчается успехом, буду рад встретиться с тобой в освобожденной от самодержавия столице.

Пушкин нервно вышагивал по кабинету, сломал несколько гусиных перьев, лежавших в беспорядке на его конторке. Но, в конечном итоге, согласился, однако спросил:

– Сына с собой возьмешь?

– Разумеется! Куда же я без него.

– Я дам вам на дорогу четыреста рублей, этого должно хватить. Кибитку также дам свою. Коней почаще меняйте, решительней требуй. И не поддавайся на всякие уловки смотрителя. Меня однажды станционный смотритель облапошил – двести рублей почти переплатил. На ночлег остановитесь в Луге, это почти на середине пути.

Своя кибитка позволяла ускорить поездку – дабы не перекладывать всякий раз скарб из одного места в другое. А вот лошадей лучше использовать казенных, почтовых, дабы не загонять своих. Вот за лошадей и взымались прогонные деньги – за каждую лошадь и версту. Пробег лошадью одной версты стоил в зависимости от тракта от восьми до десяти копеек.