Читать книгу Прогулка за Рубикон. Части 1 и 2 - Вилма Яковлева - Страница 10

Наступила весенняя засуха. На Фивы несколько раз налетал ветер пустыни. На траву и деревья легла серая пыль.

Нефер жил в мастерской своего учителя в полном одиночестве. Днем он долбил камень, а в сумерках выходил гулять вдоль реки.

Судоходство по Нилу почти полностью прекратилось. Под опустевшими причалами чернели разводы ила, вода стала красновато-бурой, словно туда подмешали кровь.

Иногда он забредал в покинутый храм и с тоской смотрел на пустое место в центре зала, где недавно стояла скульптура Амон-Асет. Предметом его грез и фантазий теперь была Таисмет.

Таисмет пришла к нему со своей подругой, чтобы передать ему мешочек с золотыми кольцами.

Девушки были обернуты в тонкую льняную ткань и защищены от солнца оплечьем, расшитым бусами. Волосы, схваченные лобной повязкой, свободно ниспадали на воротник. У Таисмет к запястью был привязан амулет тонкой работы, охраняющий от злых чар.

Будучи учеником скульптора, Нефер тщательно изучил внешность различных народов, населяющих Фивы. На первое место он ставил тип, к которому относилась Таисмет. Смуглый оттенок кожи, но намного светлее, чем у большинства египтян, прямой нос, высокий лоб, изящные руки и ноги. Эти признаки отличали многих представителей египетской знати. Нефер прочитал много древних текстов, чтобы узнать, не являются ли египетские фараоны, жрецы и высшие сановники потомками какого-то другого народа, пришедшего с севера. Но об этом ничего не было известно.

Подруга Таисмет, Теистере, была намного темнее и обладала красотой пустыни на закате солнца. Возможно, это говорило о примеси нубийской крови, но прямые черные волосы делали ее египтянкой. Когда она чуть приподняла платье, Нефер заметил, что одна нога у нее короче другой и покоится на утолщенной подошве сандалии.

Таисмет удивленно осматривала мастерскую.

– Это скульптура Исет?

– Да.

– Но твой дом не святое место.

– Ну и что?

– Что ты вообще о ней знаешь?

– Если бы я о ней ничего не знал, то мне бы не удалось восстановить скульптуру Амон-Асет.

– И все же!

Нефер повернул скульптуру Исет так, чтобы на ее лицо упала тень.

– Когда Исида воскресила Осириса и Сет был побежден, она не позволила его уничтожить. Нельзя, чтобы в мире существовало только добро или зло. Должно быть их смешение, чтобы было прекрасно.

Таисмет не могла скрыть улыбки:

– Теперь я понимаю, почему по лицу Амон-Асет иногда пробегает тень злобы.

– Да, но именно поэтому она прекрасна.

Нефер опустил глаза, стараясь не смотреть. Девушки стояли между ним и ярко освещенным окном, от этого их стройные фигуры ясно проступали сквозь тонкую ткань одежды.

– Что ты еще умеешь делать?

– Я «знаю вещи»[22], красиво пишу и рисую, умею вырезать барельефы. Но все тайны производства скульптур мне еще недоступны.

– Ты будешь искать другого учителя?

– Нет! Себайт моего учителя не имеет равных[23]. Его скульптуры живут своей внутренней жизнью. Как иероглиф, за которым скрывается недоступный для непосвященных смысл. Если я начну учиться другому, потеряю то, что уже приобрел.

Неожиданно для себя Нефер преодолел смущение и был готов говорить о своей работе весь день. Он непроизвольно взял Таисмет за руку и повел по кладовым мастерской. Ее спутница молча следовала за ними.

– Это – скульптура дочери Амон-Ра, царицы Хатшепсут, первой из прекраснейших. А вот это копия скульптуры еще одной дочери Амон-Ра – Нефертити. Учитель сказал, что женщинам на египетском троне не везло. Следующие правители пытались уничтожить их имена.

– Почему?

– Мудрость женщин похожа на мудрость жрецов: вместо мечей – слова, вместо копий – оковы, но не на тело, а на душу. Коварство женщины может нанести такой удар, что после него любое счастье покажется горьким.

– Значит, у женщин – царей Египта – нет никаких надежд на воскресение.

– Не больше и не меньше, чем у других царей, которых забыли сразу же после смерти. Теперь народ грабит их могилы. Мой учитель говорил: мертвого царя закапывают в землю, а маленького котенка поят теплым молоком. Главное для вечной жизни – это сохранить имя. Тогда остается надежда. Я верю в магическую силу письма. Мы с учителем восстановили изваяния и имена цариц Хатшепсут и Нефертити. Но на задворках храма лежат осколки еще нескольких десятков скульптур. Кто они, я не знаю.

Нефер говорил о неповторимости углубленного рельефа стен, создающего неожиданно богатую игру светотени, об изобретенной им краске, которая держится на камне и отражает изменение наклона лучей заходящего солнца причудливой игрой оттенков цвета – от ярко-красного до нежно-розового так, что изображение видно очень далеко.

Когда он стал углубляться в детали, Таисмет нетерпеливо спросила о том, что ее волновало в последнее время:

– Как ты думаешь, почему кто-то может прервать мирное течение времени и получить что-то за счет других? Почему не вмешиваются боги?

Нефер удивленно поднял на нее глаза. Он не мог поверить, что его мнение может кого-то заинтересовать, особенно Таисмет, которую считали самой умной женщиной Верхнего Египта.

– Учитель говорил, что боги редко влезают в дела людей, – его голос немного дрожал. – Они лишь подводят итог их жизни. И еще он говорил, что богов нельзя искушать долгим успехом, ибо следует расплата. Боги уже покарали неисчислимое количество людей и народов, которые забыли, в каком мире они живут. Удачи должны сменяться неудачами, счастье – несчастьями, победы – поражениями, ибо это предохраняет нас от более сокрушительных ударов судьбы. Вот и Египет…

– Что Египет?

– Он был слишком надменным, поэтому скоро превратится в царство теней.

– Что еще тебе говорил учитель?

– Он сказал, что после недомолвок, тайн и забвения неизбежно наступает момент истины.

– Он был в этом уверен?

– Да. Еще учитель говорил, что иногда лучше ничего не знать.

Благодарно погладив Нефера по щеке, Таисмет вместе с подругой вышла наружу. Нефер долго смотрел им вслед. Девушек так сильно освещало солнцем, что они выделялись на фоне светлого неба темными силуэтами.

Покинув мастерскую, девушки пошли на протоку, в которой благодаря глубине еще сохранилась прохладная вода.

Сбросив одежду, Таисмет нырнула в воду и быстро достигла дна. Там она перевернулась на спину, чтобы увидеть сквозь толщу воды далекий солнечный свет. Но деревья над ней плотно сплели свои ветви, были видны лишь пляшущие солнечные блики.

Она вынырнула среди плавающих лотосов, над которыми вились стрекозы, и, нащупав ногой ослизлый ствол дерева, вышла на берег.

Теист сидела на песке, упрев подбородок в высоко поднятые колени. Она оглядела фигуру Таисмет и провела ладонью по воздуху, повторив ее очертания.

– Ты богиня!

Таисмет засмеялась и отрицательно покачала головой.

– Нет, я простая смертная. Почему ты не купаешься? Вода как сон избавляет от дневной тяжести.

– Ты же знаешь, я не люблю воду. Да и нагота – удел подневольных людей.

– Я так не считаю – это привилегия царей и богов.

Теист подошла к краю воды чуть приподняла платье и прикоснулась к поверхности воды кончиками пальцев. Потом нагнулась, пытаясь разглядеть сверкающие плавники золотых рыбок.

– Нет, это не моя стихия. Но я могу станцевать воду.

Теист подняла руки над головой, ладонями вверх, и стала медленно выгибаться назад, устремив глаза на свою грудь. Когда верхняя часть ее тела приняла горизонтальное положение, она выпрямилась изящной волной и, не сходя с места, стала вращаться то в одну, то в другую сторону, быстро перебирая ступнями босых ног. Длинные черные волосы рассыпались по плечам.

Таисмет захлопала в ладоши.

– Потрясающе! Мужчины, должно быть, от тебя без ума.

– Ты же знаешь, в выборе мужчин я свободна, но еще никто не заполучил меня на свое ложе.

– В тебе совсем нет женской слабости.

– Да, окружающие начали мне повиноваться уже в те годы, когда я сама больше всего нуждалась в руководстве, – Теист убрала волосы с лица. – Но ты сильнее меня.

– Не знаю. Когда ты рядом, я чувствую себя намного увереннее, – Таисмет протянула руку и усадила Теист рядом с собой. – Но мужчины тоже нужны. Разве ты не хочешь детей?

– Нет, не хочу. Как и ты.

– Еще успею. Хатхорити дает мне какое-то снадобье.

Теист внезапно вскочила на ноги, схватила руку Таисмет и начала покрывать ее горячими поцелуями.

– Когда ты станешь царицей, ты же возьмешь меня на должность своей первой подруги, правда? Ты будешь повелевать, а я – повиноваться.

– Ты с ума сошла, – удивилась Таисмет. – Откуда у тебя эти мысли? Я не собираюсь становиться царицей.

– Об этом мне проговорилась Хатхорити. Прошу, не наказывай меня. Ведь я могла сохранить это втайне от тебя.

– Какая тут тайна! Великий жрец знает о моих притязаниях на престол.

– Решайся! Любой день может стать последним. Но этот же день может стать совершенным.

– Ух! Где ты набралась этой мудрости?

– Священный ибис, отправляясь за добычей, бродит по грязному болоту, где ползают гадюки. И я подбираю знания, где попало.

– Боюсь, я не смогу пройти через все испытания, – Таисмет задумчиво отбросила со лба мокрые волосы. – Хорошо, обещаю тебе. Ты будешь со мной, даже если мне придется покинуть Египет. Собирайся. Нам пора идти.

Теист помогла Таисмет обернуть себя тканью, удерживая ее край.

– Где твои рабыни?

– Я их отпустила.

– Ты возишься с ними больше, чем они с тобой!

Таисмет посмотрелась в зеркальце из твердой бронзы и, слегка сдвинув брови, постаралась придать себе грозный вид.

– Я не хочу, чтобы до моего тела дотрагивались раздраженные пальцы. У меня и так много врагов.

Теист взяла из ее рук зеркало.

– Откуда у тебя это чудо?

– Этими зеркалами уже неделю торгуют финикийские купцы. Если хочешь, возьми его себе.

– Что ты еще у них купила?

– Ничего. Я примеряла парики, но ни один из них мне не подошел: слишком тяжелые, слишком замысловатые. Следовать моде становится все труднее.

– Я предпочитаю покрывать голову платком.

– Так делают только «те, кто на песке»[24]. А теперь в моду входит все египетское времен древнего царства.

– Трудно менять вкусы.

– Ты пойдешь со мной сегодня ночью к Исет?

– Почему сегодня?

– Я переполнена быстротекущим временем. И мне надо разобраться в себе.

– А для меня время течет медленно, как Нил зимой, – Теист с шутливой покорностью склонила голову перед Таисмет. – Ты можешь быть уверена, с тобой я пойду хоть на край света!

Кагемни встретил Ноя на пороге своего дома.

– Да исполнится тебе 110 лет[25].

 Ной прижался щекой к щеке старика. Он верил Кагемни как никому другому. Старик всегда был начеку, всегда был способен принимать правильные решения, произносить нужные слова и совершать поступки.

– Прежде всего я хочу понять, что происходит в Египте, – сказал Ной. – Есть ли смысл в том, о чем говорит Таисмет?

Задавая Кагемни вопросы, Ной старался, прежде всего, понять, неужели этот умудренный опытом старик отважится на бунт.

– Сколько тебя не было в Египте?

– Три года.

– Долгий срок. Все это время народ внимал ереси жрецов Амона, предавался разврату, пьянствовал и воровал! Ты заметил, как изменились Фивы?

– Да, появилось много богатых людей, – Ной взял из большой вазы, стоящей на маленьком столе, большую гроздь винограда.

– Это были прекрасные годы для тех, чей успех в жизни зависит от хаоса и неразберихи. Знаешь, почему много богатых? Потому что стало еще больше бедных, – у Кагемни сбилось дыхание, и он со свистом втянул в себя воздух. – Когда ломаются устои, люди превращаются в шакалов. Царские амбары разворованы. Зерно распродается втридорога или вывозится в Ливию. Поля засеяны ячменем, из которого делают пиво, и этим пивом спаивают простой народ, чтобы он не роптал. Фивы уже давно превратились в огромную столицу смерти. Детей рождается все меньше и меньше, мало кто доживает до пяти лет. Город забит голодранцами с северных и южных окраин Египта, из неведомых просторов Азии. Кого тут только нет: ливийские наемники, которым уже год не платят жалование, торговцы из Библа и Финикии, непонятные люди – потомки какого-то Иосифа, который служил великому Сети, проходимцы с берегов Библа. Не город, а проходной двор! Люди озлоблены от тесноты, шума, крика, воровства и драк. Скоро красивой женщине нельзя будет появиться на улице. Везде Азия! Сплошная Азия! Нет больше египтян!

– Бог покидает страну, в которой плохой правитель, – заметил Ной.

– Да, от Сиамуна нет никакого толка. Сидит себе на севере, в Танисе[26], и плевать ему на все, что южнее Мемфиса. Номовая знать совершенно отбилась от рук. Повсюду на Ниле появляются цари-самозванцы. Богов тоже разобрали по номам, каждый из них покровительствует своему клочку земли.

– Так было и раньше.

– Много чего было раньше. Но еще никогда поклонение разным богам не создавало разных египтян, – Кагемни тяжело вздохнул. – На границах номов жители забрасывают грязью статуи чужих богов, а наемники закидывают их камнями из пращей. Для них египетское вообще не свято.

– Значит, всему пришел конец?

Кагемни снова вздохнул.

– Я знаю одно: знать, предавшая государство, и народ, потерявший интерес к жизни, – вместе окончат свой путь в помойной яме.

– Может, не все еще потеряно? – вяло возразил Ной. – Поругание иногда укрепляет душу. Вспомни то время, когда в Египте хозяйничали гиксосы. Они издевались над народом, но в конце концов были изгнаны.

– Ты говоришь о внешних врагах. С ними справиться не так сложно. Сейчас Египет разрушают сами египтяне. А это куда страшнее. Страна разваливается изнутри. Жрецы и номовая знать, вся эта свора трусливых псов, мечтает только об одном – лишить страну всякой власти, чтобы воровать без страха.

– Тебе не кажется, что ты слишком идеализируешь прошлое. Когда оно было настоящим, то обладало той же пустотой.

– Может быть. Чем старше я становлюсь, тем больше печали приходит. Но одно я знаю наверняка: надо возвратиться к тем временам, когда Египет поворачивался к остальному миру спиной, и заняться своими делами.

– А что первый жрец?

– Первый? О-о, когда кто-то тонет, что-то всплывает. По-моему, им овладело безумие. Он уже надел доспехи из тайных знаков и присвоил себе кучу новых титулов: «Сын Амона», распорядитель житниц, правитель Куша, глава войск, «казначей бога» и в довершение всего он взял себе тронное имя Тит-Хеперу-Ра.

– Знаю!

– Этому сукиному сыну нужна власть, но не во славу Египта, а на потребу низменным инстинктам. Правда, он пытается подражать Менхеперре[27]. Но ему до него далеко. Редкая сволочь! После Менхеперры никто из великих жрецов не пытался надеть на голову царскую корону.

– Я тоже думал, что великие жрецы забыли дорогу на светский престол. Но нет. У Титуса – как мы его зовем – большие планы. Он считает, что лучше быть первым в Фивах, чем вторым в Танисе. Дело лишь за божественным откровением. Он сам его напишет, произнесет, истолкует и огласит. Ладно, хватит о нем.

– Кто у него чати[28]?

– Некто Буль Бур, пришедший откуда-то с Севера.

Кагемни сморщился от боли и вынул из стоящего перед ним сосуда несколько устриц. Открыв беззубый рот, он положил прохладные устрицы на воспаленные десна. Ной понял, что ему трудно говорить.

Некоторое время они молчали.

– Буль Бур управляет Белым домом[29], – наконец прошамкал Кагемни.– Он собирает Совет, пишет указы от имени Титуса. Пытается всех убедить, что правление Титуса предрешено самими богами. За это ему присвоили высший жреческий сан, хотя он не одухотворен ни Ху, ни Сиа[30]. Теперь он не просто Буль Бур, а Ур Буль Бур[31], – Кагемни громко высморкался. – Эта мразь берет мзду даже за принесение жертвы богам. Но ничего! Есть еще Высшая Справедливость. Его дела будут взвешены на весах времени, и грозный судия Атму[32] превратит его душу в то животное, которому он уподобился своими пороками при жизни.

– Как им удается управлять Фивами?

– Их сила в ста глазах. Город наводнен доносчиками.

– Я видел толпы голодных.

– Да, я говорил с Титусом и сказал ему, что велик тот владыка, чье богатство заключается в счастливых людях. Знаешь, что он мне ответил? Он ответил мне, что беднота дает представление о широте жизни. Как было бы тесно, если бы страна состояла только из богатых людей! Представь, он так и сказал! Что я мог на это ему ответить? Недаром древние говорили, что чем больше живот, тем шире взгляд на жизнь. Мой живот в три раза меньше, чем у Титуса, и нечего мне было лезть к нему с разговорами.

Кагемни встал, подошел к окну и выплюнул устрицы наружу.

– Но самое ужасное в том, что начали торговать землей. Это конец всему. Захват земли оправдывается знамениями бога в пользу совершенно конкретных лиц. Оракулы записывают знамения на папирус. А ты прекрасно знаешь – то, что написано на папирусе, не исчезает даже в огне. Я видел сотни бумаг на землю. Правая рука Буль Бура, некто Хувхор, которому Титус присвоил звание «почтенный хранитель тайн», провел опись царских земель и тайно приписал храму тысячу арур земли.

– Теперь понятно, откуда в центре Фив богатый жреческий квартал, – Ной высыпал косточки винограда, скопившиеся в руке, на тарелку.

– Да, – согласился Кагемни. – Людьми движет не воля богов, а алчность. Когда я думаю об этом, то впадаю в ересь. Какая разница, кто будет править Египтом. Главное – сохранить собственность и привилегии.

– При гиксосах египтянам тоже жилось несладко.

– Так было только в Дельте, – Кагемни устало растягивал слова. – А номовую знать Юга гиксосы вполне устраивали. Даже больше, чем власть царя. Вспомни, что написано в школьных папирусах. Когда царь Камос призывал вельмож южных номов присоединиться к нему, чтобы изгнать врагов, что они ему ответили? Что им присутствие гиксосов в стране не мешает, – Кагемни прикрыл глаза и процитировал: «Нам спокойно в нашей части Египта. Крепки Фивы и Суана вплоть до страны Куш[33]. Возделываются лучшие земли. Быки наши пасутся в зарослях. Полба доставляется нашим свиньям. Мы владеем землей! Вот когда придет тот, кто станет действовать во вред нам, вот тогда мы и выступим против него». Видишь, я, старик, помню эти слова наизусть!

– Так, что ты предлагаешь?

– Пока ничего конкретного, – Кагемни совсем сник. – Чтобы поднять народ на борьбу, его надо обмануть. Но как? Не знаю. Надо ждать. Я послал двух человек в Танис. Одного с моим письмом к Сиамуну. Второй должен узнать, что происходит в Танисе, и рассказать нам. Тогда и примем решение, – Кагемни порылся в своих одеждах. – Вот мое письмо в Танис.

Ной быстро пробежал письмо глазами:

«Некогда прославлявший тебя народ теперь проклинает тебя. Трепетавшие некогда перед тобой соседи засылают в страну своих людей для разжигания смут и готовят войска для вторжения. Некогда богатая казна пуста. Некогда славные города наполнены мерзким развратом. Еще никогда истина не освещала пустыню. Похоть и воровство – вот удел народа. Разрушаются семьи. Жизнь опустошает душу. Люди ищут решение своих проблем через подкуп, разврат, ханжество, лицемерие и предательство. За реками вина не видно богов. Лишь немногие хотят услышать истину. И во всем этом повинен ты. Ты царь, который променял благословение и мудрость на грехи этого мира. Остановись у последней черты, за которой вечная смерть. Заклинаю тебя».

– Сильно!

– Мне нечего терять. Я уже на пути к Осирису. Правда, не думаю, что мне удастся упокоиться с честью. Народ требует отмены погребальных привилегий, – у Кагемни на глазах навернулись слезы.

Погруженный в размышления, Ной поедал виноград, отрывая ягоды одну за другой и не замечая его вкуса.

– Ты мне не рассказал, что происходит в Куше? – встрепенулся Кагемни.

– Война с нубийцами – только вопрос времени, – Ной кинул в рот последнюю виноградину. – Между четвертым и шестым порогом Великой реки начинается объединение племен. Как только слухи о наших распрях достигнут Нубии, они ринутся на Север. И нам их не сдержать. После ухода моего корпуса южная граница осталась неприкрытой. У третьих порогов какие-то банды перерезали весь скот египтян. В крепости Бухен[34] нет никого. Нубийцы легко дойдут до Головы Юга[35].

– А что будет с египтянами, которые живут в Куше?

– Народ погибнет. А о египетских жрецах в храмах Амона можно не беспокоиться. Они тоже хотят независимости Нубии от Египта. Зачем им Фивы? Я видел кушитскую царицу Анатере в головном уборе Исиды. Они там все уже поклоняются нашим богам, – Ной щелкнул пальцами. – Ох, и красивая же баба! Египетские жрецы ползают перед ней на брюхе.

– Да, нет больше египтян, – повторил Кагемни.

Ной понял, что пора заканчивать разговор. Но ему хотелось еще кое-что узнать.

– По дороге сюда мой корпус голодал. Нас пытались разместить в каких-то сараях, но мы вернули свои казармы.

– Знаю. Ты поссорился с самим Буль Буром.

– Ур Буль Буром!

– Кстати, мне донесли, что он готов обвинить тебя в воровстве военной добычи в Нубии. Что там у тебя произошло?

Ной грустно улыбнулся:

– Я выгрузил почти весь свой груз в Семне и принял на борт беженцев. Им еле хватило места. Если Буль Бур выдвинет против меня обвинение, я буду требовать суда в Танисе, поскольку формально я обворовал самого царя. Придется ехать в Танис. Меня там ждут не дождутся.

– Будь осторожен.

Нефер уплатил двумя золотыми кольцами за платье и новый парик, чтобы явиться к первосвященнику в приличном виде.

Титхеперура сидел в роскошном кресле. Его массивное тело было словно отлито из бронзы, а гладкая кожа, обтягивавшая крепкие мускулы, тускло отливала медью. Голову с высоким лбом охватывала диадема, посредине которой красовался золотой Урей с короной Верхнего Египта. Широкое ожерелье-воротник из драгоценных камней покрывало половину груди, а нижняя часть была обернута широкой повязкой. Обнаженные руки украшали золотые обручи.

– Я предлагаю тебе должность писца и хранителя тайн некоторых моих дел. Но боюсь ошибиться, – низкий голос первосвященника рождался где-то в глубине его широкой груди.

– Мои дарования скромны, но службой у вас я смогу прославить богов, давших нам письменность, – ответил Нефер.

Титхеперура кивнул головой:

– Вот и прославишь. Кто твои родители?

– Я ничего о них не знаю. Говорят, что они погибли, когда орды нубийцев напали на Верхний Кемт.

– Было такое. А где ты учился?

– Меня отдали в жреческую школу в Оне, вы знаете, она лучшая в Кемте. Но я не захотел становиться жрецом и пошел учиться на скульптора и писца. Много работал. Но до сих пор не имею звания писца, получившего дощечку.

– Это поправимо. Завтра же ты все получишь, если справишься с сегодняшним заданием.

– Справлюсь, – Нефер повернул руку, чтобы были видны иероглифы у него на запястье. – Мне помогут эти иероглифы.

– Что они значат.

– Это оберегающий знак. Меня обвиняют в кощунстве.

– Почему?

– Меня не любят. Всем другим скрибам очень дорого обошлось учение. Их учили рисовать священные письмена поркой. По сто ударов в день камышовыми прутьями. Все молодые скрибы – ослы, которых бьют. Потом они остаются ослами на всю жизнь. А меня никто никогда не бил.

– Ты действительно отличаешься от других скрибов. Теперь я понял, почему. Мне говорили о твоих блестящих способностях и упорстве. Но главное – у тебя нет ни родственников, ни друзей. Это меня устраивает, ты понял? – Титхеперура передвинул свитки папируса, лежащие на столе, и с деланым равнодушием спросил: – Говорят, что ты знаешь какую-то тайну иероглифического письма.

– Никакой тайны нет. Иероглифы появились в те времена, когда боги создавали этот мир.

– Ладно. Ты будешь служить только мне, и я позабочусь о твоем будущем. Малейшая провинность будет стоить тебе головы. А теперь – за работу! Надеюсь, ты знаешь, что за неправильные записи в официальных документах закон предписывает отсекать руку? Да? И что я делаю с теми, кто не держит язык за зубами, тоже знаешь.

Нефер сел на пол и разложил перед собой письменные принадлежности: сухие краски и чернила, миниатюрную каменную ступу с пестиком для растирания красок, кисточки маленький сосуд с водой. Потом скрестил ноги и положил на колени развернутую часть папируса. Поддерживая его левой рукой, он смочил кисточку и стал ждать.

На низком столе лежал запечатанный свиток папируса. Это было послание фараона. Но сначала Титхеперура просмотрел обычные письма. Нефер записывал его краткие замечания, чтобы по ним подготовить ответ.

Первосвященник быстро устал, и последний папирус Нефер зачитал вслух:

«Я – свободная женщина Египта. Я вырастила восемь детей и обеспечила их всем необходимым для начала их взрослой жизни. Но теперь я постарела и созерцаю, что мои дети не заботятся обо мне больше. Поэтому я передам мою собственность тем, кто позаботился обо мне, и не дам ничего тем, кто пренебрег мной. Половину того, что я имею, завещаю храму Амона и надеюсь, что его слуги защитят меня от мести моих детей».

– Ответь ей самыми проникновенными словами благодарности, какие только знаешь, и заверь ее в нашем почтении.

Наконец первосвященник сломал восковую печать и развернул свиток с посланием фараона.

Краем глаза Нефер увидел, как Титхеперура пожал плечами, встал со стула и, прислонившись спиной к колонне, погрузился в глубокое раздумье. Время от времени он прихлебывал из кружки. Свиток лежал на столе. Нефер судорожно пытался прочесть текст, перевернутый вверх ногами. Ему удалось прочитать несколько строк.

 «…Мой дорогой сын несравненной сестры моей младшей Алчет, первый пророк храма Амона в Фивах, вице-король Нубии. Обращаюсь к тебе с просьбой, хотя могу приказать. Побежденные, но подлые народы моря нарушили мир и дружбу, которые его предки заключили с нашими предками. Они забыли власть наших богов. Они высадились на ливийских землях и стоят лагерем около Термы. Да соизволит первый пророк Амона, вице-король Нубии, главнокомандующий армиями Юга, прислать часть воинов Фиванского и Нубийских корпусов для защиты Таниса. Если ты промедлишь, мы погибли…»

Чем дольше Титхеперура думал, тем спокойнее становилось его лицо. «Это письмо слабого правителя, способного только гонять по постели своих многочисленных жен», – пробормотал он про себя, но губы его шевелились, и Нефер все понял.

Подойдя к столу, первосвященник сел и еще раз прочел послание, ерзая по обивке стула пухлыми ягодицами. Потом стал диктовать ответ:

«Царь мой и мой повелитель, солнце мое, достопочтимый Нетжер-Хепер-Ра, Сиамон. единственный владелец всего Египта, земли, недр, воды, людей и животных, который царствует безраздельно. Да узнают все народы, живущие окрест, как велика наша мощь, как беззакатна наша слава! Да стекутся все народы к ногам нашим, как песчинки, гонимые ветром пустыни! Мы поразим ливийцев до западного угла неба…»

Тут Титхеперура остановился. Что писать дальше он не знал. Пусть эти дармоеды в Танисе справляются сами! Он не даст им ничего. Фиванский корпус нужен ему самому. А Нубийский корпус надо распустить: он потерпел поражение и поэтому опасен. Первосвященник погрузился в глубокие размышления. Будет еще хуже, если дать Нубийскому корпусу возможность насладиться победой над оборванцами ливийских пустынь. По дороге домой корпус сметет все на своем пути и провозгласит царем своего командира. Этого самонадеянного выскочку Ноя. Говорят, его жена царских кровей. Зачем подвергать себя опасности из-за проблем на Севере…

Нефер не умел читать чужие мысли, но по выражению лица первосвященника понял все или почти все.

На губах Титхеперуры промелькнула чуть заметная усмешка, и он кинул послание фараона Неферу.

– Я видел, что ты подглядывал, и тебе известно содержание этого письма. Что бы ты ответил?

Нефер ответил не сразу.

– Я бы сказал, что Нубийский корпус распущен. А наемникам Фиванского корпуса нечем платить жалование, и теперь они бесчинствуют на дорогах.

– Значит, ты хочешь написать правду.

– Нет, только часть правды. Это сильнее, чем ложь.

Первосвященник снова надолго задумался. За окном начало темнеть. Нефер от нечего делать вывел на ладони еще один оберегающий знак. Когда он поднял голову, первосвященник смотрел на него в упор.

– Что обо мне говорят в народе?

– Много чего. Вас не любят.

– Любят, не любят… Прибереги свою любовь для уличных девок! – первосвященник вцепился руками в подлокотники, его глаза недобро сверкнули. – Я должен внушать не любовь, а страх. Без устрашения народ не будет вести праведную жизнь. Несколько царей пытались освободить народ от страха, но это кончилось всеобщей неразберихой, – он ударил по подлокотнику кулаком. – А ты? Ты меня любишь?

У Нефера от страха на миг перехватило дыхание.

– Я люблю рисовать, и еще я люблю девушек.

Первосвященник стал заразительно смеяться:

– Смотри, при помощи своей дощечки для письма ты когда-нибудь сможешь достичь стоп фараона.

– Ваших стоп?

– Ты обвиняешь меня в том, что я хочу присвоить корону Верхнего Египта?

– Почему я? Об этом теперь судачат на каждом углу.

– А если и так, какое право ты имеешь распускать язык в священных покоях Амона?!

– Я не распускаю язык, – Нефер понимал, что сильно рискует. – Я просто хочу сказать, что нет смысла менять беспредельную власть над духом на ограниченную власть в мирских делах.

– Разве царь не имеет безграничную власть? – первосвященник удивленно поднял брови и тяжело опустился на стул.

– Нет, он должен подчиняться законам, которые ниспослали нам боги.

– С богами я как-нибудь разберусь.

Нефер пожал плечами:

– Но у Египта уже есть царь.

Титхеперура презрительно махнул рукой.

– Та-Кемт – это глыба, которую невозможно сдвинуть, не расколов ее на две части. Две земли, две короны, два царя.

– Великий и могучий Верхний Египет? – Нефер уже не мог остановиться и потому постарался придать лицу самое простодушное выражение. – А почему только Верхний и Нижний Египет? В стране десятки номов, и в каждом свой бог, а может быть, и свой царь. Почему не дать каждому местному царьку столько власти над своим народом, сколько он способен поднять?

– Ты смеешься надо мной!? – первосвященник сделал несколько нервных шагов по комнате. – Номовая знать просто вонючее дерьмо! Если бы я не знал, что ты выучился в хижине отшельника, а не в этих школах, где учат ереси, я бы отправил тебя в каменоломни. Но ты мне нужен.

Первосвященник подошел к столу, взял бронзовый шарик и бросил его в серебряную чашу. Раздался звон. В комнату вбежали слуги.

– Подготовьте палаты кебех[36]. А ты, – первосвященник повернулся к Неферу, – иди в зал. Я буду говорить, а ты записывать. Это будет моя первая тронная речь.

– Речь царя? – сболтнул Нефер.

– Вон отсюда! – рявкнул первосвященник и надменно вышел из комнаты, неся впереди свой огромный живот.

Зал был набит битком. Ближе всех к креслу первосвященника стоял визирь Буль Бур, высокий худой человек с бритым, выпуклым черепом. Его серые глаза пристально смотрели в зал, время от времени в них появлялся холодный блеск. С другой стороны стоял смотритель палат Аменемхеб. Он превратил храмовые палаты в место непотребных оргий и зарабатывал на этом неплохие деньги. Рядом с ним переминался с ноги на ногу старейшина врат Фалех, торговавший из-под полы ливанским кедром, привезенным для ремонта храмов. Позади всех стоял еще один скриб и что-то записывал в свиток папируса.

Титхеперура плотнее запахнул на себе плащ и медленно поднял взгляд. Всех присутствующих охватил непреодолимый суеверный страх.

– Там, за этими стенами, думают только о жизни, – голос первосвященника подхватило эхо, – и видят лишь сегодняшний день. А боги и я видим день завтрашний.

Первосвященник вперил свой взгляд в потолок и произнес хриплым голосом:

– Да, я разрушаю. Но я и строю. Невозможно сразу заменить старое новым, ибо тогда страна останется без закона и обычая, обратясь в сборище одичалых негодяев. Я начну с Фив, превращу их в город, открытый всему миру, связывающий народы Внутреннего моря и Великой Зелени с глубинами Африки. Я расширю границы познаваемого мира далеко на Юг. Я сохраню в золотых саркофагах мумии всех царей Египта, которые сейчас свалены в кучу в одной из пещер Долины царей, – Титхеперура медленно обвел взглядом зал. – Храмы Луксора и Корнака станут самыми величественными в мире. Я восстановлю храм великой царицы Хатшепсут, и это место станет угодно богам. Я создам хранилище рукописей. Я уже отдал приказ переписать самые древние папирусы. У меня целая армия скрибов.

Голос первосвященника достиг пророческой высоты.

Нефер атаковал папирус точными быстрыми мазками, стараясь записать каждое слово.

– Боги предназначили меня для великих дел, – прорычал Титхеперура. – Пора! Я слышу зов богов. Нельзя ждать. Наше промедление задерживает воды Нила! Фивам нужна сильная власть. Завтра же приступаю к сооружению джеда[37]. – Над толпой жрецов и чиновников повис одобрительный гул. – Ты, – первосвященник повернулся к хранителю врат, – распишешь все ритуальные действия. Вся символика должна быть соблюдена. А ты, – он повернулся к Буль Буру, – организуешь народу праздник. Все вино и пиво должно быть выпито. А мои враги… Я подумаю о них позже. Женщина не в силах остановить волю богов. Если кошку нельзя убить, опасаясь возмездия, то можно хотя бы натравить на нее собаку.

Титхеперура разразился хохотом от своей шутки, и все остальные тоже начали гоготать.