Читать книгу Прогулка за Рубикон. Части 1 и 2 - Вилма Яковлева - Страница 17

Ной плыл в Танис.

До Мемфиса Нил был зажат между двумя горными грядами, потом горы сворачивали на восток и на запад, а река разбивалась на несколько рукавов. Воды катили к морю по широкой равнине.

Ной решил отказаться от охраны. Но за его кораблем плыл еще один корабль, на котором в полной готовности находился боевой отряд нубийского корпуса численностью семь человек. Его личная гвардия. В нубийской армии их называли великолепной семеркой.

Перед отплытием Усеркаф принес ему брошенную расхитителями гробниц погребальную статуэтку. Кенотаф действительно принадлежал Амон-Асет. На его стенах наскоро были высечены тексты и сцены из ее жизни, со всеми победами и поражениями.

Ушебти оказался полым. Из него выпал кусок папируса с ничего не значащим текстом. Но Таисмет удалось его расшифровать, пользуясь только ей известным шифром.

Папирус сообщал, что Амон-Асет с небольшим отрядом прошла вверх по Нилу, потом по его притоку, пересекла высокое плоскогорье и дошла до озера, из которого вытекает Нил. Там она купила у местного племени остров.

Чтобы по этим сведениям составить карту, Ною был нужен архив Таниса.

Как папирус оказался в кенотафе, было непонятно. Возможно, кто-то из окружения Амон-Асет после ее смерти вернулся назад и дополнил картину ее жизни. Но где она похоронена, он так и не сообщил.

Недалеко от Мемфиса корабль обогнал две баржи, груженные зерном. Видимо, о них рассказывал Асут на допросе у Усеркафа.

На корабле было весело. Ной объелся жареной говядиной, баклажанами со сливками, пирожками, которые подала ему восхитительная ливийка. Ной считал себя непревзойденным любовником, но ливийка принимала такие немыслимые позы, что на третий день он запросил о пощаде.

Шкипер выбрал один из восточных рукавов Дельты и вскоре в дымке полуденных испарений показался Танис, окаймленный холмами, по склонам которых были разбросаны дома и сады. В центре города возвышался роскошный дворец царя, построенный Рамсесом Великим. Рядом высились каменные громады храмов и дворцов, с ярко раскрашенными рельефами стен.

Град Рамсеса, затмивший Фивы.

По реке сновало множество лодок, белых, желтых, красных, похожих на опавшие листья.

Причал был сплошь усеян толпами одетых в праздничные одежды горожан с зелеными ветками в руках. Слышались песни, раздавались звуки бубна и флейт. Ной понял, что народ собрали в его честь. От толпы отделилась группа молодых девушек и обвила его цветами.

На причал выехала колесница. Ной быстро вскочил на нее и, перехватив вожжи, быстро понесся во дворец.

Дворец был великолепен. Его наружные стены снизу доверху были покрыты барельефами.

Приближаясь к нему, Ной понял, что это – ловушка. Неожиданные почести, оказанные ему за бегство из нубийских земель Египта, могли означать только одно – над ним сгустились тучи.

Он подумал о бегстве. На боковой улице находилась гостиница, принадлежащая знакомому финикийскому купцу, где можно укрыться. Краем глаза он даже увидел этот огромный квадратный дом с узкими окнами. Но отступать было поздно.

Ной бросил возничему вожжи. Перед ним лежал раскаленный на солнце двор, в котором толпились солдаты и дворцовая челядь.

Еще некоторое время он медлил. Одна из лошадей ткнулась ему в руку мягкими губами.

В тронный зал можно было пройти прямо со двора. Однако Ной обошел здание и зашел в него с парадного входа, толкнув огромную, покрытую золотом кедровую дверь.

 Некоторое время он постоял у входа, вглядываясь в полумрак. Потом прошел по длинному коридору в зал фараона.

Зал был полон народу. На узорчатом мозаичном полу стояли приближенные, высшие государственные сановники, жрецы, полководцы.

Его появление вызвало тихий ропот, но все расступились, оставляя узкий проход. Стараясь не смотреть по сторонам, он медленно прошел к возвышению, на котором стоял трон из черного дерева, и облокотился об одну из колонн. Ропот постепенно смолк, воцарилась тишина. Все ждали появления царя.

Выход Сиамуна к Совету был сложным церемониалом, над которым тяготела сила древних традиций. Прошел час, но ничего не происходило. Попахивало псиной.

От нечего делать Ной окинул взглядом присутствующих. Половина из них стояла без париков. По древней традиции, ставшей последним словом моды, многие отрастили волосы на правой стороне головы и состригли на левой.

Наконец в отдаленных покоях послышался звон колокольчика и бряцание оружия. В зал вошли телохранители, а слуги внесли носилки с фараоном, который восседал на них как на троне, окруженный дымом благовоний. На нем был белый плащ, голову украшала двойная корона Египта. В руках – Крюк и Бич. Он медленно сошел с носилок, окинул взором присутствующих и воссел на трон. Направо от него встал верховный писец, налево – верховный судья с жезлом, оба в огромных париках.

Ной нащупал под одеждой кинжал. Живым он в руки этой придворной сволочи не дастся.

По знаку верховного судьи все сели на пол.

Фараон еще раз окинул взором зал и остановил свой взгляд на Ное.

– О! Царский сын Куша[56] тоже здесь.

Сохраняя хладнокровие, Ной отрезал:

– Меня позвали – я пришел.

Сиамун окинул его взглядом с ног до головы

– И даже не снял сандалий.

Ной склонился в поклоне и твердо произнес:

– Да живешь ты вечно и да наполнит слава твоих деяний оба мира. Напомню тебе, что двадцать лет назад ты пожаловал моему отцу и мне право являться пред тобой в сандалиях.

Сиамун наморщил лоб:

– Да, припоминаю, это было после славного похода на Кадеш. Что ж, подойди поближе и расскажи нам о том, как ты отдал царские земли нубийским голодранцам, которым вдруг захотелось собственного государства. Мне смешно! Ха, ха, ха! А вам? – Сиамун перевел взгляд на присутствующих. – Что будем с ним делать?

Раздались смешки, но никто ничего не сказал. Ной спокойно подошел к Сиамуну и присел невдалеке от его ног. Как только наступила тишина, он с расстановкой произнес:

– Напомню тебе, что решение вывести войска было принято здесь, в этом зале, и сообщено мне военным министром. И это было правильное решение. Нубийский корпус голодал. А в Мерое, за седьмым порогом, нубийцы уже строят будущую столицу своего государства. Лучшее, что мы можем сделать для Египта, – это отказаться от того, что не есть Египет.

– Можешь мне об этом не рассказывать, – нетерпеливо прервал его Сиамун, – твои краткие и четкие донесения давали мне возможность окинуть взглядом Куш, как будто я сам стою на вершине горы. Но ты оставил в Куше огромное количество египтян, им всем теперь грозит смерть.

– Нет, не грозит. Египетские жрецы храма Амона в Напате поддерживают кушитскую знать.

Сиамун покраснел и стал раздуваться от злости.

– Поддерживают этих оборванцев? Предатели! Я всегда говорил, что если перестают чтить скарабеев, то скоро перестанут бояться Урея. Из неуважения к власти рождается бунт. Почему ты не расправился с бунтовщиками?

– Они не бунтовщики.

– А что творится на старой границе, в Бухене[57]?

– Никакой границы больше нет.

– Абу Симбел[58]?

– Песок засыпает стелы, храмы разрушаются. Печально стоят статуи наших богов, над ними гуляет ветер пустыни.

Фараон театрально простер руки к потолку и произнес словно молитву:

– Сердца наших богов преисполнены грусти. Но зло будет наказано. То, что не было наказано сейчас, непременно будет наказано после, – Сиамун опустил руки и опять уперся взглядом в Ноя. – Надо перебросить нубийский корпус сюда, чтобы проучить ливийцев. Пора им напомнить времена Рамсеса Великого. А то наши внуки застанут их на берегах Нила. Они без колебаний разрушат наши храмы и призреют наши законы. Что вы об этом думаете? – Сиамун обратился к присутствующим. Но его слова ушли в пустоту. Он махнул рукой и снова повернулся к Ною. – Ну, а ты что об этом думаешь? Не ты ли был славен когда-то тем, что разогнал толпы бродяг, пришедших с Востока? Этих дикарей с обкромсанными бородами, намотанными на голову тряпками и длинными одеждами. Почему бы тебе не сыскать теперь славу на Западе? Правда, у ливийцев, как и у всех упрямцев, голова крепкая, хотя и вся в перьях[59]. Надо бить, бить и бить по этим головам. Придет время, и дети мерзких ливийских князьков будут чистить горшки на моей кухне, а их жены будут моими наложницами, – Сиамун сделал непристойный жест бедрами. – Ливийцы – самые подлые и самые хитрые существа на свете. Они нарушили клятву верности Египту, медлят с уплатой дани, снюхались с финикийцами и евреями. Ох уж эти евреи! Они пробираются в наши владения, как крысы в амбары: стоит одной пролезть в щелку – и за ней придут другие. Черт знает что! И еще эти рыжие, ненавижу рыжих![60] – Сиамун почувствовал, что стал заговариваться, и растерянно посмотрел по сторонам. Но через секунду его лицо опять приняло надменное выражение.

– Мы еще не оправились от предыдущей войны, – сказал Ной, – и должны окрепнуть, прежде чем начать новую.

– Чушь! – зарычал Сиамун. – Одна удачная война обогатит нашу казну, как разлив Нила – наши поля. А ты что скажешь, Хермор? – фараон перевел взгляд на правителя Дома войны.

– Народ пребывает в неге и боится смерти, – неуверенно пробормотал тот, понимая, что получит отлуп. – Только хорошо оплачиваемые наемники готовы безропотно сражаться.

– Я что-то не понимаю, – рассердился Сиамун. – Разве спасение Египта – недостаточный мотив для гибели? Неужели я обречен быть в окружении трусов, которые готовы расстаться с жизнью, стараясь ее спасти? Я истопчу ваши тени, и ваши имена позабудут на земле. А что, – Сиамун перевел взгляд на Ноя, – Великий жрец Амона не передаст нам фиванский корпус?