Читать книгу Destroyed. Падшие ангелы - Виолетта Роман - Страница 5

– Стоять, руки за голову! – человек пять в бронниках, в масках, с автоматами, нацеленными мне в лицо, вламываются в дом. Знаю, что сопротивление сделает только хуже, поэтому не рыпаюсь и беспрекословно поднимаю руки. Меня опрокидывают мордой в пол, заламывая до острой боли за спину руки.

– Лежать, бл*ть, – рычит самый борзый, тыча в лицо дулом автомата.

– Пусто, этого пакуйте, – слышится чья-то команда, и на моих руках защелкивают наручники, затем резко вздергивают кверху за шкирку, заставляя встать на ноги. Согнув пополам, ведут в газель. В руках боль дикая, в башке шум, и паника подступает. А самое главное, понимаю, что освободив девчонку, сам себе приговор подписал.

Потом все словно в тумане. Досмотр. Проверка. Камера. В голове – пустота. До последнего не верил, что сяду. Думал, Бес выручит, не оставит в беде папашка названный. Вот сейчас пацаны донесут новость ему – и вытянет меня. Для него ведь это – раз плюнуть.

Только ни хрена помощь не пришла. Ни на этот день, ни на следующий. А спустя неделю моего пребывания, привели в кабинет начальника. На разговор.

Мерзкая рожа, улыбка надменная. Еле сдерживаю себя, чтобы зубы его желтые не покрошить на стол полированный.

– Матвеев Руслан Александрович, – читает надпись с корочки дела. Не услышав ответа, поднимает на меня хмурый взгляд.

Начинаю закипать от злости, до боли кулаки сжимаю, чтобы не сорваться и не послать этого козла на хер.

– Значит, похищение с целью выкупа, угроза жизни, организованная преступная группировка, рэкет…. Это кому ж ты так дорогу перешел, пацан? Столько статей сразу навесили, видать расстарался кто-то. Тебе б одной за глаза… Молодой совсем, ни одного привода… И сразу в такое дерьмо вляпался, – ухмыляется, жадно затягиваясь сигаретой.

– Это все ошибка, – отвечаю сквозь зубы, – ничем подобным я не занимался, меня ни за что схватили, – отвечаю сквозь зубы, которые вот-вот застучат. Сам себе противен, потому что чувствую, как к глазам подступают слезы. Каким жалким я оказался, ведь давно знал, работая на Беса, рано или поздно познакомишься, по любому, с этой стороной медали. А вот оказалось, что не готов к небу в клеточку… И где же все-таки Бес, неужели не поможет, бросил меня? Столько сил вложил, воспитывал с малолетства, отцом названным стал, и вот так, в один миг, бросил?

– Нет здесь ошибки никакой, – сбрасывает следак пепел в сторону, наклоняется над столом, пролистывает дело. – Харченко Николай Германович, тебе о чем-то говорит это имя? – спрашивает он, а у меня внутри словно обрывается что-то. Вот уж от кого, а от него такой подлянки не ждал. Я ведь бабу ему помог спасти, а черт решил поквитаться со мной?

– Допустим, – киваю, сцепив перед собой руки. Продолжаю блефовать.

– Так вот, Харченко не просто на тебя заяву накатал. Он с крутыми шишками в ФСБ знаком, связи подтянул походу… м-да, не повезло тебе, пацан, молись, чтобы еще и до тюремной братвы со своими связями этот мужик не добрался – теперь в его взгляде ни намека на веселье. Сказал, словно приговор подписал. – Ну, так что, будешь писать чистосердечное?

Отрицательно мотаю головой, не могу выдавить ни слова из-за кома в горле. Кажется, что сейчас блевану.

– Ладно, иди отсюда, пацан, посидишь, подумаешь, у нас с тобой не последний разговор. Часто видеться будем.

Выхожу из кабинета, мельком увидев в небольшое зеркало над умывальником свое лицо, бледное, как простыня.

– Куда ведете? – повернув голову, спрашиваю у идущего сзади конвоира. В ответ прилетает сильный тычок в плечо.

– Переезжаешь в другую камеру, – ухмыляется «кум», а я понимаю, что не судьба – ждать чего-то хорошего от этого переезда.

Адреналин по венам шкалит. Сердце заходится под сто сорок, а в голове – на удивление, все четко. Понимаю, что выбор у меня небольшой. Суки, специально сразу после начальника повели в пресс-хату. Чтобы подготовиться не смог.

Камера по размерам точно такая же, как и моя. Забита до отказа. Со щелчком захлопнутой двери поднимаю глаза вверх. Меня встречают шесть амбалов. Трое на верхних шконках сидят, остальные внизу. Взгляды бешеные, словно у псов, сорвавшихся с цепи. Твари продажные, как пить дать, на ментов работают. Не успеваю и слова сказать, в голову удар прилетает. И все. Темнота. Очухиваюсь уже в лазарете. Голова трещит. Два ребра сломаны, половина тела – сплошная гематома. Как ребра ломали, не помню, по всей видимости, пинали, пока в отключке был.

Взялись за меня крепко. Если дам слабину – сломают. Опустят, потом и сам жить не захочу. И Бес наверняка уже в курсе моего ареста, значит, сознательно от меня открестился, помощи ждать от него не стоит. Понимаю все, не дурак. Либо сдал кто, что я виновен в срыве операции, либо просто по херу ему на меня. Так что выбора у меня особо нет. Нужно учиться выживать в одиночку, самому за себя стоять. А жить ой как хочется. Обмозговываю все хорошенько и решаю идти ва-банк. Через полчаса приходит медсестра делать укол. Как могу лыблюсь ей в тридцать два чудом уцелевших зуба и прошу позвать для разговора начальника.

Следак появляется на следующий день. Довольный, падла. Словно елка новогодняя сияет.

– Ты меня в эту хату снова отведи, начальник, – решаю не ходить кругами, сразу к делу перехожу, – и чтобы те же черти там были.

– Да ты себя видел? Подохнешь ведь, – ухмыляется он.

– Пускай подохну, только за собой заберу хотя бы одного, не так обидно будет.

Начальник смотрит пристально, потом ухмыляется, будто не верит, что всерьез говорю. Но я, мать его, и не думаю шутить.

– Слушай, начальник. Понял я, не дурак, что не оставят меня в покое. Так тому и быть, вот только сдохнуть – сдохну, но ломать себя не дам.

Смотрит на меня долгим взглядом, оценивающим. Ни слова не говорит. Берет стул в конце комнаты, подвигает к шконке и садится рядом.

– Видишь вон того пациента, – указывает взглядом на лежащего на соседней койке мужика. Поворачиваю голову вбок. Осматриваю терпилу. Мужик на вид лет на десять старше меня. Лицо – месиво сплошное. Глаза закрыты. Голова перебинтована. В глубокой отключке.

– У вас одна на двоих беда, тот же чел заказал. Не знаю, что вы такого сделали, только вот козла этого каждый день имеют, любой, кому охота. И публика у него в хате не особо ласковая. Видишь, как разукрасили. Это я к чему говорю. На него заказ четкий. Долго точно не протянет, сам руки на себя наложит, уже и посылка передана. А вот с тобой мы можем поторговаться. Будешь работать на меня, помогу, чем смогу. По крайней мере, телочкой ничьей быть не придется. Прессовать тебя все равно будут, там все проплачено. Но ты крепкий, выдержишь.

– Стучать не стану, не дождешься. Спасибо за аудиенцию. Жду приглашения в пресс-хату, – отвечаю на это предложение резко и холодно.

Спустя две недели выписывают с больнички, помещают в прежнюю камеру. Похоже, буря миновала. Вроде не лезет ко мне никто, я уж было расслабился, готовился мотать срок да кумекать, что делать дальше. Если Бесу я больше не нужен, даже не представляю, куда податься. Ничего ведь не умею, кроме как в банде быть.

Только, хрен вам. Где-то месяц спустя про меня «вспоминают».

Вытаскивают из камеры, окатывают водой ледяной из шланга и засовывают в карцер, в чем мать родила. Помещение полностью без света. Ни решетки, ни окошка. Находиться можно только стоя. Вытянул руки – до стены достал. Со всех сторон бетон и холод лютый.

Эти три дня для меня словно самый страшный сон. На грани сумасшествия. По психике нехило бьет, уже через сутки практически с ума сходишь, мысли дикие в голову лезут, жрут тебя, душат. А потом приходят галлюцинации. С мамой разговариваю, плачу, уткнувшись в ее колени, а она по голове меня гладит и песенку детскую поет. И так хорошо мне в этот момент, прям будто в рай попал.

– Мамочка, мамочка, – шепчу, как безумный, про себя, стоя на коленях в промозглом аду.

Когда вытаскивают из карцера, прямо на руки конвоирам падаю, проваливаясь в глубокий обморок. Температура зашкаливает за сорок. Горю в лихорадке, не соображаю ничего. Воспаление легких, и как умудряюсь не сдохнуть или дебилом не стать, сам удивляюсь. Снова в лазарете. Три недели тишины и покоя, хоть и ломит все тело адски, кашель пробирает до печенки, но мне почти хорошо здесь. Не думал, что я, сука, живучий такой.

В общем, каким-то чудом доживаю до суда. Дают мне по полной, пять лет, полгода из которых я отмотал уже в гребаном аду. Теперь – по этапу.

На зону отправляюсь с надеждой, что эта сволочь Харченко хоть тут меня не достанет. Бес, похоже, все-таки не в курсе, что я испортил его планы. Иначе, уже давно бы привет заточкой от него передали. Как действует Бес, я знаю от и до. От него не спрятаться, не выжить, если вдруг принято решение тебя убрать, тут все четко и быстро. А надо мной просто любители измываются, Харченко подосланные.

Надеюсь, что на зоне черт богатый уже не дотянется. Успокоится, забудет о моем существовании. В первые дни пребывания меня, наконец, находят пацаны Беса. Передают то, о чем я и так давно догадался. «Батя» умывает руки. Не станет помогать за то, что операцию завалил и на бабки его подставил перед людьми серьезными. Хорошо, хоть не прознал, что по девчонке информацию я врагу слил. Был бы уже покойником.

На вторую неделю меня перебрасывают в новую камеру. И снова не везет мне – смотрящий оказывается одним из отмороженных. Первое знакомство с этим человеком заканчивается для меня отбитыми почками, месяц кровью ссать приходится. И все-таки понимаю, что тут жить можно. Привыкаю потихонечку, разбираюсь, что к чему, устанавливаю свои рамки, вливаюсь в это сборище отморозков. Драться почти каждый день приходится, но постепенно от меня отстают. Видят, что сдохнуть готов в драке. Кошу под отмороженного – таких все стороной обходят.

А потом в нашей хате появляется новенький. Щуплый такой, прыщавый, на вид не больше пятнадцати лет дашь. Но оказывается, что чуток постарше, иначе на малолетку бы загремел. Студент-первокурсник. Сел за полную хрень. Менты с травкой приняли. Впаяли распространение. Развели пацана, как лоха.

Дрожит этот студентик, как осиновый лист, сидя на своей шконке, и, вроде, не такое я проходил, а отчего-то пацана жалко. Видно, что не сможет постоять за себя, и заступиться некому.

Моемся в душе, вода ледяная приятно холодит кожу. Ощущения от теплой уже напрочь стерлись из памяти, словно и нет такого явления в природе. И все равно стояк каменный, не помогает ледяная вода ни хера, с бешенством смотрю на свой вздыбленный член. Но ни за что не поддамся/уподоблюсь тем, кто готов здесь пихать свое добро в мужскую жопу, от одной только мысли скручивает от отвращения. Придется ночью дрочить под одеялом, ненавижу это, но против природы не попрешь.

Вижу, как к намыливающемуся мочалкой студенту направляются двое любителей «поглубже и пожестче»

Тут меня взрывает от бешенства. Студент что-то визгливо кричит, когда его руки заламывают за спину и нагибают раком. Ситуация для здешнего места вполне тривиальная. Попался, лох. Ну что поделать? Нет, Рус, не влезай. Хватит тебе приключений. Но не выдерживаю отчаянных воплей, бросаюсь на насильников, один из них почти запихнул свой инструмент в мальчишку. Тот завывает от боли, визжит как свинья. Заварушка начинается нехилая. Достается мне от двух амбалов основательно. Мальчишке тоже прилетает во время драки, такой хлюпик: от пары ударов распластывается на кафельном полу, сильно расшибая лоб.

Мы оба в больничке. Пацан на соседней койке, лоб зашили, но мозги, походу, последние отшиблись при падении. Смотрит на меня влюбленным взглядом, в каждом слове заискивание, на все готов ради меня. Представляется студент Дэном и просит меня о защите.

– Я отплачу… отработаю, последнее отдам, все, что пожелаешь, для тебя сделаю, Рус. Должник теперь твой по гроб жизни, клянусь…

– Не клянись, малой, – раздраженно отворачиваюсь к стенке. И что может сделать для меня этот мальчишка? Тем более, что посетивший вечером меня сокамерник шепчет на ухо, по выходу мне нехилую месть готовят. Либо участь спасенного студента, либо перерезанное горло.

Ладно, и не таких видали. Сейчас я уже ничего не боюсь, наступил период, когда тюрьма стала домом. Досконально знаю все об этом мире. А знания – сила.

Деваться мне некуда. За несколько часов до выписки тырю со стола медсестры забытые ножницы. Раскручиваю их. Одну половинку обматываю куском простыни, сую в сапог.

В камере меня уже ждут…

– Ну что, снимай штанишки, – выходя из толпы, приближается ко мне смотрящий. А дальше все словно в замедленной съемке. В голове тишина, удары сердца бьют по перепонкам. Оглушают. Тело мое словно струна натянутая. Замираю в ожидании спускового крючка. Как только противник заносит руку для удара, выпускаю из рукава нож и бью ему в область живота. Глухота, от адреналина полная анемия чувств. Все в каком-то тумане. Вынимаю нож, а потом бью еще. Вот и все. Это было моим первым убийством. Чертой, через которую мне пришлось переступить для того, чтобы выжить.

И снова карцер, долгий и беспощадный. Одевают на меня робу тоненькую. В карцере температура – кружку ставишь на окно, льдом покрывается. А судья, не разбираясь, не находит ничего лучше, как впаять еще по сроку всем, кто в камере был. Своих сдавать никто не решился. А мусорам шумиха ни к чему. К двум оставшимся годам приписали еще три.

По выходу из карцера меня ждет новая волна кровавых, жестоких схваток. Словно круги ада, круг за кругом все вертится, подобно чертовому колесу. Месиво грязи, вони, боли и ненависти.

Спать по ночам перестал. Глаза прикрою, а сам заточку под подушкой в кулаке сжимаю. В любую минуту могут застать.

После убийства за меня снова администрация взялась. Слишком много проблем от меня было. Снова ломать начали. Кинули в пресс-хату. Когда за мной пришли, я знал куда поведут. Приготовился заранее. Там, в углу камеры, пол был слегка подгнивший. Вытянул я огромный гвоздь из доски деревянной, в рукав спрятал.

В камеру зашел, понимаю, что на этот раз не повезет. Есть только один шанс выжить. Один на миллион.

– Слышь, пацан. Мы знаем тебя. Наслышаны. Давай, мы тебя не трогаем. Делай все сам.

Вены вскрыть гвоздем не получится. Один хер. Зашьют, вернут обратно, и снова – по новой. Здесь нужно было идти на риск. И я пошел.

Вытянул гвоздь из рукава, подставил к левой стороне груди, аккурат напротив сердца, и как стукну кулаком. А в голове мысль: «Если судьба, то выживу».

Выжил. Пару миллиметров до сердца оставалось. Отлежался на больничке, а вернулся другим человеком. Именно после этого безумного поступка навсегда перестал существовать неуверенный в себе, неопределившийся в этой жизни пацан. Его место занял жестокий, уверенный в своих целях, желающий мести врагам…

Хищник.