Читать книгу Паломник. Том 1 - Виталий Литвин - Страница 1

Колокольный звон, знаменующий окончание утренней мессы, затих и в наступившей тишине набатом раздался топот копыт. Отец Симон[1] остановился на галерее второго этажа и устремил подслеповатый взор в сторону ворот. Сопровождающие его монахи замерли в тревожном ожидании, а братия поспешила покинуть внутренний двор, так и не успев приступить к повседневным делам. Исключение составляли те, кто обязан был встретить гостей и приближённые аббата. Первые следовали установленному порядку, а вторые чувствовали себя в относительной безопасности.

Долгое время аббатство находилось на военном положении и не раз отражало нападения голытьбы и разбойников. Нередко их возглавляли обнищавшие феодалы, потерявшие не только веру, но и остатки достоинства. Теперь же братия была в замешательстве. Поздняя осень – не самое подходящее время для паломников, а нападений давно уже не случалось.

Последняя осада, более года тому назад, едва не закончилась захватом и разорением аббатства. Засуха и неурожай на протяжении семи лет вызвали тогда небывалый голод, а наводнения и землетрясения породили первобытный страх. В начале первой зимы, потерявшие последнюю надежду крестьяне, искали спасения в монастыре, а находили лишь смерть от холода и голода под его стенами. Проповеди отца Симона с высокой башни у ворот, хоть и казались гласом божьим, не могли облегчить их участь. После череды нападений прекратились и они.

Последующие годы удалось пережить только благодаря поддержке графа Раймунда и епископа Адемара. Возобновившиеся было разговоры о наступлении конца света, которые велись на рубеже эпох, прекратились после первого богатого урожая. «Семь тощих лет»[2] стали тяжёлым испытанием и остались позади, заметно проредив паству прилегающих земель и самого́ монастыря.

Начиная с весны этого года и до конца лета, поток паломников не прекращался ни на день. Верующие католики спешили обрести прощение и искупить грехи, накопившиеся за лихие годы безвременья. Паломники приходили группами и поодиночке, нередко в сопровождении охраны, бывали среди них и рыцари. Монастырь находился на маршруте паломничества в Сантьяго-де-Компостела,[3] а путь в Левант[4] оставался небезопасным.

Трудно сказать от кого исходила большая угроза, от сарацин и пиратов по дороге в Палестину[5] или многочисленных разбойников, расплодившихся в последние годы в окрестных лесах. Сам по себе визит вельможи не был событием, к ежедневным гостям братья уже давно привыкли, но не в это время года. Монахи, пребывая в неведении, догадывались, что назревают какие-то важные события, непривычное оживление и дух перемен витали в воздухе.

На старческом лице аббата, испещрённом сетью морщин, не возникло и тени замешательства. Умудрённый годами и немалым военным опытом, настоятель подал знак открыть ворота, видимо, прибытие гостей было для него ожидаемым. С протяжным стоном массивные ворота распахнулись, пропуская кавалькаду из десятка вооружённых всадников, облачённых в одинаковые кольчужные доспехи.

Отряд возглавлял рыцарь, верхом на белоснежном коне, который мог стать объектом зависти любого ценителя. Знатный рыцарь, под стать скакуну, всем своим видом заявлял об аристократичности своего происхождения и высоком достатке. Поверх кольчуги со вставками из пластин он был облачён в красную тунику с крестом, вышитым золотой нитью, а шлем с поднятым забралом закрывал бо́льшую часть лица.

К немалому удивлению наблюдателей, процессию замыкал брат Арон на невзрачном мерине. Этот монах был в числе тех немногих, кто мог надолго покидать обитель, выполняя поручения настоятеля, и подчинялся только ему. Пока монахи разглядывали прибывших наёмников, отец Симон вышел навстречу гостю.

 В ответ на приветствие рыцарь только коротко кивнул, но даже это движение далось ему с трудом, на холёном лице отразилось недовольство. В сопровождении двух воинов, не сбавляя шага, он поднялся на крыльцо. Настоятель, рискуя быть смятым таким натиском, посторонился. Взойдя по широким каменным ступеням, рыцарь обернулся, по-хозяйски оглядел подворье и без приглашения прошёл внутрь. Двое копьеносцев остались у входа, а настоятель без возражений последовал за ним.

Всадники спешились и расположились под навесом у ворот, продолжая осматриваться и что-то обсуждать меж собой. В миролюбивости их намерений появились сомнения, и вскоре двор опустел окончательно. Монахи избегали встречи с наёмниками, не желая давать поводов для насмешек, но вряд ли они могли привести к стычкам. Только самому отъявленному головорезу могло прийти в голову нарушать спокойствие клюнийского аббатства[6], находящегося под покровительством самого́ понтифика. У въездных ворот остался только брат Арон, который снял перемётные сумки и перекинул их через плечо. Встретившись взглядом с послушником Костой, едва заметно кивнул.

Коста огляделся, только сейчас заметив, что в галерее никого не осталось. Он и сам не мог сказать, что его так взволновало. Арона он считал своим наставником и был рад его видеть, как и всегда. Каждый раз после своего возвращения Арон находил для ученика лакомство, будь то экзотические фрукты или запрещённые восточные сладости. Такие дни становились для Косты настоящим праздником, и он с нетерпением ждал возвращения своего благодетеля. Только в этот раз прибытие Арона почему-то не радовало, а в душе поселилось дурное предчувствие. Как ни старался, он не мог понять причину этого, и всё больше поддавался смятению.

Коста вздрогнул от неожиданности, когда к нему подбежал один из братьев:

– Скелет, к настоятелю! Срочно! – для верности попытался отвесить подзатыльник, от которого тот легко увернулся.

Увесистый пинок коленом придал правильное направление и вскоре Коста уже стоял на пороге покоев отца-настоятеля, пытаясь унять одышку и волнение. После короткого стука в дверь услышал грозный голос аббата:

– Входи.

При появлении юноши, рыцарь, сидящий в кресле аббата, смерил взглядом вошедшего, проговорил с плохо скрываемой неприязнью:

– Этот?

– Послушник Коста, писарь и переводчик…– настоятель кивнул, но договорить не успел.

С шумом рыцарь поднялся из-за стола и направился к выходу.

– Скоро выезжаем, подготовьте его, кормить в пути не станем. Если не дойдёт до Святой земли, спрошу с тебя, – бросил на ходу и покинул покои.

Последние слова Коста расслышал сквозь шум в ушах. Голова шла кру́гом, он попытался унять нервную дрожь и едва сдерживался, чтобы не пасть к ногам отца Симона, умоляя не отсылать его из обители. Из тех, кто уходил с паломниками, мало кто возвращался. Одни – оставались в Святой земле, другие – сгинули по дороге. Путь неблизкий, шансов вернуться немного, а в такой компании, да ещё накануне зимы их вообще нет. Навязчиво пульсировала только одна мысль: «Почему именно я?»

– Мессиру[7] нужен проводник и переводчик, на всё воля Божья, сын мой, – отвечая на немой вопрос, проговорил отец Симон.

– Монсеньор[8], я не знаю дороги в Святую землю и никогда не покидал стен монастыря, – проговорил Коста.

– Возможно и так, но проводник уже есть, у тебя другая задача, – он задумался. – Буду надеяться, что паломничество в Святую землю пойдёт тебе на пользу. Считай это испытанием и не забывай молиться, а мы с братьями помолимся за тебя. Повинуйся своему господину и ступай с Богом.

На ватных ногах, ощущая предательскую дрожь во всём теле, Коста вышел в коридор и не заметил, как оказался в своей келье. Теперь она не казалась ему тёмной и сырой, здесь всё было родное. В смятении юноша упал перед распятием и стал неистово молиться. Впервые за долгое время он делал это с завидным усердием. Нахлынули воспоминания.

До этого дня Коста считал, что ему повезло. Он вырос в монастыре на краю Империи, в окружении благочестивых братьев под бдительным присмотром отца Симона. Коста не помнил жизни за его пределами и был уверен, что никогда не покидал этих мест. Смутные воспоминания раннего детства приходили к нему во снах, но с каждым годом всё реже. К двенадцати годам он бегло разговаривал на трёх языках, сказалась близость к границам, и читал, благо библиотека обители была обширной.

Первый раз он украл книгу в десять лет. Его поймал смотритель, когда он пытался вернуть фолиант на место, и наказание было неотвратимо. Нежный возраст не стал помехой для публичной порки розгами, но это не помогло. В последующие годы смотритель, а то и сам настоятель, не раз ловили Косту за чтением древних манускриптов. Трудно сказать, что считалось большей провинностью, бездумное расходование свечей или нарушение уклада, а возможно и то, что он посвящал ночи чтению не религиозной литературы, а преданий о великих событиях минувших эпох.

К пятнадцати годам Коста отрастил толстую кожу на спине и стал почти нечувствителен к боли. Это обстоятельство не укрылось от наставников и вместо наказания розгами его стали запирать в келье, обязав хранить обет молчания, и только положение послушника не позволяло им прибегать к более строгим мерам. Видя завидное упрямство и тягу к знаниям, граничащие с одержимостью, аббат сменил гнев на милость. Получение доступа к библиотеке стало для Косты первой настоящей победой, потому он с лёгкостью принял все сопутствующие условия.

Впервые взяв в руки древний пергамент, юноша мог только догадываться о смысле написанного, большинство слов оставались непонятными. С каждым днём он всё глубже погружался в события давно минувших дней. Перед мысленным взором разворачивались картины кровавых битв, завоеваний и громких побед. Неудачи и поражения, гибель государств и развал империй оставались в тени, об этом было не принято писать, и приходилось самому восстанавливать цепь событий, которые к этому привели.

Постепенно Коста привык к устаревшим оборотам и помимо всего прочего стал замечать, как меняется и совершенствуется сам язык. Да и в таком изучении истории обнаружились свои преимущества. Зная о том, что произошло позже, он искал истоки и первопричины громких событий, время от времени сотрясающих Ойкумену[9].

Обязательным условием стало изучение священных текстов с последующим пересказом их наставнику. Спустя какое-то время он мог дословно воспроизвести по памяти десяток страниц незнакомого текста, прочитанного единожды. Незаметно для себя, стал использовать мудрые изречения из книг в беседах с братьями. Они даже не пытались спорить, боясь впасть в ересь, и использовали самые доходчивые из способов дискуссии – пинки и подзатыльники.

Арон был единственным, кто не гнушался вести с ним долгие беседы на самые разные темы. Видя несправедливое отношение к послушнику, он никогда не оставался в стороне. Братья остерегались в его присутствии задевать Косту, но стоило наставнику отойти, прилетала очередная оплеуха. Монахи знали, что жаловаться Коста не станет и пользовались этим. Нередко Арон утешал ученика, говоря при этом:

– Не держи на них зла, когда-нибудь они поймут, что были неправы. Ты можешь стать кем захочешь.

В такие минуты обветренное лицо наставника становилось задумчивым, глаза стального цвета становились теплее, но только для того, чтобы в следующий миг стать такими же, как прежде – холодными и отчуждёнными.

В своей жизни послушник Коста не видел ничего дурного, особенно когда сравнивал её с судьбой сверстников, прибывающих с паломниками. Вот им он точно не завидовал. Грязные и оборванные они несли все тяготы наравне со взрослыми, а и даже больше. Мало кто из них мог похвастаться наличием обуви, на избитые ноги было больно смотреть, но спутники не замечали этого, продолжая гонять их по мелким поручениям. Так что ему грех было жаловаться на свою участь и, тем более, на удачу.

Тот факт, что отец Симон недавно назначил его своим писарем, Коста воспринимал не иначе как вмешательство провиде́ния и личное везение. Видимо, молчаливость послушника ввела настоятеля в заблуждение. Знал бы он содержание внутренних монологов послушника, наверняка изменил бы своё решение. Помимо того, что юноша постоянно сравнивал окружающих с героями книг, он присвоил каждому из братьев говорящую кличку.

Наблюдая за развитием тщательно скрываемых интриг и козней, он не забывал делать ставки на их исход. В двух случаях из трёх оказывался прав, но пророком себя не считал. О внутренней жизни аббатства он знал достаточно, чтобы не заблуждаться на этот счёт. Большинство из братьев не воспринимали Косту всерьёз и не прерывали разговоры в его присутствии. Некоторые события он мог предсказать только в силу того, что становился невольным свидетелем таких разговоров.

Всё изменилось после назначения Косты личным писарем аббата. Хотел он того или нет, но занял одну из самых почётных должностей, обойдя многих, кто годами оттачивал каллиграфию, переписывая священные свитки в надежде получить хлебное место. Помимо очевидных преимуществ, среди которых было послабление в распорядке и переселение в келью на втором этаже, были и недостатки.

Во-первых, теперь Коста был постоянно на виду у отца Симона, а учитывая суровый нрав аббата, хорошим это обстоятельство не назовёшь. Во-вторых, Коста не сомневался, что реакция братии не заставит себя долго ждать, и он станет объектом козней самых завистливых из них. К слову, пару болезненных тычков исподтишка избранник уже получил, стоило только настоятелю отвернуться во время оглашения своего решения.

Самым значимым для Косты, пожалуй, было то, что теперь он столовался отдельно от всех. Судя по габаритам прежнего грамотея и разнообразию на столе, теперь ему всё-таки удастся исправить свою болезненную худобу. При внушительном росте она придавала несуразность его фигуре, и была одним из поводов для насмешек, иначе как Скелетом его не называли.

Слова молитвы закончились, надежда иссякла. Коста отогнал воспоминания и вытер слёзы. Смирение и покорность, не этому ли его учили все эти годы? Сборы быстро закончились, личных вещей оказалось немного. Больше всего он сожалел, что не может взять с собой Библию, не говоря уже о книгах из библиотеки, каждая из которых стоила не один безант.[10] Связав нехитрые пожитки в узел, юноша постоял у выхода и покинул келью. Как оказалось – вовремя, воины во дворе уже седлали лошадей.

Коста спустился на первый этаж и пошёл по длинному коридору. Из кухни доносился аромат свежеиспечённого хлеба. Только сейчас он спохватился, в памяти всплыли слова рыцаря. Рискуя опоздать и навлечь на себя гнев нового господина, Коста завернул на кухню. Объяснять ничего не пришлось, завидев писаря, повар небрежно кивнул на свёрток с припасами у входа.

– Отец Симон распорядился, – проговорил недовольно, опасаясь, как бы Коста ни подумал ничего хорошего, – забирай и проваливай, одним ртом меньше. Хорошо подумай, прежде чем возвращаться.

– На всё Божья воля, брат, – проговорил Коста из вежливости, не рассчитывая на ответ.

Завидев юношу, один из воинов махнул рукой. Своего наставника Коста узнал не сразу. Облачённый в кольчужный доспех, Арон теперь ничем не отличался от сопровождающих рыцаря всадников. Всё ещё не веря в происходящее, юноша подошёл к нему.

– Не унывай, мы не владеем своей судьбой, – видя замешательство послушника, Арон продолжил: – я уже бывал в Палестине, пойду проводником. Свои вещи складывай сюда, – открыл одну из седельных сумок. – Освободил, пока ты не обзавёлся своей. Конь у нас один на двоих, когда устанешь, скажи, поменяемся. Оружие есть?

Занятый укладкой вещей и припасов в суму, Коста не сразу понял вопрос, тем более не сразу нашёлся что ответить.

– Господин, я послушник, а не воин.

– Без оружия – ты жертва, а я тебе теперь не господин, это понятно?

– Понятно, господин.

Арон только усмехнулся в ответ и продолжил:

– Это тебе, – он протянул юноше клинок в кожаных ножнах.

Коста сдвинул ножны и с любопытством осмотрел кинжал. Обоюдоострое лезвие, заметно расширялось к основанию, а примитивная гарда с рукоятью, оплетённой кожаным шнуром и навершием из дерева создавали впечатление грубой поделки. Юноша повертел подарок в руках, не зная, куда его пристроить и посмотрел на Арона.

– Повесь на шею и убери под одежду, чтобы в глаза не бросался, но был всегда под рукой. И вот ещё, возьми, – протянул юноше посох, – он больше мне не понадобится.

Глядя на массивный, почерневший от времени, посох, Коста продолжал сомневаться и неуверенно взял его в руки. Размерами по плечо, он был немного заострён и окован снизу полосами металла, а на месте хвата отполирован до блеска рукой прежнего владельца. Верхнюю часть украшал едва заметный резной узор из незнакомых символов. Взвесив посох в руке, Коста хотел было отказаться, но Арон опередил его:

– Хороший посох сокращает путь, а сомнения – удлиняют его. В умелых руках он может служить оружием. В любом случае, это лучше, чем ничего.

Арон изменился не только внешне. Казалось, что вместе с рясой он избавился от налёта монашеской жизни и был даже рад этому. Прежде Коста видел в нём только брата, наставника и господина, но не опытного воина, готового к дальнему и опасному пути.

Все сомнения и страхи Косты остались позади, стоило ступить за врата обители. На мгновение ему показалось, что он уже здесь был, ходил этой дорогой и знает, что его ждёт впереди. Умиротворение, наступившее вслед за этим, могло сравниться только с покоем после утренней мессы, когда природа ещё не проснулась, а люди не принялись за своё излюбленное занятие – грешить по поводу и без него. Сжав крепче посох, Коста пошёл вперёд, не оглядываясь и чувствуя на спине пристальный взгляд отца-настоятеля.

_________________

[1] Аббат Симон – (авт.) имя изменено.

[2] Семь тощих лет – (ист.) период масштабного голода в Европе с 1087 по 1094 год.

[3] Сантьяго-де-Компостела – (ист.) маршрут паломничества к могиле апостола св.Иакова на территории современной Испании.

[4] Левант – (геогр.) общее название стран восточной части Средиземного моря.

[5] Палестина (библейская Святая земля) – (геогр.) область в Передней Азии, расположенная на восточном побережье Средиземного моря между современными Египтом и Сирией.

[6] Клюнийский монастырь (аббатство) – (религ.) присоединившийся к клюнийскому движению против симонии, за сохранение целибата и строгое соблюдение устава. Долгое время сохраняли независимость от светских и церковных властей, как правило, находились под покровительством Папы Римского. Первый монастырь нового типа был образован в 910 году во французском Клюни.

[7] Мессир (мессер) – обращение к именитому гражданину в средневековой Италии и Франции.

[8] Монсеньор (монсеньёр) – от (фр. mon seigneur), означает «мой господин», также форма обращения к высшему духовенству католической церкви.

[9] Ойкумена – (ист.) обитаемая, освоенная человеком часть мира.

[10] Безант (фр. – солид) – золотая византийская монета, ходившая в Европе и Азии до середины XIII века.