Читать книгу Воевал под Сталинградом - Виталий Смирнов - Страница 12

Но в этом плане роман «Горячий снег» в значительной мере традиционен как для самого Бондарева, так и для советской литературы о Великой Отечественной войне. Традиционно, хотя, несомненно, совершенствуется и мастерство батальной живописи с выстраданным во фронтовые годы умением писателя найти единственно точную деталь. Но тенденции развития романического жанра в конце 60-х – начале 70-х годов не смогли не сказаться и на «Горячем снеге».

В беседе с польским журналистом в 1974 году Ю. Бондарев обратил внимание на то, что «роман о войне стал теперь более философичен, он выявляет ценность жизни, ценность человека там, где бытие становится лицом к лицу с небытием. В смертельных условиях, на грани «быть или не быть», человеческие чувства обостряются до крайности. Мои книги – это оптимистические трагедии. А трагедия – это очищение, в очищении содержится элемент оптимизма».

Но оптимизм должен был иметь под собою какую-то основу: социально-политическую ли, нравственно-философскую ли, эмпирически-житейскую наконец. В тот период разномыслие было представлено – во всяком случае, в своем внешнем выражении – едва ли не в эмбриональном виде. «Философствовать» было не принято. Философский догмат для всего общества был один – незыблемый, освященный десятилетиями, шаг в сторону от которого воспринимался как идеологический «побег». «Оттепели» кончились. «Заморозки» не стимулировали поиск каких-то новых обоснований того, что свершилось в Великую Отечественную. Поэтому критика сразу же по выходу романа, да и позднее стремилась подчеркнуть идеологическую правоверность автора, показавшего, как «под Сталинградом героически раскрылся дух советского общества, порожденного Октябрём и великими социальными преобразованиями, которые произошли на нашей земле»[40]. И хотя в семидесятые и последующие годы обращалось внимание на «глубокое чувство историзма», свойственное Бондареву, историзм этот понимался весьма однонаправленно: все, что свершили герои «Горячего снега», есть поучительный исторический итог случившегося в далеком семнадцатом году. Безусловно, мысль эта в нравственно-философской концепции романа присутствует, но автор не выпячивает ее на первый план, не пытается обосновать и защищать публицистическими средствами. Это значило бы ломиться в открытую дверь. Но историзм Юрия Бондарева, хорошо усвоившего уроки Льва Толстого (а его понимание русского характера неназойливо и емко продемонстрировано, например, в «Войне и мире» батареей Тушина), гораздо шире официально дозволенных трактовок. Писатель учитывает не «краткосрочный» ответ русской истории, а весь исторический опыт русского народа, побеждавшего иноземцев отнюдь не «тем великим «терпением»… за которое поднял тост победной весной сорок пятого года Сталин»[41], как силой, находившей выражение не только в каратаевском смирении, но и в духе деятельного добра. Конфликт между Кузнецовым и Дроздовским «подпитывается» и этим.

Ю. Бондарев нащупывает в «Горячем снеге» подходы к решению нравственных проблем не с узко классовых позиций, а с позиций общечеловеческих, о чем во время создания романа говорить было непозволительно. Его оптимизм опирался на чувства доброты, справедливости, сострадания, милосердия, на те христианские заповеди, которые заложены в русском характере и которые реализует в своем жизненном поведении юный лейтенант Кузнецов. И хотя по условиям времени Ю.Бондарев не акцентирует на этом внимание, но «сигналы» читателю подает. Вспомните, как незадолго до гибели Зои Елагиной, в которой повинен и он, Дроздовский, комбат, уже не владея собой, кричит ей: «Вон Кузнецова лучше успокой! Он добренький, и ты добренькая!.. Оба Иисусы Христосы! Только пусть все твои мальчики знают, особенно Кузнецов, ни с кем из них спать не будешь! Не надейся, сестра милосердия!» Здесь даже, казалось бы, бытовое, «должностное» понятие – «сестра милосердия» – обретает символический смысл. Не случайно в портрете санинструктора Зои Елагиной преобладает белый цвет, символизирующий ее непорочность, нравственную чистоту и святость.

Нет, герои бондаревского романа не олицетворяют собою какие-то нравственные постулаты, которые превратили бы произведение в жанр назидательной литературы, в своего рода «поучение». Они рисуются как живые люди, со всеми своими страстями и слабостями, но имеют четкие нравственные ориентиры, которым не изменяют и на пороге смерти. По мнению В. Коробова, своеобразие романа «Горячий снег» заключается в том, что в предшествующих «военных» повестях разнообразие характеров «как бы заслонялось для неискушенного читателя самим движением сюжета, стремительным развертыванием действия, а потому и внимание на несхожести характеров не задерживалось. Более того: только внешне как-то похожие, но внутренне абсолютно разные, герои повестей долго еще, до следующего чтения, оставались в памяти одинаковыми по всем статьям.

В «Горячем снеге» действие развивается не менее стремительно, чем в известных повестях, но уже при первом чтении успеваешь, как говорится, рассмотреть в лицо и пристально если не всех героев романа, то подавляющее большинство их, вплоть до жены командарма Бессонова, которой отведено в книге едва ли два абзаца»[42].

Этому способствует, я бы сказал, «центростремительный» тип повествования, избранный Ю. Бондаревым в «Горячем снеге». Вспомните, к примеру, солженицынский «Один день Ивана Денисовича», в котором при наличии других персонажей – без этого произведение просто-напросто не смогло бы существовать – все фокусируется на личности главного героя, проявляющей себя на весьма локальном пространстве, что способствует концентрации писательского внимания на внутреннем мире ее. То же свойственно и роману Бондарева, в котором – в сущности – предстает один день из жизни защитников Сталин-града, показанных на «пятачке» огневой позиции. Тут уж им не спрятаться от «увеличительного стекла» писателя, фокусирующего его внимание на мельчайших деталях переживаний героев.

Но «пятачок» этот весьма обманчив. Он – как капля морской воды, в которой содержится все, что есть в море. К нему стягиваются все нити того, что происходит не только в артиллерийском расчете, взводе, батарее, но и в дивизии, армии, фронте, Ставке Верховного Главнокомандования. Принципы изображения действительности в романе сам писатель объяснял так: «…В нем мне хотелось одни и те же события или один и тот же эпизод увидеть глазами и командующего армией, и командира батареи, и глазами солдата, для того чтобы эти одинаковые эпизоды, высвеченные неодинаковыми людьми, вроде бы не совпадали по своей сути, но в то же время несли необходимую психологическую нагрузку. Я попытался это сделать, не преследуя рационалистического расширения круга действия, а в силу общей идеи романа, в силу того, что события и характеры, представленные с разных сторон, что-то дополняют в круг правды о человеке и войне. Повторяю, я не механически и не во имя глобальности расширил рамки романа – я хотел это сделать ради полноты обрисовки лиц и событий».

Благодаря приему многозеркальности Ю. Бондареву удалось раздвинуть рамки «пятачка» до широкой картины – пусть не событийной, но психологической – битвы за Сталинград, показать, как теперь принято говорить, ее судьбоносность для страны. Отличие «Горячего снега» от предшествующих произведений Юрия Бондарева, «новые возможности формы» Ю. Идашкин, например, видит в «эпическом размахе повествования», в «исключительно точно найденной композиции романа», позволяющей свести воедино «великое» и «малое», правду «окопную» и правду «масштабную»: «Замысел, рожденный в Ставке, осуществляется командованием армии и находит конкретное практическое воплощение в действиях одной из дивизий, а в полосе ее обороны – на огневых позициях батареи противотанковых орудий. Такой композиционный план дает автору возможность показать разные «пласты» военной действительности и сочетать крупный пласт изображения солдат и офицеров в лихорадочном напряжении боя с аналитическим художественным исследованием событий, происходящих на «верхних этажах»: в штабах дивизии и армии, в Ставке Верховного Главнокомандующего. Это уже масштаб воссоздания подвига всенародного, войны народной, какой и была Великая Отечественная»[43].

Такое «двойное» художественное зрение, сочетание «мелочности» и «генерализации», как отмечалось исследователем, позволяет писателю добиться «предельной экономичности» повествования, максимальной насыщенности романа действием и мыслью при сокращении (по сравнению с предшествующими повестями) количества персонажей. Удачен оказался и выбор героев, «материализующих» как линию фронтовых «верхов» (Бессонов, Веснин, Деев), так и низов, «окопников» (лейтенант Кузнецов, сан-инструктор Зоя Елагина).

В критике не раз обращалось внимание на неординарность и художественную убедительность образа командарма генерала Бессонова. С особой обстоятельностью он проанализирован в книге О.Михайлова. «Присутствие Бессонова, – отмечает он, – придает всему строю произведения не только широкую масштабность, но и резко усиливает в нем социально-философский характер»[44].

Трудно, правда, согласиться с формулировкой критика, что «в романе как бы два Бессонова». С одной стороны, «официальный, сухой до черствости, говорящий скрипучим, неприятным голосом, безжалостно решающий судьбы людей», зажавший в себе «любое проявление человечности, как ненужной слабости». С другой, так сказать, «внутренний» Бессонов, для которого характерно «мучительное путешествие души, тонко и высоко… музыкально организованной, которую больно царапает, оставляя незаживающие порезы, необходимость постоянной жесткости, необходимость «электризации» подчиненных одним стремлением: выстоять, вытерпеть»[45].

Трудно согласиться потому, что в этом диалектическом единстве противоречий и заключается суть бессоновского характера. Впрочем, это даже не противоречивость, а разноречивость свойств, по-разному проявляющихся в зависимости от жизненной ситуации. И заслуга писателя как раз в том, что он рисует характеры (это касается не только Бессонова) во всей психологической многомерности, избегая однолинейности, вытекавшей из нормативных требований эстетики социалистического реализма.

Особую смысловую нагруженность имеет сцена разговора Бессонова со Сталиным, когда Верховный «сватает» его на командование армией. «Здесь, – по мнению Е. Горбуновой, – получает свой исходный стимул сверхзадача всего произведения… Та сверхзадача, которая будет олицетворена в системе всех образов и обстоятельств, в единстве сюжетного развития, как всегда у Бондарева, всецело захватывающего читателя.

Эта сцена, написанная предельно лаконично, имеет в романе многофункциональное значение: в ней заключена его экспозиция, завязка главного драматического конфликта и его дальнейшего преломления в специфически военном, психологическом, нравственно-этическом аспекте, зерно идеи, которая придает художественное единство всем компонентам романного повествования»[46].

Уже здесь подняты те проблемы, которые придают сюжету единство: проблемы ответственности и долга, милосердия и жестокости, права военачальника быть «безжалостным» и его обязанности быть гуманным – все то, что лежит в основе конфликта между главными героями «Горячего снега».

Стремление Юрия Бондарева уйти от однозначной оценки фронтовых событий и причастных к ним людей проявилось в этой сцене и при изображении Сталина, который тоже, как и Бессонов, не двойственен, а един: непогрешим и грешен, беспрекословен и не чужд сомнений, недоверчиво доверчив. Во всяком случае, не иконописен и не намалеван черной краской, что так чуждо духу подлинной литературы.

Мы расстались с героями романа, с теми, над кем смилостивилась неразборчивая фронтовая судьба, тогда, когда над их головой, «раскатывая низкий гул, проходили группы штурмовиков, снижаясь за станицей. Они розовато сверкали плоскостями, снизу омытые холодным пожаром восхода, разворачивались по горизонту, пикировали над невидимыми целями, пропарывая утренний воздух глухими очередями. И там, впереди, за крышами пылающей станицы, небо широко и аспидно кипело черным с багровыми проблесками дымом, протянутым к западу, где истаивал в пустоте неба прозрачный ущербленный месяц».

Туда, куда устремились «багровые проблески дыма», уже начали обращаться и взоры тех, кто неимоверно тяжким ратным трудом готовил победу под Сталинградом…