Читать книгу Воевал под Сталинградом - Виталий Смирнов - Страница 3
Как было…
(Михаил Алексеев)
1
ОглавлениеА было так.
До того, как оказаться на берегах Волги, младший лейтенант Михаил Алексеев, которому еще и в голову не приходило, что он станет летописцем Сталинградской битвы, уже успел, как говорится, понюхать пороху, на себе ощутить недобрые взгляды людей, которыми провожались отступающие войска, пролить чужую и собственную кровь. Встретивший войну летом 1941-го, прошедший через ташкентский госпиталь, в конце первого военного года он был направлен во вновь формируемую стрелковую дивизию и назначен политруком минометной роты 106-го (позже – 222-го) стрелкового полка.
В 1971 году на встрече с однополчанами М.Алексеев рассказал о своем фронтовом пути с родной частью: «В на-шу часть я попал не сразу. Пришлось сначала в полную меру испытать горечь отступления. С боями дошел до Путивля. Был ранен и эвакуирован сначала в Харьков, а потом в глубокий тыл – в Среднюю Азию, где тогда формировалась стрелковая часть, ставшая после сталинградских боев гвардейской… В бой вступил в июле 1942 года в районе хутора Генеральский – в донских степях на подступах к Сталинграду. Противник сосредоточил там превосходящие силы, прорвал нашу оборону, и мы двое суток вели бои в полном окружении. Скажу вам: нелегкое это дело. До войны к этому виду боя не готовились, не собирались попадать в окружение врага. А вот когда оказались в кольце, когда и справа, и слева, и с тыла – враг, испытали тяжелое чувство. Но, к чести и гордости нашей, ни один солдат не дрогнул, и это принесло успех. Стойко сдерживая напор врага, мы на третьи сутки разорвали вражескую цепь, а потом сами вместе с другими частями и дивизиями загнали гитлеровцев в знаменитый Сталинград-ский котел»[6].
Дивизия (29-я стрелковая), в которой предстояло воевать будущему писателю, формировалась в казахстанских степях, в Акмолинске и предназначалась для обороны Москвы на дальних подступах. Временно расквартированная под станцией Волово Тульской области, она неожиданно, как потом напишет Михаил Алексеев в романе «Мой Сталинград», «в одну июльскую ночь и в одно утро была погружена в эшелоны и с бешеной скоростью устремилась куда-то на юго-восток. Немного смущены мы были одной из последних сводок Совинформбюро, где с непостижимой для тех военных дней откровенностью была названа чудовищная цифра (помнится, в 70 тысяч) попавших в окружение и пропавших без вести наших бойцов. Зная о 12 тысячах, составляющих численность полнокровной дивизии, каждый из нас, погрузившихся в спешном порядке в эшелоны, делил те семьдесят тысяч на эти двенадцать и умолкал в угрюмом изумлении от этой жестокой арифметики. Умолкал, смутно догадываясь, что именно последним сводкам с Юго-Западного, а теперь уж, кажется, Юго-Восточного фронта дивизия (а оказалось, не одна дивизия, а целая вновь сформировавшаяся армия, которой суждено будет стать 64-й, напарницей 62-й, о которой теперь говорят с непременным эпитетом «легендарная») обязана тем, что ее в полсутки поставили на рельсы и помчали к безвестным пока что боевым рубежам.
Но мы были… свеженькие, обутые и одеты с иголочки, хорошо накормленные, отлично, как нам казалось, обученные военному делу, уверенные в себе до заносчивости, весь путь до Сталинграда пролетели с песнями. Нашего боевого духа не отпугнула и ночная бомбежка на короткой остановке на станции Грязи. Днем, на таких же коротких остановках, выбегали из вагонов для быстротечного общения с гражданскими людьми, в основном женщинами, стариками и мальчишками, вышедшими сюда, чтобы поглазеть на мчавшиеся через их станции эшелоны и хоть таким образом увериться, что силы наши неисчислимы, что «враг будет разбит и победа будет за нами».
Так М. Алексеев оказался в эпицентре фронтовых событий. Чем ближе становился Сталинград, тем быстрее иссякала буйная веселость уверенного в себе воинства. Особенно тягостным осталось впечатление от встречи за Бекетовкой с эшелоном, переполненным тяжелоранеными, наскоро перевязанными грязными бинтами и просто тряпками из порванного на клочки нижнего белья. Белые от соли гимнастерки, окровавленные тела, еле ползущий паровозик, обреченно тянувший остатки, видимо, совсем недавно разбитой части…
На полустанке Жутово полк выгрузился и двинулся в сторону Дона походным порядком. На всем этом почти пятидесятикилометровом пути, – вспоминал потом М.Алексеев, – «встречались нам группами и поодиночке измученные до последней степени военные люди: бойцы и командиры, красноармейцы, сержанты, старшины, лейтенанты, капитаны, майоры и даже полковники – все вместе. То, что это были военные, определить можно было разве лишь по пилоткам, фуражкам со звездами, да по кирзовым и яловым голенищам сапог, да по влачившимся вслед за многими рваным обмоткам».
Полк спешно занимал рубеж по восточному берегу Дона, чтобы не дать фашистам переправиться через реку. Минометная рота, в которой М. Алексеев стал политруком, обосновалась в большом саду, за хуторами Нижне- и Верхне-Яблоновскими. 82-миллиметровые минометы, именуемые просто «трубами», были рассредоточены вдоль глубокой канавы, насыпь которой заросла терновником. Поблизости обосновались младшие политруки Иван Ахтырко, Сергей Алексеев, Василий Зебницкий и Николай Соколов, сдружившиеся еще в Акмолинске при формировании полка: локоть друга в бою значит много.
Немецкие самолеты безбоязненно, чуть ли не на бреющем, пролетали над позициями с нахально улыбающимися физиономиями: зениток в полку не было. Единственное «оборонительное» оружие – отборная матерщина – на фашистских летчиков не действовало.
На этих позициях простояли недолго. Прямо средь бела дня получили приказ на отход. Он был вынужденным: немцы уже заняли Котельниково и двигались железной дорогой к Сталинграду, угрожая отрезать все наши соединения, оборонявшиеся в излучине Дона. Но об этом ни бойцы, ни командиры младшего и среднего звена знать не могли.
Лотки и ящики с минами уложили на повозки, минометы со всем их снаряжением заняли привычное место на спинах бойцов. «Раму» ждать долго не пришлось, как и «музыкантов»: около ста бомбардировщиков «Юнкерс-87» под прикрытием «мессершмиттов» и «фокке-вульфов» опрокинулось на беззащитную дивизию, растянувшуюся более чем на полтора десятка километров в июльской степи.
Для вновь созданной дивизии, в том числе для 106-го стрелкового полка, который еще практически не принял участия в сражении, все было на сталинградской земле первым. И это боевое крещение, о котором Михаил Алексеев спустя сорок с лишним лет писал так: «Началась знакомая фронтовому люду карусель. В жарком безоблачном небе «юнкерсы» в одну минуту построили великанских размеров колесо, похожее на то, какие бывают в городских парках, только во много раз увеличенное в размере. И колесо это начало свое огненное кровавое вращение. Бомбы, сотни бомб сыпались под крутым углом на повозки, на орудия на конной тяге, на автомашины. Первичную обработку колонны косым дождем пуль производили «фоккеры», в азарте снижающиеся чуть ли не до самых касок и пилоток наших бойцов. После первых же взрывов бомб и пулеметных очередей множество лошадей уже билось в упряжках с развороченными животами, с иссеченными, окровавленными крупами; грузовики с ящиками мин и снарядов взрывались: уцелевшие кони, обезумев, уносились в степь с передками пушек, с повозками. Командиры и красноармейцы разбегались в стороны, некоторые искали убежища в кюветах; большинство же убегало в высокий сухой бурьян и там, слившись с ним своими бурыми гимнастерками, укрывались. Слышалось, как осколки бомб, ударяясь о бодылья, перешептывались, зловеще шушукались друг с другом: «шу-шу»…
«Юнкерсы» и «фокке-вульфы», отбомбившись и отстрелявшись, спокойно улетели. Подразделения вновь выходили на дорогу, погружали раненых на уцелевшие телеги и машины (убитых присыпали горячей землей там, где их настигли пули или осколки бомб) и продолжали движение. Душу при этом терзала горчайшая мысль: как же это так, что свежая, полнокровная дивизия, не убивши ни единого врага, уже в первые дни понесла такие ужасные потери? Стоило ли для этого съезжаться со всех концов огромной страны в заснеженную казахстанскую степь, где днем и ночью, в лютую стужу, готовиться к тому, чтобы стать боевым соединением, грозным для противника и вселяющим уверенность в грядущей победе для нас, ее бойцов и командиров, и не только для нас, но для всех, кто, отнимая у себя последнее, отдавал своим защитникам? Стоило ли?..»
Но была в дивизии и первая победа. Это когда при повторном налете фашистской авиации командиру одной из артиллерийских батарей младшему лейтенанту Николаю Савченко удалось из полевой 76-миллиметровой пушки сбить при выходе из пике два «юнкерса». Ликованию солдат, начинавших утрачивать веру в себя, не было предела…
Местом сосредоточения дивизии стал хутор Генераловский. К нему вышли в середине дня. Выкупались в Аксае, рассчитывая на короткий отдых после трудного перехода. Не получилось. День оказался в буквальном смысле слова историческим: в войска пришел знаменитый приказ Верховного Главнокомандующего № 227. Стоять насмерть! Ни шагу назад!
«У нас нет теперь преобладания над немцами ни в людских резервах, ни в запасах хлеба! Отступать дальше – значит загубить себя и загубить вместе с тем нашу Ро-дину».
С мыслью о сложившейся драматической ситуации полк ночью двинулся к новому рубежу обороны в район хутора Чикова. Утром – первый для минометной роты бой, оказавшийся для нее не только удачным – враг не смог здесь продвинуться на сотню метров, но и замеченным журналистом дивизионной газеты с грозным названием «Советский богатырь», в которой впоследствии М. Алексеев станет заместителем редактора.
Случилось это так. На позиции минометной роты каким-то чудом пробрался худенький солдатик с саперскими знаками различия на петлицах. Несмотря на то, что ему пришлось предъявить документы, он быстро вошел в контакт с солдатами и обстоятельно записывал их рассказы в блокнот. А через некоторое время на позициях роты появилась та самая дивизионка, где под рубрикой «Герои Сталинградского фронта» красноречиво рассказывалось о подвигах минометчиков. «Сначала я прочел газету один, – вспоминал писатель в новелле «Наш Печорин», вошедшей в повесть «Дивизионка». – В очерке, занявшем всю вторую страницу, неведомый мне Ан. Степной подробно описывал бои, в которых пришлось участвовать минометной роте. Автор не скупился на краски, и при чтении отдельных мест уши мои загорались жарким пламенем, а в висках звонко стучала кровь. Теперь я догадался, кем был тот солдат. Но одного обстоятельства понять не мог ни тогда, ни сейчас: где этот не примечательного вида, откровенно нежизнерадостный человек отыскивал столь звучные, яркие и живые слова для своих фронтовых зарисовок?».
«Откровенно нежизнерадостный» сапер-солдатик, пуб-ликовавшийся в «Советском богатыре» под псевдонимом Ан. Степной, оказался ответственным секретарем этой газеты Андреем Федоровичем Дубицким, с которым М. Алексеева позднее надолго связала совместная журналистская работа и который стал впоследствии тоже писателем.
Кто знает, может, этот эпизод и подтолкнул политрука Алексеева к тому, чтобы начать вести фронтовой дневник, сослуживший ему великую службу, когда он начнет оживлять свои записи при создании произведений о войне, а нам поможет следить за фронтовыми буднями минометной роты. Бои для нее – тяжелые, кровопролитные – стали повседневностью.
«Спешно снялись с Аксая и переброшены в район Зет, – записывал 12 августа во фронтовой тетради ротный политрук. – Затем три дня отдыхали. Приводили в порядок себя и материальную часть, подводили итоги прошедших боев. Нашу полковую минометную роту бог еще милует: ни единой потери».
С тяжелыми предчувствиями готовились к боям в районе совхоза Юркина за Абганерово, занятое немцами. Это было в ночь на 19 августа: «…Вот через несколько часов, быть может, кого-то из нас не станет, кто-то из нас, возможно, упадет на колючую, горькую от полыни степь с простреленной грудью, кому-то из нас, может быть, уж никогда более не доведется увидеть любимую, родных, чей-то незрячий взор устремится в пустую даль, туда, на запад, откуда из страшной вражеской страны пришла к нему смерть…»
Если это, конечно, запись, не причесанная в дни послевоенного досуга, то приходится удивляться провидческим способностям начальника политотдела дивизии полковника Денисова, который через полгода после Сталинградской битвы без права на обжалование отправил политрука Алексеева на должность заместителя редактора ди-визионной газеты, в которой он ранее был произведен в герои…
Целых десять дней фронтовая тетрадь не пополнялась записями. Было не до этого. Причины молчания объясняет запись от 30 августа: «Вечером вырвались из окружения. Остатки дивизии собираются в саду Лапшина, в районе Бекетовки, километрах в пятнадцати южнее Сталинграда».
«Остатки…». Не прошло и месяца, как дивизия ступила на сталинградскую землю.
Силы были слишком неравными. Не помогли и «катюши», которые немцы прозвали «сталинскими органами». Не пощадила война и минометчиков. Их позиции подверглись 20 августа жестокой бомбардировке. Рота понесла первые потери. «Окровавленные, смешанные с землей кусочки тел наших товарищей лежали на месте взрыва. При виде этого кровавого месива сошел с ума красноармеец-казак Жамбуршин. Печальная картина. Он сидел в своем окопе и, сложив руки на груди, жалобно тянул: «Аллах, аллах…»
Минометчики собрали кусочки тел своих товарищей, еще теплые, зыбкие в руках, и сложили в воронку от бомбы. Насыпали небольшой курганчик. Сняли каски и так, молча, постояли немного над первой нашей могилой».
Оставаясь по-прежнему политруком, Михаил Алексеев вынужден был принять на себя обязанности командира роты.
Каждый день из этой кровавой декады шел будто бы по заранее спланированному воюющими сторонами графику. С восходом солнца подсвеченная его первыми лучами над позициями неторопливо и уверенно появлялась «рама», а вслед за ней, получив необходимые данные, – немецкие бомбардировщики в сопровождении истребителей – при полном отсутствии советской истребительной авиации. И начинался очередной кошмар, выбивавший один за одним защитников сталинградской земли.
Зато, пожалуй, самым тихим для дивизии, которую немцы окрестили «дикой сибирской», оказался день 23 августа, трагический для Сталинграда. Все силы люфтваффе были брошены на его уничтожение. Немецкие бомбардировщики нескончаемыми волнами проходили над позициями минометчиков в одну сторону, демонстрируя свою мощь.
Несмотря на яростное сопротивление дивизия оказалась в полном окружении. «Много страшных слов можно услышать на войне, – напишет потом Михаил Алексеев, – но страшнее вот этого, пожалуй, и не бывает. Произнесенное кем-то вслух в критический час боя, оно способно в одну минуту сделать то, чего не сделает самое грозное оружие, а именно, посеять панику, которая сейчас же превратит строго организованное войско в обезумевшую толпу, охваченную чувством, равно смертельным как для одного человека, так и для всех. Чувство это выражается в известной формуле: «Спасайся кто как может!». От паники может погибнуть – и притом бессмысленно – целое войсковое соединение с тяжкими последствиями. Не потому ли не сообщили нам заблаговременно о том, что мы окружены, что там, «наверху» изо всех сил удерживали это роковое слово «окружены»… Передавалось нехорошее это слово в основном шепотом и тут, под Абганеровом, занозою, верблюжьей колючкой, которой была так богата донская земля, впивалось в мозг и в душу солдат, но вот что удивительно: оно не произвело на них того действия, какое могло бы произвести в сорок первом году. Никто не оставил ни своего окопа, ни впопыхах выцарапанной малой саперной лопаткой ямки или норы. Все оставались на своих местах, пока не пришло распоряжение на отход на «новые рубежи обороны»… Заметьте: «отход на новые рубежи», а не на «выход из окружения». Страшное слово по-прежнему пытались держать в узде, хотя недоуздок был уже оборван, но никто и никогда и не узнает, кем именно это сделано».
В полной темноте, в одиннадцатом часу ночи минометная рота начала «отход на новые рубежи». Тишина была максимальной. Обильно смазанные дегтем тележные колеса не издавали обычного скрипа. Команды отдавались вполголоса. Даже лошади, будто чувствуя важность момента, не отфыркивались громко. Все боялись одного, как бы немцы не обнаружили уход подразделений с первых минут, потому что противостоять неприятельским силам в походном порядке было просто-напросто бессмысленной затеей.
Но немцы и не пытались преследовать «дикую сибирскую». Они подготовили бо́льшую неприятность.
Дивизионная колонна уже несколько часов бесшумно и послушно текла по руслу, определяемому балками, в единственно спасительном направлении – на восток к Волге. На четвертом часу движения и люди, и кони почувствовали усталость, но ни о каком привале не могло быть речи. Бойцы посменно взбирались на повозки, давая кратковременную передышку затекшим ногам.
Летние рассветы быстры, а противник рядом. Как хотелось, чтобы солнце повернулось вспять или хотя бы на часок задержалось за горизонтом. Но оно жило по своим тысячелетним законам.
В предрассветной мгле неожиданно начали просматриваться домики неведомых «хуторов», не нанесенных на карту, а воздух до предела наполнился гулом авиационных и ревом танковых моторов. Колонна еще шла под ударами бомб, а хуторские «домики», сбросив с себя маскировочные «крыши» и взревев моторами, с двух сторон двинулись навстречу ей.
Расчет командующего 4-й танковой армией генерала Гота оказался точным: 29-я дивизия вышла там, где он ее и ожидал, тщательно замаскировав танки. Не сумев сдвинуть с места «дикую сибирскую» под Абганерово, он мог теперь взять ее – усталую до изнеможения, не готовую к отпору – голыми руками. А в них, этих «голых руках» были сотни наполненных бомбами самолетов и танковая армада.
Началась кровавая мясорубка. «Впереди, – описывает этот бой Михаил Алексеев в романе «Мой Сталинград», – там, где находились стрелковые роты, теперь беспорядочно рассыпавшиеся по всей балке, творилось ужасное: многие пехотинцы были расстреляны в упор из танковых пулеметов и раздавлены гусеницами. Основная масса немецких танков главный свой удар наносила по нашим передовым подразделениям, чтобы, очевидно, отрезать путь для идущих вслед за ними, с которыми можно расправиться во вторую очередь. Теперь уже не могу сказать с полной определенностью, понял ли я в том аду замысел немцев или сработал инстинкт самосохранения жизни (скорее всего последнее), но я решил резко повернуть вправо и повести роту наискосок вверх, туда, где только что промчались вражеские танки и теперь терзали нашу дивизию внизу, далеко впереди, там, где наносили бомбовые удары «юнкерсы» и поливали свинцовым огнем своих пулеметов «фоккеры». Я скомандовал, чтобы вся минометная рота остановилась и изменила направление, двинулась вслед за мною вправо и вверх…
Мы уже поднялись достаточно высоко, удивившись тому, что нас никто не преследует. Отсюда, сверху, хорошо было видно, как немецкие танки давили вместе с оружием наших бойцов, видели мы и танкистов, которые, высунувшись из люков, размахивали руками – рукава их были засучены до локтей, что подчеркивало уверенность врага в собственной неуязвимости и делало его особенно нахальным. И все-таки уже несколько танков горело, а потом, на наших глазах, загорелись еще три. Но в грохоте разрывающихся бомб, в трескотне пулеметов и автоматов мы не могли различить голоса наших пушек. Потом мы узнали, что на тот момент во всей дивизии оказалась одна батарея, которая не растерялась и приняла бой с вражескими танками. То была батарея младшего лейтенанта Николая Савченко».
Она вела неравный бой в течение восьми часов, уничтожив двенадцать танков. Но это была единственная батарея в 77-м артиллерийском полку, которая полностью сохранила материальную часть.
Маневр алексеевской роты, казалось, сулил ей благополучный исход. Но ей не удалось остаться незамеченной. От общей массы орудующих на дне балки танков отделилась немецкая танкетка, устремившаяся за «беглецами». Расстояние между жизнью и смертью стремительно сокращалось. Когда до танкетки оставалось несколько десятков шагов, политрука опередил минометчик Николай Сараев. Об остальном – из фронтового блокнота будущего писателя: «Не скрою, худая мысль на мгновение промелькнула в голове: «Не в плен ли?»
Из люка высунулась голова немца:
– Рус, сдавайс… капут!
Подойдя вплотную к Сараеву, танк остановился. Видимо, немец был уверен, что русский солдат и офицер сдадутся в плен. Он еще раз крикнул:
– Рус зольдат, официрен, сдавайсь!..
Николай в секунду отстегнул противотанковую гранату и метнул ее прямо в люк танка. Огромной силы взрыв бросил меня на землю. Когда же дым рассеялся, я увидел неподвижный танк, а из люка дымящегося танка вниз головой висел долговязый немец». Тело Николая Сараева лежало рядом с танкеткой. Так погиб совсем юный любимец роты.
Эпизод этот засвидетельствован в скупых строках документа, хранящегося в архиве Министерства обороны в Подольске: «…Несколько танков приближались к политруку полковой минометной роты младшему политруку Алексееву, с которым находился Сараев, и когда один танк был уже в двадцати метрах от них, Сараев с противотанковой гранатой вплотную приблизился к танку и метнул гранату в открытый люк.
Танк вместе с экипажем был уничтожен. Уничтожив танк, он спас жизнь мл. политруку Алексееву, но и сам погиб от взрыва, сознательно пожертвовав своей жизнью.
Командование представило его к награде орденом Красной Звезды. При жизни также был представлен, но о награде нигде не объявлялось. Алексеев послал через редакцию «Комсомольской правды» в сентябре месяце 1942 г. письмо его матери, в котором описан героический подвиг ее сына и его смерть, и просил, чтобы его, Алексеева, мать считала за сына».
Выбравшись из многих других передряг, подобрав раненых, минометчики теперь не шли, а бежали туда, где в камышах пробивалась речка Червленая, на западном берегу которой дивизия должна была занять новый рубеж. Но бега хватило ненадолго: до новых позиций было еще далеко. Горькая встреча с горящей Волгой состоялась в балке Купоросной. Конечным пунктом сбора всех вырвавшихся из кольца был сад Лапшина, куда и стекалось все расхристанное побитое русское воинство.
2 сентября в дневнике политрука Алексеева появилась запись: «Дождь. Все развезло. Накануне, темной ночью, остатки дивизии заняли оборону в районе хутора Елхи, южнее Сталинграда. К вечеру кто-то из моих взводных принес немецкую листовку. В ней, между прочим, сообщалось: «Разгромили дикую сибирскую дивизию, а она снова появилась». Это о нас».
6
Борзунов С. Михаил Алексеев: личность, творчество, размышления. М., 1988. С. 164.