Читать книгу Взятие Крутоторска - Владимир Арсентьевич Ситников - Страница 4

В ангелах-спасителях числился у Тайки, конечно же, Витя Машкин. Окончив училище механизации, вернулся он в Несваричи в звании механизатора широкого профиля и возил теперь на тракторе «Беларусь» всё, что скажут и всех, кто попросится в его тесную кабину. Невелик комфорт, но лучше, чем пешком тёпать девять вёрст по разбитой дороге. Вот и сегодня велено было ему из Субботихи привезти кирпич в Казацкий Мыс для клубовской печи. Катил-катил Витя на тракторе и вдруг догнал ни кого-нибудь, а самого желанного пассажира – Тайку Нежданову. Конечно, распахнул дверцу кабины. Готов подбросить до Казацкого Мыса. Ей там надо в клуб забежать и убедиться, что всё готово к ихнему концерту. Певуньи из Несваричей к микрофонам не привычны. Может, без этих самых микрофонов обойтись можно, если в зале слышимость, которую акустикой называют, подходящая?

Вёл Витя свой «Беларусь» и всё на пассажирку поглядывал, словно что-то сказать собирался очень серьёзное и важное.

– Ты не больно на меня гляди – не картина, – предостерегла Тая Витю.

Сказал Витя, пожалуй, уже известное Тайке:

– Завтра на призывной пункт нас повезут, а сегодня у меня проводины, дак ты приходи. Я ждать стану.

– Ну, конечно, смогу, так забегу, – откликнулась Тайка. А серьёзное и важное Витя сказать не успел. Засмотрелся на Тайку, и провалилось колесо в канавищу, телега накренилась, и с глухим шуршанием посыпался на обочину дороги кирпич. Выскочили из кабины. Хорошо, что немного кирпича разбилось, а то бы ругани не миновать.

Тайке стало неудобно, словно она была виновата в этой аварии. Принялась помогать Вите кирпич обратно в тракторную телегу складывать. А Витя всё бормотал: извини да извини. Недоглядел. А ей хотелось сказать: «не туда глядел», да что парня обижать. У него и так сплошные незадачи.

– Ну ладно, ты тут справляйся, а я пешком добегу. Не опаздывай, – предупредила Тайка и побежала в Казацкий Мыс.

Должен был спаситель Витя довезти в этой же тракторной телеге самодеятельность из Несваричей до Казацкого Мыса и обратно.

Казацкий Мыс – деревня большая. Около клуба, который здесь Домом культуры зовут, даже сколочена танцплощадка, на которой днём отдыхают козы, усыпая своими орешками пол, а в субботу бывают танцы под радиолу.

Подъезжают тогда на мотоциклах кавалеры с сидящими сзади дамами.

Весело у них, не то, что в Несваричах, где молодёжи раз-два и обчёлся. Они на танцы сюда бегают.

Скорая на ногу Тайка добежала до Дома культуры, убедилась, что микрофон не помешает, что радист опытный и всё у него на мази, и побежала по короткой тропке в Несваричи. Там у неё ещё дел выше головы.

Произошло в те дни в Несваричах ещё одно, может, не очень важное, но для Несваричей заметное событие. Приехал из города к двоюродной сестре Инессе Суздальцевой двоюродный брат Жека Тютрин.

Жила теперь Инесса Суздальцева-Боброва со своим Гешей Бобровым в Казацком Мысу. По-прежнему ей деревня не нравилась. Приезжая в город, заходила к тёте ВареТютриной и рассказывала её детям, двоюродному брату Жеке – Женьке, всезнающему парню, печатавшему заметки даже в областной газете, и Тоне, двоюродной сестре, как ей противно жить в деревне. Скукотища! Да ещё комары, да ещё пчёлы жалятся, а туалет на улице, а на дороге коровьи лепёшки. Она столько раз в них попадала. Смех и грех.

– Интересно, – сказал Жека. – Я, пожалуй, к тебе приеду. Рыбку половлю, позагораю. Грибов там, конечно, много, ягод тоже?

– Этого всего хватает, – ответила Инесса.

И вот исполнил обещание, приехал Жека Тютрин в Казацкий Мыс. Говорливый долговолосый парень в модных джинсах, клетчатой рубахе – тоже модной, в кепочке-бейсболке, обошёл деревню Казацкий Мыс и даже заглянул в Несваричи. И здесь заговаривал со всеми, коровьи лепёшки обходил с опаской.

Жека парень был видный, высокий, волосы с рыжинкой, а самым заметным был у него нос, большой, с горбинкой. Такие называют рубильниками. Так вот рубильник у него запомнился больше всего.

Все поняли, что он парень тёртый, бывалый. А Инесса с Гешей ещё расхвалили несваричевскую клубарку Таю Нежданову: красивая, смирная, работящая.

Женя Тютрин, естественно, заглянул в клуб. Двери-то распахнуты, а там черноглазая казачка, не коня подковывает, как в песне поётся, а утюгом кофточки к концерту гладит. Старый клубный утюг что-то капризничает: то накаливается, то пропадает в нём этот накал, и для Тайки сплошная трёпка нервов. Хоть за своим утюгом домой беги. Да тут ещё некстати явился городской носатый долган. Но он понял Тайкины муки.

– Ну-ка, дай свой агрегат. Я всё-таки на электрика учился в прославленном ГПТУ-2 на знаменитом заводе Лепсе, – и быстро обнаружил в утюге дефект. Оказывается, провод около самого утюга измололся и вот-вот порвётся. Того гляди замыкание случится. А чего стоит электрику третьего разряда исправить утюг? Раз плюнуть!

– Давай знакомиться, – перейдя на ты, сказал парень. – Друзья зовут меня Жекой, а так я Евгений Петрович Тютрин, но ты тоже можешь Жекой называть.

Тайке собачьим именем Жека парня называть не захотелось.

– А я Тая, – сказала она.

– Учишься? – спросил он.

– Нет. Мечтаю учиться.

– А то бы могли поговорить на научную тему насчёт картошки дров поджарить, – хохотнул Жека.

– Выставку рисунков посмотрите, Женя. Школьники рисуют, – предложила Тайка, принимаясь за глажение очередной кофточки. Чем больше-то гостя развлечь, как не рисунками? Жека отошёл.

– Внимание, внимание, говорит Москва. Работают все радиостанции Советского Союза, – послышалось вдруг из фойе.

– Вы что и радио успели починить? – удивилась Тайка.

Но радио смолкло и раздался торжествующий смех Жеки.

– Ты заметила, какой у меня голос? – спросил он. – Как у диктора Левитана. Я готовлюсь к конкурсу. Вот дикторским голосом и объявил. Голос – это волшебная сила.

– Значит, по телевизору тебя показывать будут? – с почтением спросила Тайка.

– Будут, если пройду. И на радио читать буду, и по телевизору увидишь меня.

– Здорово! – восхитилась Тайка и поняла, что на Жекину отровенность ей тоже надо ответить откровенностью.

– А у нас сегодня концерт в Казацком Мысу. Поедем песни петь. Вот кофточки-то для концерта и глажу. А парень у нас только один – Витя Машкин, но он такой стеснительный, что у него голос пропадает от смущения. Запевалой не поставишь.

– А конферанс кто ведёт? – деловито осведомился Жека.

– Я. Кому больше-то? – обречённо откликнулась Тайка.

– Не годится. Хочешь, я буду конферанс вести? – предложил он,

– Не знаю. У нас ведь всё по-простому. – засомневалась Тайка.

– А вот слушай, – и Женя проговорил не спеша, нараспев. – Внимание, внимание. Выступает ансамбль русской народной песни «Рябинушка».

Прозвучало это красиво и внушительно.

– Как, годится? – торжествующе спросил Жека.

– Здорово, – вырвалась у Таи похвала.

– А меня за голос в армии на руках носили. Во-первых, запевалой был, но тут старшина отмечал. А вот когда дембель подошёл… Все поют: «Приказ расстанный дан и собран чемодан. Оставлю за собой два года жизни молодой». А приказа нет. Неужели на третий год оставят? Я первым о приказе узнал и ходил по казармам своим поставленным голосом торжественно его читал. Парни на радостях тащили мне шоколадки, конфеты, консервы, отдавали свои пайки с маслом, просили: читай ещё! Я как объявлю приказ по-левитановски, с распевом, – аплодисменты, ур-ра минут пять не смолкают. Ну как, согласна, чтоб я конферанс вёл? По рукам? – настырно убеждал Жека.

– Я не знаю. Поймут ли у нас? – засмущалась Тайка.– К такому-то не привыкли мы.

– Чокнутая. Чего тут понимать-то? И привыкать нечего. Ты только мне номера напиши – и всё будет в ажуре, – деловито потребовал Жека Тютрин. – Я по психотипу не исполнитель, я – лидер. Организую, будь спокойна.

– Да вот он список-то, – сказала Тайка, подвигая бумагу с программой концерта. – Раз лидер – лидируй.

С этой минутой Женя Тютрин стал центром внимания. Он перезнакомился со всеми певуньями, пообещал, что в Казацком Мысу зрители обалдеют от их концерта, поскольку вести его будет он, Жека. А он умеет. Главное – не торопиться, замедленно читать, словно прислушиваешься к своему голосу.

Девчонки всё равно волновались. Видно, для того, чтобы унять мандраж, Маня с Паней Картошкины бодрили, чтоб остальных подзадорить:

Хорошо поём,

Видно, яйца пьём.

Хрен бы ели,

Не так бы пели.

– Главное, девчонки, дружно начинать, – советовала учительница Нина Трофимовна. – Когда разнобой – некрасиво звучит.

В Казацком Мысу у завклубом Гали Криушиной потребовал Женя глиняный горшок или чугунок, сказав, что это надо для звучности его выступления. И правда, когда говорил в гулкую корчагу, которую принесла Галя, голос звучал ещё раскатистее, вовсе по-левитановски.

И собравшийся в зале клуба народ Женя Тютрин удивил, потому что сначала за лёгким ситцевым занавесом выдал через корчагу неслыханное:

– Правительственное сообщение.

Все посерьёзнели. Бабки начали освобождать уши из-под платков, а предсельсовета Алексей Васильевич Хоробрых озадаченно предположил:

– Наверное, международный конфликт.

Но остальные отмахнулись.

Все сидели в весёлом ожидании. И только Витя Машкин был хмурый. Он сидел в заднем ряду, в кепке, которая свободно крутилась на голове. Остриг волосы и стеснялся своей стриженой головы, да ещё что-то озадачивало его. Видно, бойкий этот горожанин, который так и вьётся около его Тайки. А Таю Витя он считал своей зазнобой и думал, что она тоже к нему неравнодушна.

И ещё одно унылое лицо увидела Тая. Понуро сидел киномеханик Геша Бобров. Печальное лицо, поникшее плечо. Вот что делает с человеком неудача. Жалость ощутила Тая к этому когда-то такому красивому человеку.

Развернула баян, улыбнулась, выкрикнула:

– Будьте счастливы, дорогие земляки! –

И показалось, улыбнулся Геша Бобров.

Выждав паузу, Жека повторил ещё солиднее и внушительнее:

– Правительственное сообщение. Внимание. Внимание. Внимание. Говорит Москва. Работают все радиостанции Советского Союза. Сегодня в клубе села Казацкий Мыс состоится концерт народного ансамбля деревни Несваричи. Художественный руководитель Таисья Нежданова.

Отлегло. «Никакой не конфликт», – понял Алексей Васильевич.

Все заозирались, ища глазами объявляющего или на худой конец Тайку с баяном.

– Аплодисменты, товарищи! Не жалейте ладоней. Аплодисменты! – требовал из-за занавеса Тютрин, и зрители, почуяв необыкновенность и важность происходящего, захлопали. А кто-то хотел узнать, откуда московскому Левитану стало известно о концерте в их селе? Эти даже повскакивали с мест, но ничего не узрели.

Тайка замерла от смущения: чего напридумывал Жека Тютрин, но в это время выскочил на сцену сам он, довольный и сияющий, объявил первый номер, добавив, что аккомпанирует Таисья Нежданова.

– Вы должны искупать в аплодисментах наших артистов, – после первого номера призвал Жека публику.

Концерт и вправду прошёл весело. И все Жеку хвалили, кроме Алексея Васильевича Хоробрых.

Он как местная власть, заподозрил неладное:

– Большую ответственность на себя берёшь, молодой человек. Правительственное сообщение. А вдруг узнают, – предостерёг он.

– Кто узнает? Если вы не донесёте, никто не узнает, – обрезал Тютрин председателя сельсовета.

– Это же шутка, Алексей Васильевич, – вмешалась Тайка. Ей было приятно, что концерт удался.

– Я-то что, а вдруг, – стесняясь спорить с городским говоруном, отошёл в сторону Хоробрых, зато Жека всю дорогу называл Алексея Васильевича унтер-Пришибеевым и Человеком в футляре. Видно, Чехова читал этот Жека, раз героев чеховских рассказов упоминал.

– Кабы чего не вышло! – ругался Жека.

Девчонки утешали его, говоря, что Алексей Васильевич – человек простой и добродушный. И, конечно, им понравилось, как здорово объявлял номера Жека Тютрин. Им его сокращённое имя сразу пришлось по душе. Старухи удивлялись Жеке:

– Ой, сколь боек, ухарез.

В Несваричах певуньи расходиться не захотели, натащили своих салатов и стряпни, а Жека Тютрин опять всех удивил, со стуком поставив в центр стола бутылку водки. Новоявленный дядька Геша Бобров пожертвовал на это общее застолье.

– Бочку рабочим вина выставляю и недоимки дарю, – прокомментировала цитатой из Некрасова учительница Нина Трофимовна. А надо было, наверное, Тайке самой бутылку-то выставить, но она не догадалась. Впрочем, ей и пировать было некогда, надо же забежать домой к Вите Машкину на проводины. Гулял несваричевский ансамбль «Рябинушка» в клубе без неё. И что там вытворял Жека Тютрин, узнала Тая только из рассказов своих певуний. Жека там разошёлся. Говорил без конца. Причём афоризмами, которые были свежи для непосвящённых Несваричей:

– Обычно я не пью, но если пью, то необычно, – говорил он и ставил стопку на два пальца с риском, что опрокинется эта стопка, но её содержимое ловко попадало в его рот.

И признания у Жеки были хоть хвастливые, но приятные:

– Я, как никто, понимаю женскую душу. Тут наука несложная. Надо не просто гладить по шёрстке, а находить чёрточку. Вот, например, вы, Нина Трофимовна, – подбросил он комплимент учительнице, – одеты с таким вкусом, какой и в городе нечасто встретишь.

Та зарделась, но проявила неприступность, подбросив Жеке задачку, над какой тот не хотел задумываться.

– Нет, Женя, я вот считаю, что должны люди душами соприкоснуться, общие интересы найти, чтоб дружба получилась, а не по внешнему виду судить друг о друге.

– А что мы детсадники что ли, кругами ходить? – не согласился Жека.

Рассуждения учительницы о медленном сближении по душам Жеке не понравились, да и Пане с Маней тоже.

– Ой, девки, единова живём, – и врезали такие частушки, что Нина Трофимовна поспешила в свою учительскую келью.

Витя Машкин весь засиял, увидев на пороге Таю. А она не сразу его узнала. Стриженная голова придавала ему жалкий, незащищённый вид.

– Вот забрили, – смущённо погладил он круглую свою голову. Конечно, он обрадовался: пришла всё-таки Тая да ещё пачку бумаги для писем принесла. Наверное, намёк, чтоб писал.

Усадили её рядом с Витей, и мать его худенькая хлопотунья тётя Агаша, подкладывая пироги да слойки, гладила Таю по плечу.

– Ты уж Витеньку-то дождись. Он ведь только о тебе и говорит.

А Витя никаких слов не нашёл для прощания с Тайкой. Видно, родителей и братьев стеснялся или был сильно расстроен предстоящей разлукой.

Витина мать всё нахваливала сына. Видно, для того, чтобы Тайка поняла, какой он хороший. Вспомнила, каким угодником оказывался не раз.

– Быки на откорме стояли, а зелёнку для них не подвезли. Орут. Тракторист пьянущий. Я Вите говорю: после навозу телегу вымой да давай в поле съездим, там накошено, сами погрузим. Он ведь, угодник, всё так и сделал. Телегу вымыл, привёз без меня на корм быкам зелёнку. А то бы никаких привесов не было в тот день.

– Да ты чего, мам. Подумаешь, съездил, – засмущался Витя.

– А бабы на меня: выхвастеня, хочешь, чтоб тебя похвалили. Я Вите говорю: имям тоже привези. Привёз ведь имям тожо.

– Да ну, ма, – опять застеснялся Витя.

– Молодец ты, Витя, настоящий человек, – сказала Тая. – За Витю! – и рюмку подняла. Это ему понравилось. Тайка похвалила.

Мешая людям спать, ходили в тот вечер по Несваричам её певуньи. Видно, разбудили гармониста Сана Кокина, и тот наяривал под частушки удалую прохожую. В перерывы то и дело раздавалось увесисто и солидно:

– Внимание, внимание, говорит Москва, работают все радиостанции Советского Союза. – Это тренировал свой дикторский голос Жека Тютрин. Последние слова его «сообщений» заглушал восторженный девчачий ор и хохот.

Вите Машкину голос Жеки Тютрина не нравился.

– Балабол, видали мы таких, – сердился он.

– Да это же шутка, – успокаивала его Тая.

А Жека, видать, вовсе разошёлся и орал:

– Я приехал сюда целовать неприступных красавиц.

Красавицы-то, может, были не прочь поцеловаться с носатым горожанином, да где-то рядом были те, которые могли накостылять Жеке за такие слова.

Когда Тайка выскочила на тёмную улицу с проводин, так и не услышав от Вити важных и значительных слов, около соседнего дома, мимо которого она пробегала, кто-то стоял, навалившись на палисадник. «Жека», – поняла она.

– Подожди, Тай. Сказать надо, – окликнул тот её.

Она остановилась.

– Я тебя провожу, – сказал он.

– А чего провожать-то? Вон мой дом, – рассмеялась она. – Рядом.

– Всё равно провожу, – пьяно настаивал он. – А ты ведь ничего девчонка.

– Великое открытие сделал! – засмеялась она. – Почему ничего-то? Говори необыкновенная.

– Пусть открытие. Я сразу понял. Я тебя поцелую, – вдруг полез он к ней.

– Не лезь, а то закричу, – припугнула она.

А на крик могли выскочить с Витиных проводин парни, которым не по вкусу пришёлся горожанин.

– Неужели я тебе не нравлюсь? – удивился Жека.

– Такой не нравишься, – охладила она его пыл.

– А вот такой? – прошептал он и бухнулся на колени.

– Дурак, – рассмеялась она и побежала домой. Ух, какой необычный день получился. А Жека так и остался стоять на коленях, а потом, говорят, ушёл в клуб, выставил там окно и спал на столе. Поутру ушагал в Казацкий Мыс к Инессе и Геше.

Схлынули Тайкины обожатели. Увезли на призывной пункт Витю Машкина, и Жека Тютрин, слышно, укатил домой в Киров. Можно было заняться своими делами. Этой осенью она решила всё-таки поехать в художественное училище. Конечно, там потребуют показать работы. Пересмотрела в папке все свои карандашные портреты и акварели. Может, спасёт её персидская княжна Сати? Но этого мало. Решила рискнуть, и на чёрных пакетах из фотобумаги набросала рисунки под названием «Чёрно-белая зима». Там при лунном свете на лесной поляне тоскует запурженная сосна. Ещё получилась картинка: ребятня в свете электрических фонарей играет в снежки, лепит бабу и сооружает крепость. А вот мчатся, взявшись за руки, во вьюжной круговерти парень и девчонка в вышитых полушубках. Весело им. вроде парень похож на Жеку Тютрина, а, может, на Витю Машкина. Кто в темноте разберёт?!

Однако рисунок этот не дала закончить Люда Сысоева. Заявилась в клуб и по-приказному объявила:

– Пятницу и субботу не занимать. Я выхожу замуж. Свадьба в селе Иванцево на Моломе-реке.

Знала Тайка, где это Иванцево. Там Людкины родители живут. Свадьба – дело безотлагательное и ей надо для подруги расстараться подарок придумать, самой чего-то нарядное надеть. Наверное, перешитый из маминого платья сарафан. Он ей нравился. По-модному получился. А подарок, конечно, «Чёрно-белую зиму».

Думала всё обойдётся чинно и степенно, а на пороге клуба вдруг опять возник никто иной, как Жека Тютрин.

– Ждала, небось? – широко улыбаясь, уверенно выкрикнул он.

– Ночей не спала, – в тон ему ответила Тайка. – Явился, не запылился.

Жека поднял целую круговерть.

– Говорят, ты на свадьбу едешь. Я тоже туда приглашён. Так что вместе, душа-краса, поедем, – сказал он. – Ты любишь шашлыки, икру красную?

– Нет.

– А я люблю.

– А я люблю рыбьи головы. Самое приятное в ухе, – выпалила Тайка.

– Ничего себе вкус у тебя, – удивился Жека.

О том, что Тайка приглашена на свадьбу к Люде Сысоевой, узнали Инесса с Гешей, и когда племянник, объявивший, что вновь приедет в Несваричи, узнал от них об этом, не поленился позвонить в районку и потребовал пригласить его, потому что Тайка Нежданова по сути его невеста.

– А почему я не знала? – удивилась Люда.

– Да на всех телеграфных столбах написано, что я к ней неравнодушен, – откликнулся Жека.

– Ну, Тайка. Тайна, она Тайна и есть. Засекреченная девушка. Я ей… – возмутилась Люда.

Невесте не гоже быть без жениха. Вроде бы прожжённая журналистка Люда Сысоева, а поверила беззастенчивому Жекиному вранью, тем более, что видала в областной газете заметки за подписью Е. Тютрин.

– Да, приезжайте, я так рада, что Тая тоже нашла своё счастье, – пропела Люда.

– А как иначе, нашла, – подтвердил Жека.

Волей-неволей гуляла клубарка Таисья Нежданова с назвавшимся без её ведома женихом Жекой Тютриным в деревне Иванцево на рыбной реке Моломе.

И опять он своим поставленным голосом произносил «правительственные сообщения». На этот раз о том, что объявлен в стране всенародный праздник в честь свадьбы Людмилы Сысоевой и лейтенанта милиции Владимира Малинина. Сысоева отныне будет печататься под фамилией Малинина. «Правительственные» эти сообщения всем нравились. Ещё бы, хоть в шутку, но сама Москва признаёт эту свадьбу за великое торжество.

Тайка поулыбывалась. Ну, Жека! А он её повсюду сопровождал.

– Чего ты ко мне прилип-то, Жень? – удивлялась она.

– Значит, я твоя судьба, – огорошил он её признанием.

– Ой, умру от счастья, – смеялась Тайка.

Веселиться Жека умел. И пел, и плясал, и танцевал, и анекдоты травил, и так хохотал, закидывая голову, что все оборачивались. Он легко вписывался в любую компанию. Вот уже от костра доносится его голос:

– А перец положили? Перец, говорю. Уха без перца, как женщина без сердца.

– Чей это? Откуда? – спрашивали гости почти все свои иванцевские да мурашинские.

– Да, говорят, Тайки Неждановой кавалер. Будто сватается. Поди, ещё свадьба проклюнется? Погуля-ам!

Дёрнул бес Тайку признаться Жеке, что больше всего в застолье любит она уху, а в ухе, конечно, рыбьи головы. Жека, когда стали черпать из закопчённого котла уху, заорал, что отныне все рыбьи головы поступают в распоряжение Таисьи Неждановой, и притащил чуть ли не целый тазик этих голов и грохнул перед ней. Тайку от стыда бросило в жар. Что она, обжора ненасытная? Но в общем-то пообсасывала она головки рыбьи всласть.

– Со мной не пропадёшь, – хвалился Жека, а Тае казалось, что даже рыбы изумлённо смотрят на неё варёными белыми глазами, не говоря уже о гостях. Стыдобушка да и только.

Пил Жека ухарски, но, видать, не рассчитал своих сил, и наутро Тайке пришлось лечить самозванного жениха огуречным рассолом и готовить ядрёную мурцовку с хреном да ещё просить таблетки у Людиной матери.

– Определённо водка заговорённая, – оправдывался Жека. – У меня ещё ни разу голова не болела. Чему в ней болеть – в ней одна кость, – и ударял себя ладошкой по лбу. – Стучит!

Оклемавшись, к обеду опять повеселел Жека, тем более, что все заботы по его доставке в Киров взял на себя Людин дядя, приехавший на свадьбу на своём «Москвиче», в котором оказалось свободное место.

Узнав, что собирается Тайка поступать в художественное училище, Жека замахал руками:

– Да у меня почти все художники – друзья, и с директором училища я на вась-вась. Поступишь, если мня будешь держаться, – кричал он.

Верила и не верила Тая Жекиным обещаниям, но адрес и какой-то телефон Тютрина записала. Вдруг и правда и в городе он такой влиятельный.