Читать книгу Взятие Крутоторска - Владимир Арсентьевич Ситников - Страница 6

От кого-то из знакомых Тая знала, что работающие на комбинате «Искож» ходят всегда с подведёнными траурными глазами, потому что сажи там, как в дымовой печной трубе. И как же она была обрадована, попав в цех по изготовлению кирзы, что можно в общежитие возвращаться с девственно чистым воротничком фирменной кофточки. Однако запах ацетона и резиновых смесей преследовал её повсюду. Аллергия была у неё на них. Операцию по сшиву полос корда освоила быстро. Даже чуть рационализатором не стала, когда предложила сделать полочку-подставку для заготовок. С полочкой-то удобнее и быстрее получается. Работа спорится.

– Соображаешь, – похвалила её мастер Дарья Савельевна Садакова.

А ещё успела поступить Тая в механико-технологический техникум и теперь по утрам после ночной смены и вечером после дневной добирала знаний о станках и кожезаменителях. Правда, спать после работы хотелось. Клевала носом, буквы в конспектах съезжали по странице вниз и замирали, уткнувшись в край листа. Преподаватели не сердились – понимали, каково после смены учиться.

А подбивала Таю на учёбу всё та же мастер Дарья Савельевна, окончившая этот техникум. Хорошо, что в общежитии Тая попала в её комнату и под её опеку.

У этой спокойной женщины с уверенной твёрдой походкой, казалось, в жизни всё было предопределено и ей хотелось, чтобы другие люди жили тоже по твёрдому распорядку. Тогда не будет сбоев, неожиданных происшествий и, не дай Бог, ЧП.

Забранные в валик на затылке русые волосы, усмешливый взгляд серых живых глаз делали её похожей на учительницу. На комбинате в цехе она могла придраться, отчитать за брак. В общежитии преображалась. Распустив льющиеся шёлком волосы, схватывала их резинкой, накидывала халатик, подчёркивающий стать, и уже могла похохотать, пустить анекдотец, пооткровенничать. Недаром некоторые о ней говорили – «в доску свой парень».

Тут она была Дашкой, у которой можно денег перехватить, поплакать в передник, посплетничать, помечтать о летнем отпуске где-нибудь в Крыму или даже о поездке по турпутёвке в Болгарию. Во все эти места Даша успела съездить и даже побывала в капиталистической Италии, где произошёл с ней презабавный случай. На скудные туристические денежки мечтала купить она модный кожаный пиджак и, конечно, учила слова, как обратиться к продавцу, сколько стоит облюбованное кожаное чудо. И всё вроде складывалось нормально. Только вместо слов: куанто коста? (сколько стоит?) в неё сорвалось с языка в магазине:

– Коза ностра, – а это мафия. Продавцы полезли под прилавок.

– И из вип-персоны – желанного покупателя – я превратилась во влип-персону – мафиози. В общем, влипла.

– Ой, боязно да и расходно ехать далеко-то, – вздыхали работницы постарше. – Лучше в нашу Боровицу.

– Ерунда, – отрезала Даша. – На Дальнем Востоке говорят: 100 рублей – не деньги, 100 километров – не расстояние, 100 граммов – не выпивка. Пока молода, надо ездить.

Тайкой Даша была недовольна:

– Ты чего такая худючая-то? Скелет на палочках. Ешь пуще, как у меня мама говорит. Парни-то не собаки, на кости не бросаются, – поучала она Таю.

– Не в коня корм, – оправдывалась та, не вдаваясь в подробности своей, как она считала, незадавшейся жизни.

Подбивали клинья к Даше многие видные парни и, говорят, начальник цеха был неравнодушен к ней, но она умела отшить любого. У неё заканчивал авиационный институт муж Андрюша в Москве, и она ждала, куда он получит распределение. Туда и придётся ехать. У него-то профессия поважнее.

Конечно, Даша взяла шефство над Таей. И та с удовольствием подчинилась соседке. Кровать заправляла, как она, над кроватью коврик повесила, как у неё. Единственно, что было сделано по-своему, – это рисунки в простенке и портрет персиянки Сати, который сразу бросался в глаза.

– Не бабушка твоя? – спросила Дарья Савельевна. – Красивая девушка.

– Да нет. Потом как-нибудь расскажу, кто это, – пообещала Тая, стесняясь своей детской фантазии.

Ещё висела у Даши над кроватью вполне приличная гитара. Иногда она играла для Таи и для себя песни. А даже охальноватые куплеты, вроде той же «Новобранцы»:

С деревьев листья облетают

(прямо наземь),

Пришла осенняя пора

(ёксель-моксель),

Ребят всех в армию забрали

(хулиганов),

И настала очередь моя

(главаря).

И вот приносят мне повестку

(на бумаге, на газетной),

Явиться в райвоенкомат

(в восемь тридцать,

можно позже,

с сухарями,

кружка сбоку).

Маманя в обморок упала

(с печки на пол, вверх ногами),

Сестра сметану пролила

(тоже на пол. Вот растяпа).

Дашу с гитарой приглашали на вечеринки, дни рождения и даже свадьбы.

– Уносить свои гитары нам придётся всё равно, – словами из песни обречённо объясняла она, снимая с гвоздя инструмент. И тогда Тайка оставалась вечером одна, хотя Даша звала её с собой. Тая боялась попасть на визгливые шумные застолья, где девчонки ведут себя развязно, парни лапаются и прижимаются без стеснения. Все же тут свои, а она вроде со стороны.

Согласнее всего получалось у них пение, когда в своей комнате, потушив свет, затягивали вдвоём. Почему-то в темноте задушевнее звучали голоса.

Больше других песен любила Даша, наверное, студенческую, которая, судя по всему, нравилась и её мужу:

Мы с тобой не первый год встречаем,

Много вёсен улыбалось нам,

Если грустно, вместе мы скучаем,

Радость тоже делим пополам.

Ничего, что ты пришёл усталый,

Что на лбу морщинка залегла,

Я тебя, родной мой, ожидала

Столько слов хороших сберегла.

Пусть дни проходят, и спешит за годом год,

Когда минута грустная придёт,

Я обниму тебя, в глаза тебе взгляну,

Спрошу: «Ты помнишь первую весну,

Наш первый вечер и обрыв к реке,

И чью-то песню где-то вдалеке?»

Мы нежность ночи той с годами не сожгли,

Мы эту песню в сердце сберегли.

И тебя по-прежнему люблю я,

Так люблю, что ты не знаешь сам.

Я тебя немножечко ревную

К совещаньям, книгам и друзьям.

Ты такой, как был, неутомимый,

Лишь виски оделись сединой,

И гордишься ты своей любимой,

Ты гордишься сыном и женой.

Тая не могла эту песню петь без слёз. Чувствительной что ли стала или потому, что у неё никакого согласия в жизни не получалось. А слёзы даже как-то успокаивали. Поёшь и плачешь, не утирая глаз и щёк, и никто этого не видит. Может, и Даша плакала под эту песню. Нет, она решительная, твёрдая, и у неё с Андреем всё хорошо. Хотя в редкие минуты «самоедства» и Дарья Савельевна впадала в хандру, признавалась, мучаясь угрызениями совести:

– Дура я, наверное, суюсь, куда меня не зовут, хочу людям помочь, а может это им не надо. Начальство на меня волком глядит. Опять Садакова не в своё дело лезет.

– Да что ты, Даша, если бы не ты, как бы я, – вырывались у Таи благодарные признания. – Спасибо тебе. Может, ты меня от отчаяния спасла. Спасибо.

– Тебе спасибо, что чувствуешь и понимаешь, – успокоенно говорила Даша.

А была ведь в городе ещё другая жизнь. Таины мимолётные знакомые журналисты, наверное, собирались в гонорарный день в отделе информации. Она покупала газету, находила заметки за подписью Кости Федосова, Олега Смолева, небольшие информации Жеки Тютрина. Федосов писал решительно задиристо, Смолев – лирично. Жили они своими интересами и заботами, вряд ли вспоминая о ней. Конечно, забыли. К чему она им? А Жека-то вроде близкий человек, с которым жила недели три, теперь был чужим и далёким. И как неприятный сон представлялась ей жизнь в доме Варвары Диевны, стыдные ночи в дровянике.

Вызвала скрытую зависть Даша, когда рассказала о романтическом знакомстве со своим Андреем.

– Гололёд был страшенный. Ноги разъезжаются. Конечно, я со своей прытью брякнулась. Голова, то есть шапочка, в одном месте – у забора, сумка в другом – у парапета, а я в третьем. Разложена на составные множители. Кто-то мимо летит, этак ловко избегает падений. Кинулся ко мне, руку подал, шапку поднял, рукавички в шапку сложил.

– Говорят, красивые женщины на дороге не валяются, а я вот валяюсь, – сказала ему. Поднял, снег отряхнул. Пошли. Задержался он со мной, и вот теперь вместе идём. Чем Андрюше понравилась, до сих пор понять не могу. У меня парень был. Когда я ему сказала, что люблю Андрея, он очень умно ответил:

– Меня радует, что ты досталась лучшему из нас. Красиво сказал?

Вот какие благородные люди окружали Дашу – Дарью Савельевну. Позавидуешь.

А ещё любила Дарья Савельевна читать. Её останавливали инженеры, приехавшие из Москвы, и заговаривали не о производственных делах, а о том, что она нового нашла в книжном океане? Приносила Даша из библиотеки на одну ночку журналы «Новый мир», «Знамя», «Наш современник» и долго не ложилась спать, стараясь проглотить до утра привлёкший внимание роман или проблемный очерк о деревне.

– Ты знаешь, открыла я нового писателя. Богомолов. «Август 1944» у него. Оторваться невозможно.

Под кроватью у Дарьи Савельевне был целый чемодан книг.

– Моя мечта завести свою библиотеку, – признавалась она Тае.

Тая тоже похватывала книги и журналы, принесённые Дарьей Савельевной.

Однажды подбила Даша Таю подписаться на собрание сочинений Есенина. И чуть ли не целую ночь проторчали они около магазина «Факел». И как же были рады, когда получили по первому синеватому томику. Пели есенинские стихи под гитару. Между прочим, встретила там Тая Олега Смолева. Он, оказывается, тоже был книголюб. И вот втроём они ночью ходили по безлюдной Театральной площади и рассказывали, кто что прочитал. Тае было интересно с этими людьми. Олег удивился и как-то иначе взглянул на неё и не назвал, как раньше Таис.

– А вы умничка, – сделал открытие. – А говорили, в Эстонию уехали?

– Не доехала, – ответила Тая.

– Значит, Жека выдумал?

– Возможно, – пожала она плечами.

Брякнула Тая, что зачиталась и забыла про свой день рождения, который был два дня назад.

Олег Смолев и тут к ней отнёсся по-особому, преподнёс альбом «Русский портрет». Она оторваться не могла от этой книги. Почему-то больше всего её впечатлили работы художницы Серебряковой. Так вот она какая Зинаида Серебрякова, о которой когда-то говорил ей ухтинский Аркадий Елизарович. У Серебряковой замечательное женское лицо с такими выразительными глазами. Автопортрет. Всё так просто: женщина расчёсывает гребнем волосы, а взор не оторвёшь. Портреты её детей, очень похожих друг на друга и на неё. И тоже такие выразительные глаза. Вот ей бы научиться так передавать состояние души человеческой через глаза. Между прочим, Зинаида Серебрякова художественной академии не кончала, а сама овладела живописным мастерством. Талантливая. Значит, можно и так стать художником.

На субботу и воскресенье уезжала иногда Даша в свой Юрьянский район к матери. Заманила как-то с собой Таю. Та стосковалась по деревне, по лесу. Отвести душу, подышать вволю чистым деревенским воздухом. Что может быть приятнее?

В селе Медяны и узнала Тая про себя такое, что доставило ей много тревог и хлопот. Обратила внимание Дашина мать на то, как жадно напустилась Тая на солёные огурцы. Покачала головой. А уж потом Даша материны и свои подозрения высказала ей.

– Наверное, забеременела ты, девушка? Верный признак, когда на солёное тянет.

Конечно, Тая знала, что тяга к солёному бывает у беременных. В Несваричах-то в этом признавались при ней и мать, и соседки. Значит, мать Дашина верно угадала. А у неё позывы на тошноту начались и вот захотелось солёненького. Она сразу поняла, когда и где случилась проруха.

Кто-то будет? А отец – Женька-Жека Тютрин, конечно, в ус не дует. Да и не будет она никому об этом говорить, потому что всё в жизни у неё без него определилось.

Потихоньку выведала Даша о существовании будущего знаменитого диктора, о котором Тайка и вспоминать не хочет. Сама Тая даже старалась не бывать ни около редакции газеты, ни около Жекиного дома. Вдруг встретит его самого. Тогда обнаружится, что она здесь. А так исчезла и исчезла. Пусть думает, что она живёт в Эстонии.

Домой, конечно, изредка писала, что в городе устроилась на завод. ответы присылала сестра Лена. Крупно по-детски исписывала тетрадный лист, перечисляя все несваричевские новости: папа на охоте с мужиками убил кабана, бабушка Анюта захворала, положили в больницу, но даст Бог, оклемается.

Дарья Савельевна переживала за неё. Заботилась по-своему, практично:

– Ты работаешь сидя, значит, отдыхай стоя и наоборот.

Вроде всё просто и понятно. Подчинялась.

Когда беременность скрывать стало уже невозможно и вышла Тая в декретный отпуск, читала библиотечные книги, прохаживаясь в основном около общежития. Ехать домой в интересном положении ей было стыдно. Столько толков поднимется, когда не известен отец будущего ребёнка. Ходила по осеннему скверу, собирала кленовые листья. Заглядывала в магазин. Прикупить пелёнки надо, распашонки. Чепчик и одеялко не стала покупать, потому что синие или розовые потребуются, не знала. Тогда пол ребёнка ещё не умели загодя распознавать медики.

Даша приказала ей сходить к гинекологу. Мало ли. Проверься. Вдруг на удержание надо ложиться. Нынче многие лежат, потому что от физической работы отвыкли.

Так было приятно, что о ней заботится подруга. Сходила в консультацию. На удержании лежать не потребовалось. Конечно, она же девка деревенская, никакой работы не чуралась.

Вот и схватки начались. Даша проводила её до роддома. Тихонько шли, будто на прогулку.

– Всё у тебя будет хорошо, – утешала её подруга.

Разродилась Тая быстро. Конечно, орала, наверное, но не так, как городские недотроги. Мальчишечка оказался росленький, вес 4800.

Хорошо, что парнечёк. Сам себя защитит. А с девками-то вон какие происшествия бывают. К примеру, с ней же самой.

К другим роженицам ломились родственники, требовали принять в передачах запретные гостинцы. А к ней заглядывала только Даша. В дни выписки, да и в обычные дни с улицы кричали ополоумевшие от счастья мужья жёнам о своей любви. А ей было покойно. Кричать некому. Однако до одной поры. Как-то вдруг загремело за окном коронное Жекино:

– Внимание, внимание, работают все радиостанции Советского Союза. У меня родился сын. Партия и правительство поздравляют меня и Таисью Нежданову с появлением первенца. Ур-ра, товарищи!

Тайка засмеялась, выглянула в окно. Расхаживал по тротуару с мегафоном в руках Жека, а рядом с ним толкались редакционные ребята – Олег Смолев, Федя Долгих и даже зав. отделом Костя Федосов. Видно, тяпнули с устатку и понеслось. А когда узнали, что она в роддоме, двинулись в роддом.

Тая помахала им рукой, а потом сделала знак пальцами: всё, мол, нормально, уходите. Но они, видимо, успели хорошо заложить за воротник и требовали подробностей. Рвали у Жеки мегафон. Каждому хотелось сказать Тае ободряющие слова. Пришлось на обрывке обёрточной бумаги написать: «Спасибо! Мальчик 53 см, вес 4800. Всё хорошо. Ещё раз спасибо!»

Сестрички, врачи и соседки по палате удивлялись тому, что так громогласно, поставленным голосом от имени правительства поздравляют какую-то Таю Нежданову. Записку передали им, и теперь газетчики её рвали из рук друг у друга, чтоб удостовериться, что действительно у Таи мальчик 4800 граммов весом.

Тая ломала голову, как редакционные догадались, что попала она в роддом?

Потом узнала, что требовательная и непримиримая Дарья Савельевна всё-таки отыскала человека, как она сказала, с темпераментом Ноздрёва Жеку Тютрина, и упрекнула за то, что не знает тот о рождении сына.

– Она сказала, что уехала в Эстонию, – пытался оправдаться Жека, но не на таковскую напал. Никаких оправданий не принимала Дарья Савельевна.

– Город-то наш невелик, все всё друг о друге знают, а ты Эстония, Эстония. Обрюхатил девку и в кусты, где совесть у тебя?

Жека покряхтывал, не зная, что ответить. Поскольку разговор происходил в редакции, Жеке сберечь постыдную тайну не удалось.

– Таис родила? – полюбопытствовал Олег Смолев. – Ну ты, Жека, даёшь.

– Молоток, – коротко похвалил Костя Федосов. – Надо навестить.

И тут Жека развернулся. Должен он, если не оправдаться полностью, то смягчить свою вину. Конечно, пойдёт в роддом, передачу отнесёт, а ещё возьмёт у знакомого милиционера «матюгальник».

И вот появились целым шалманом у роддома.

Даже милиция, встревоженная мегафоном, приезжала, но Костя Федосов представился и объяснил, что готовится репортаж для газеты о рождаемости. И вот интервью прямо с места события. Милиция откозыряла и была такова. Газетчиков тогда уважали, а фамилия Кости была на слуху.

Однако после выписки Тайку в общежитии никто не тревожил, и вывозила её та же Даша Садакова. Непонятен был переполох, устроенный возле роддома

Тая заботилась о своём сынуле, названном Толиком, мыла, кормила, любовалась, даже определила, что он на Жеку похож.

Многое прояснилось, когда заскочила в общежитие Жекина сестра Тоня. Принесла для племянника погремушку, погулькала над личиком, а потом напустилась на Жеку:

– Я давно его разгадала. Он говорит, что понимает женскую психологию, а я не верю. Он ведь просто знает, как ульстить. Голосом своим глубинным стишок-другой прочитает, в блокноте профиль набросает. Вот ты какая красавица. На гитаре потренькает. Девка и растает. Вот и всё обольщение. Ну и вид-то у него товарный, как моя Диевна говорит:

– Экой красавец глаз положил, дак как за ним не идти.

Таю удивили Тонины суждения. Оказывается, она не такая простоватая деваха, как казалось ей. С умом да ещё добрая. Во всяком случае к ней всегда добра. И про Жеку всё правильно говорит. Осуждает.

В следующий раз ещё больше рассказала Тоня о брате. Оказалось, что Жека был женат. Сын у него есть. Развёлся с той женщиной, от алиментов бегает.

– Дурак наш Жека, – резала Тоня. – Тут решил он облапошить богатенькую фифочку, которая на практике в отделе была. Везде с Жекой ходила. Он её учил, как интервью брать. Завёл как-то к нам домой, чтоб поближе познакомиться. А той наша трущоба на фиг нужна. Она в «Дворянском гнезде» живёт, там, где все шишки. Она губки скривила. Даже Жекины музыкальные записи не помогли и профиль карандашом. Губки скривила и всё, как обрубило. Оказывается, отец-шишка узнал, кто такой Жека, где живёт, и приказал дочке выбросить из головы воспоминания о нём.

– Вот теперь Жека опять свободный и вольный, – разоблачала Тоня брата. – Говорит, что только тебя любит, а больше никого.

Для утешения, наверное, про любовь-то сказала.

Толик уже делал первые шаги, чего-то лепетал. Вот устроит его Тая в ясельки и снова пойдёт в цех. Колясочку обещала соседка по общежитию недорого продать. Подержанную, но она и в этой повозит, а Толик не обидится. Поймёт, что мамка одна его растила.

Из Несваричей пришла горькая весть. Сообщала Ленка, что две недели назад умерла бабушка Анюта, а потом и дед Степан преставился. Тая не сдерживала слёзы. Обидно было, что она такая неблагодарная, не смогла навестить любимых своих деда и бабушку – самых дорогих после матери людей. «Дедушка-то, наверное, чувствовал приближение смерти, – писала Ленка. – Похудел. От носа к уголкам губ прорезались морщины. Как-т прилетел к окошку и сел дятел-желна и ну поклёвывать переплёты рам, стучать клювом.

– За мной ведь явился, – сказал дедушка.

– Да что ты выдумываешь? Просто есть захотел, а ну кыш отсюда, – взмахнула я рукой.

А теперь вот вещей птичка-то оказалась».

«Ленка-то как поумнела», – отметила про себя Тая. – А я и её не видела года два».

И вот неожиданно, когда перестала Тая ждать Жеку, объявился этот, по словам Даши, человек с темпераментом гоголевского Ноздрёва, в общежитии с сестрой Тоней.

– Где мой богатырь? – заорал он уже в коридоре.

– Тише, спит Толик, – погрозила пальцем Тая.

Жека сбросил кеды и в носках на цыпочках подошёл к коляске.

– Вылитый я, – самодовольно объявил он. – Нос и волосы мои. А глаза какие?

– Твои, – сообщила Тоня. Тае было не по себе, что сын от неё ничего не унаследовал. Видно, иссякла персидская кровь, о которой говорил дед Степан. Но всё равно её сынуля.

– Запоминает ли он это время? – задался вопросом Жека. – Я себя ещё в утробе матери помню. Она упала как-то в гололёд. А я почувствовал боль, потому что маманя ударилась животом о ступеньку крыльца. Это она мне потом сказала, а я помню боль.

– Я не такая одарённая, – с ядом в голосе поддержала разговор Тая. – А я, наверное, лет с трёх себя помню, как бегала в огород морковку теребить, а ещё как дедушка зимой привинтил к матице кольца, натянул верёвки, а меж них подвесил корыто и в этом корыте меня раскачивал. Приятно было покачаться в корыте.

Жека, расхаживая по комнате, доказывал, что хочет он быть законным отцом, что он любит Тайку и вот позаботился о том, чтоб был решён самый трудный в их семье да и вообще в нынешнее время квартирный вопрос. Есть на улице Молодая Гвардия определённый под снос старый дом, так вот он туда прописался и самое большое через полгода его переселят в новую квартиру. А если Тайка согласится из общаги переехать в тот дом с сыном, то у них уже будет семья и можно просить не однокомнатную, а двухкомнатную квартиру.

– В холобуде этой печное отопление, но я дров запасу. От редакции совсем близко. Но для этого они обязательно должны расписаться, чтобы Тайка была в его паспорте, а он в её. Согласна? Иначе-то никак нельзя.

Тайка долго смотрела в Жекины неунывные безвинные глаза. Откуда вдруг такая забота?