Читать книгу Новые Глаговки - Владимир Авдошин - Страница 10

Бравый демобилизованный солдат предстал перед сестрой со своей смеющейся улыбкой молодости в ожидании дальнейших распоряжений. Это она любила и одновременно недолюбливала. «Ну никак не может без императрицы», – сказала она сама себе, а ему – как старшая сестра – дипломатично:

– Ну что? Отслужил?

^— Да.

– Что теперь делать надумал?

– Не решил еще.

– Знаем мы вас – «не решил». Словом – вот тебе адрес. Езжай к своей невесте. Тут недалеко. И жду от тебя приглашения на свадьбу. Всё. И без глупостей. Ступай!

– Ну я же к тебе приехал! Давно не видел. Посидеть хотел, поговорить.

– Вот там и посидишь, и поговоришь, и наговоришься. А заодно и судьбу свою устроишь.

А когда брат ушел – она раздумалась. И ведь не первый раз я его выручаю. В восьмом классе. «Кончил школу? – говорю. Так куда идешь? – Не знаю, говорит. – Ну как же, говорю, ты не знаешь? Все уходят из деревни после восьмого, а ты не знаешь? В первом классе тебя спросили: «Кем ты, мальчик, хочешь быть? Ты браво так ответил: «Продавцом». Весь класс покатился со смеху – это же девчачья профессия – продавец. А теперь говоришь – не знаю?

– Да, не знаю.

– Ну, хорошо. Тогда я знаю. Давай паспорт. Я тебя сама устрою.

Через два дня – ему: «Так. Поедешь в Крапивну. Это наш райцентр, если ты забыл. Пойдешь в строительное училище на отделение каменщиков.

– Понял?

– Да.

– Ну ступай, учись!

Так и кончил, и всю жизнь проработал каменщиком. И доволен. И чего ему теперь императрица всё время нужна, чтобы жить? Я даже не знаю… И в детстве так же. Там, в детстве, какое было воспитание? Утром родители встали – за порог детей отправили, а там – сами разберетесь. Мы – старшие – играть. А он за нами. Он же младше меня и везде за мной утягивался. Значит и в семье ему нужна императрица, чтоб давала распоряжения и миловала своей милостью.

Поэтому вечером я раздумалась уже в другую сторону. Ах, как хороша моя напарница по работе в горгазе… И хорошо, что я не сосватала её за Василия, инспектора с нашей работы. А ведь хотела, да потом задним умом догадалась: а вдруг братец-то придет из армии да будет невесту у меня спрашивать, а я её уже сосватала? Приберегу-ка я её для себя, а там видно будет. И точно. Пришел-таки и не знает, что ему делать. Другие-то сейчас родителей не спрашивают. Сами по себе находят. А он – нет. Он всё по деревенским правилам хочет: чтобы старшие нашли, чтобы рекомендовали как положительную со всех сторон женщину, чтобы не рисковать понапрасну в таком важном деле и не кусать потом локти. Не так это глупо. А я-то сама так не поступила, умница-разумница. Я рванула по любви, ни с кем не считаясь, никому не говоря. Как же! Любовь – царственное чувство, за ним надо следовать. Ну вот и получила. Рассказывать даже не хочется, лучше я потом об этом расскажу.

Притащилась я со своим суженым в Москву, всё еще любя его. И давай мы оба работать, чтобы квартиру получить. И давай делать детей, чтобы возраст не вышел. А то пока дождешься квартиры – врачи скажут – возраст вышел. Так что он работал за квартиру, я – с детьми сиди… А они болеют. Пришлось искать щадящую работу. И пришла я в горгаз отчетностью заведовать: кто заплатил свои пять копеек тогдашних, кто не заплатил. На всех квитанции заведи, ко всем в дома стучись, объясняйся, пороги обивай. Положим, мне это нетрудно. А зима? Дети болеют. Вот как тут быть? В садик не сдашь. И хорошо напарница – не день, не два, а долгие годы меня выручала. Мы с ней в паре работали. То обойдет мой участок, то заполнит эти квитанции. Словом, обязана я ей была по гроб жизни. Так что сначала смехом, а потом чего-то и по-серьезному стала я подумывать: «А вот я за все твои благодеяния женихом хорошим тебя награжу. Небалованным деревенским братом своим. Вот тем и расплачусь». А здравая женщина, какой и была Нина, всегда цену хорошему жениху знает. И надо же! Всё так и сошлось! Я сама даже удивлена, что в отсутствии родителей (они умерли) на меня легла родительская обязанность женить брата. И я смогла это осуществить. И он поехал (тьфу-тьфу, чтоб не сглазить!) и всё сладится.

Да, а теперь обещанное про мужа. Ха! И как нарочно: телефонные разговоры, буквально вчерашние. Звонит сын. Говорит:

– Ты дома?

Я говорю:

– А что такое?

– Ты знаешь, что отец пропал?

– А что такое?

– Он уехал в Тулу и там пропал. Почему ты сидишь дома и не едешь в Тулу его искать? Он же твой муж!

С тем же звонит и дочь.

– Почему ты дома?

А я им обоим и говорю:

– Прежде всего: вы – его дети. И взрослые. Вот езжайте сами в Тулу и ищите этого пропойцу, если вам это нужно. А по мне – глаза бы мои его не видели. Всю жизнь исковеркал! Сколько слез я пролила!

– Мам, ну он же на квартиру зарабатывал!

– Да, заработал. А жизни в ней не получилось. Зачем она нужна тогда?

– Нет, ты всё-таки должна…

– Нет, это вы должны. А я ничего ему не должна. Никому ничего не должна. Я вас вырастила, свой долг исполнила. Это вы должны.

Обиделись. Не звонят оба. Ну, конечно, я опытная, я всё заранее знала и правильно, что отбрехивалась. Я ведь с ним-то двадцать лет прожила. Сам объявился через некоторое время. У своей зазнобы где-то там, в пригороде Тулы живет. Видимо, пьянствует. Звонит сюда да с пафосом, что у него какие-то тут дела, и он как бы их должен курировать, и мы должны пойти по Москве из-за этих дел. А я знаю, что всё закончено в моей жизни с ним, и всё это его арьергардная болтовня. А если что случится – детям его взрослым ехать его хоронить. Я к человеку, который мне всю жизнь отравил – не поеду. И не мечтайте!

Ну, продолжу про радость про мою, про невесту!

Пришел наш солдат к Нине. Стучится. Открывает Нина.

– Я – Костя, меня к вам сестра послала.

Посидели. Он никуда не уходит, но и ничего не говорит. Постелили спать. Отдельно, в сенях. Зовут к завтраку, поел – опять молчит. Потом взялся за колун дрова колоть.

– Да много не надо, уже тепло. Вы лучше огород помогите вскопать.

– Ладно.

До обеда копал огород. Сел есть – опять молчит. К вечеру мать с дочерью недоумевают: мы что? Работника наняли? Работнику платить надо, а вроде бы сестра о чем-то другом намекала. А как об этом спросишь? Легли в волнениях, что мужчину без всякого статуса в доме нельзя держать. Надо объявить всем, какой его статус. Работник – это день-два, сделал и ушел.

На следующий день он продолжает копать, они его кормят, разговоров никаких. А срок предъявления его статуса деревне иссякает. А он молчит, во-первых, потому что стеснительный, а во-вторых, он не допускает даже мысли, что может не подойти. Срок иссякает. Он думает, что он хороший, непьющий, работящий, на сто процентов жених и не он должен говорить какие-то слова, а старшая по роду. То есть её мать должна сказать все слова: ты нам подходишь, мы видим, какой ты серьезный и ответственный, я спрашивала дочь, она согласна. Так уж получается, что без свахи сватается, хотя частично ваша сестра была свахой. В деревне – трудные времена, сватовство урезано, и всё приходится говорить мне. Но я торжественно заявляю. И за себя, и за ваших родителей, которые уже умерли, и перед лицом вашей сестры: вы нам подходите.

Но они сами не могли этого сказать. И опять ночь прошла в волнениях. И на следующее утро он опять взял лопату и стал копать дальше. И докопал до того, что уже с горки его видно-то не было. Там где-то у речки, в конце огорода. И женщины опять не знали, что сказать. И тут встала пятилетняя Леночка и спросила маму: «А можно я дядю Костю (Костя в ракетных войсках служил и ему дали значок «Отличник боевой и политической подготовки») папой буду называть? И писать ему письма? Ну чтоб как папе? И чтоб он мне отвечал?»

Что кольнуло ребенка? Слышала она где-то или сама намечтала? Или уж жертвенно вывернула это из себя? Нина растерялась, сказала: «Я не знаю, у бабушки спрошу». И пошла, и спросила у бабушки:

– Как ты думаешь? Если Ленка письма будет дяде Косте писать, как папе?

Мать, как все крестьянки, ответила так, что по форме выходило вроде как пренебрежительно, а по смыслу сострадательно: «Да пусть пишет!»

И Леночка тут же села и написала письмо без помарок:

«Дорогой папа! Давно я тебя не видела и надумала написать тебе письмо. Как ты живешь? Я живу хорошо. У меня бабушка, котенок и мама. Мы ждем тебя. Прошу ответить письменно».

Написала письмо и побежала отдать его дяде Косте вниз под горку. Но взрослые заранее ему сказали, что это игра ребенка, пусть он будет к этому снисходителен. А решение – за ним.

Он сказал: «Я, конечно, поддержу её в её намерениях». И у них завязалась с Леночкой переписка. Она писала утром письмо папе, а он писал вечером ответ дочери. После этого, конечно, никто уже спать не мог, все обожали друг друга, и женщины решили, что придется идти к портнихе Хуснуллиной шить свадебное платье. «Но, – сказала мать, – раз это не первый брак – белое платье уже нельзя. Надо светло-зеленое. А деревне надо сказать, что будет свадьба. И пусть ночует».

Когда в доме Полюхи всё свадебное случилось, всполошились Нинины соседки-подруги. Как это так? Неизвестно откуда и неизвестно кто – и сразу за него замуж выходить? Очень опрометчиво. Нам женским фронтом надо пойти, всё узнать про него и всё направить, как должно. Первой послали Соню. Теперь безмужнюю. Имеет дочь и собаку Найду. Нина позвала жениха.

Соня придирчиво спросила:

– Знаешь ли ты тайну женщины, чтоб жениться на ней?

Ну, солдат браво так ответил, что знает.

– Какая ж это тайна?

– Желание родить ребенка.

– Хорошо. А еще?

– Получить квартиру через мужа, – не задумываясь, ответил солдат Костя.

Соня была настолько удивлена проницательностью дембеля (а с виду – совершенный провинциал), что вернулась восвояси, а доспрашивать жениха перепоручила соседкам.

Пошла вторая подруга Нины – Валечка, которая тоже была «разженя», у нее была дочка и четыре спасенные и вывезенные из города кошки.

– Что вы о себе расскажете? – культурно спросила она жениха.

– Мой дед, – начал аттестоваться он без заминки и даже с какой-то охотой, – был бурмистром при тульском помещике Севе Нелидовиче. И все недоимки с крестьян, спорные дела, межеванье с соседями, а также нужды крестьян знал не понаслышке. Словом, всё хозяйство помещика держал в идеальном порядке. И мне, как внуку, он много об этом рассказывал. Да и вообще люди говорили, что я на вид – вылитый он. И сам дед соглашался с ними, видя меня. Он хотел бы, чтобы я наследовал его профессию и положение в усадьбе. Но из-за революции, как известно нам по учебнику истории, чаяниям деда не суждено было сбыться.

– А-ах! – только и могла сказать Валечка. У нее от переизбытка информации случилось легкое головокружение. – Так вы, как у Тургенева? Бурмистром, значит, работали? И она ушла, оставив дообъяснение третьей подруге, Наташе, которая тоже была разведена с мужем, но на её участке детей не было видно, а в городе у нее было две старушки, которым за девяносто, одна ходячая, а другая лежачая.

– Так значит, вас раскулачили? – входя в избу Зорькиных, спросила она.

– Никто меня не раскулачивал! – возмутился Костя, – потому что Сева Нелидович успел только мою мать окрестить в знак большого уважения к моему деду-бурмистру, подписался быть её крестным отцом и эмигрировал. А матери пришлось ещё до взрослости жить, потом повстречать председателя колхоза, который спросил её:

– Ну что? МТС прислал трактористов. Куда поместим? У тебя есть там место в избе?

– Есть, – сказала она робко.

– А сколько?

– Ну одно наберу.

– Ну хорошо, вечером я тебе тракториста пришлю. И знай, пока они все поля не вспашут – будет жить у тебя. Корми его хорошо, чтобы он работать мог весь день и не отлынивал.

Вернувшись, Наташа сказала:

– Всё, принимаем. Но на испытательный срок. Пусть докажет, что слова у него не расходятся с делом.

Нина сказала Косте (солдата Костей звали):

– А как же? Они хотят тебя проверить.

– А чего меня проверять? Я и так планировал ехать завтра в Химки, узнавать про работу.