Читать книгу Новые Глаговки - Владимир Авдошин - Страница 11

Ушаков – нормальный деревенский парень, пятый или восьмой по счету, я уж и не упомню. Последний сын ветерана Ушакова (их тут несколько ветеранов второй Отечественной в деревне), известного своими странными поступками.

Пришел с войны не тронутый немецкой пулей. «Ты что, заговоренный? – спрашивали его деревенские. – А как же!» – отвечал он по-солдатски кратко и никогда не распространялся на это счет.

Казалось бы – завидный жених, а вот взял в жены сиротку, бывшую до революции еще в услужении у богатых. Или при НЭПе, что ли, я не знаю. И не всем по деревне это понравилось. «На служанке женился! Другую не нашел! – пошла молва. – Сколько баб и лучше её, и красивее, и вдов, и одиноких, всяких – а он её взял?» – «Да, на служанке, – говаривал он, – А вам – портки мои нюхать, что вывешены стиранные, на заборе висят!»

Почему он так на других разобиделся – Бог его знает. Возможно, и были какие причины. Да, а Серега был последний его сын. И всё у него было, как положено в деревне: и в сельскую школу ходил, и с гарнизонными, что в лесу стоят по соседству, в футбол играл. Деревенские против военных. Да и в армию ушел вовремя. А вот после армии – тут молва о нем разноречивая. Одни говорят, что привез с армии эстонку себе в жены, родил сына Ваню и пошел на завод работать. Там попал в хороший рабочий коллектив, так что спился не за понюх табаку. А эстонка с сыном, как Марина Мнишек от Дмитрия Самозванца в свое время, сбежала в Клин на знаменитый колбасный завод и устроилась там работать и жить в общежитии. И больше с ним не зналась.

А сам он после вроде кому-то рассказывал, что не так было. Что пришел он с армии один и сразу поступил на курсы помощников машиниста на железной дороге. Водить электрички в будущем. Кажется, это было при депо в Крюково. Окончил их и приступил к работе. Но быстро понял, что быть весь день трезвым, как положено машинисту, это не для него. И как человек совестливый, сам добровольно ушел в путейцы, где режим был менее строгий и движение электричек от стакана водки, выпитого тобой, напрямую не зависит.

Да, рассказывал, что строил он теперешнюю монолитную дорогу. Не то, что ранее была – ту-тух, ту-тух по стыкам, одно мучение, а не езда. Да, досталось ему. Работал и в ремонтной бригаде, гонял неисправные тепловозы на починку в Даугавпилс. Это в бывшей советской Латвии город, где для тепловозов был общесоюзный ремонтный завод. Ну и Сибирь по таким же делам объехал. А уж свои сопредельные области – Тверскую, Вологодскую да Новгородскую – много раз.

Под рюмочку его можно было уговорить рассказать о своей кругосветке «Московская-Тверская-Вологодская область», о парке паровозов, где только подвези уголь – и поехали опять стрелять. И про финнов, которых Екатерина везла на Масленицу в Москву показать (все рыжие, как на подбор!), а они у нее в Лихославле разбежались, там и осели, там и живут.

– Но ведь при Екатерине поездов-то не было?

– Значит, на чем другом везли, я откуда знаю! А в Лихославле рассказывали, что там не русские живут, а финны, разбежавшиеся от Екатерины. А в одном месте в Тверской области на небольшом расстоянии две речки текут в противоположную сторону.

– А какие?

– Говорят, Тверца и Цна.

А в конце рассказа признавался, что, да, он попривык выпивать. Ни квартиры от железной дороги не заработал, ни в деревню к родителям не являлся. Так, в общежитии деповском проживал и каких-то осмысленных планов на будущее не имел. Хотя нет-нет, да и вспоминалась ему его деревня. Но он, как взрослый мужчина, реально оценивающий свои возможности, гасил в себе воспоминания, понимая, что ничего важного и нужного, как например, взять опеку над старыми родителями или содержать деревенский дом, он не может и делать не будет. А потому он гнал эти мысли от себя, если они приходили, да запивал водкой – вот и всё.

А дальше было так. Зашел он раз в парикмахерскую и сел в кресло, чтобы в кои-то веки увидеть свою опухшую образину в общественном зеркале, что всегда волнительно даже для выпивающих, и разговорился с парикмахершей Галей.

А может и по-другому – познакомил её кто с ним специально, по её просьбе. С ним, который нет-нет да и приходил к мысли о том, что да, жизнь не удалась и ничего в ней хорошего и примечательного нет, но всё-таки, хоть иногда побыть с женщиной, куда-то, хоть в кино, сходить с ней и пьющему человеку хочется. Ведь бывают же, наверно, и выпивающие женщины, которые могут допустить до себя выпивающего мужчину и не отворачивать носа, если от него немного пахнет водкой. Ведь есть же? Бывают? Должны быть, хотя бы гипотетически, такие женщины, думал он.

Он забыл даже, как они встретились-то. А она помнила всегда. Завалились на большой праздник, 7 ноября, всей бригадой стричься, со смехом и подковырками. Все к празднику хотели приободриться, принарядиться, приукраситься. Сейчас и праздника такого уже нет. Вот так и привалили, друг друга подталкивая, что, мол, неудобно перед праздником, надо всей бригадой постричься. А один хохмач то ли разыграл, то ли вправду:

– Ну хоть бы ты, Галь, его на поруки взяла! Надоел всем!

– А чего?

– Да надоело! Правды всё какой-то в жизни ищет, – сказал он, смеясь, – бери, бери, не бойся, он ничейный. Никто за него морду бить не придет.

Его она специально тянула, и так, и эдак стригла, не отпускала.

– Ну, хватит уже, бросай, а то мы пошли!

– Сейчас, сейчас, одну минуточку.

– Ну, тогда мы пошли, догоняй!

А когда они ушли, Галя тихонько спросила:

– А верно говорят, что он в жизни правду ищет?

– Да вообще он молчун, никогда ничего не говорит в бригаде. Если трезвый. Ну а уж если выпьет – я не знаю. Это ведь после работы.

– А вот ты сказал, что он ничейный. Это как?

– И этого не знаю. Чужие жизни и сплетни меня не интересуют. Может быть так, а может и не так. Я не знаю.

А Галя пришла домой и раздумалась. Неужели так может быть? Мужик средних лет – и ничей? И никаких обязанностей, ни нужд у него? И никого? Живет сам по себе. Разве такое может быть?

Как матери ей это было чудно. Ей всё время куда-то надо бежать, у кого-то что-то не так, надо устраиваться с детьми, квартирой, работой. Но она оказалась крупнее своей ситуации. Да и как не быть крупнее, если ты мать и у тебя на руках двое детей? Материнство обязывает. Она работала, не покладая рук, чтобы их прокормить и себя не забыть, на бойком месте, на перекрестке улиц. Их так и называли: «парикмахерская на перекрестке». Да. И зарабатывали они хорошо, и выпивали хорошо, и гуляли порядочно. Хотя мужа ей и не удалось заполучить. Ну что ж! Что есть, то есть. А чего нет – того и нет, чего переживать? Надо жить дальше. И всё двигалось по накатанной и ставшей уже привычной жизни. Но когда родились внуки у её дочери от несчастливого первого брака, и один оказался ослабленным – её как током ударило. Это мне за грехи моей дурной поисковой юности! Ох, и поискала она себя тогда. В геологоразведку в Сибирь ездила, в палатках ночевала – как нечего делать! Вот всё теперь и сказалось. Про пьянство уж и не говори! Да и отца или отчима у детей толком не было. Всё пропустила. Да и собственные роды были тяжелыми. И в ногу что-то ударило. Не сразу могла ходить. Да и по-женски трудно было. Да, всё пропустила и с собой, и с дочерью. А с внуком не пропущу! Внука надо обихаживать. Нужно по полной нажать в жизни на всё, на что ещё можно нажать, чтоб помочь внукам. Уж не себе, не детям – это пропущено безвозвратно, а хотя бы им. И придумала она вот что: свежий воздух и домик в деревне.

Конечно, накоплений никаких нет. Но если прагматичным замужеством это вопрос решить? Не в смысле обмануть, а в смысле помочь друг другу бросить выпивать. Образовать семью с поствыпивающим. Дожитие – это ведь тоже кусок жизни и прожить его можно с толком друг для друга и в помощь следующему поколению – своей фамилии. Надо только человека соответствующего подыскать.

Но как честный человек, она понимала, что авантюрой тут ничего не добьешься. Да и сами вдовцы и холостяки рассмеются. Теперь она начала готовиться к серьезному разговору. Здесь надо идти ва-банк. Предложить ему разделить свою участь. А в обмен на что? На любовь, наверное? Громко сказано. Тогда на что? На преданность, совместное хозяйство… Ой-ей-ей, мы уже в государстве совместное хозяйство ведем, знаем, к чему это приводит. Тогда в обмен на что? Надо другом ему стать в его выпивках, а потом предложить завязать совместно.

Выходит, в некотором смысле, – обман? Ну почему же! И сама я неплохо выпиваю, и мне одной не под силу бросить. Может быть, предложить дружбу в вине, а потом и в трезвости? Ну уж, что будет. Пойти ва-банк, женским геройством такой же пьющей, безоглядно прожившей жизнь черт-то как – взять да и переломить ради него и себя его пьянство, и во имя внуков, конечно.

И она попробовала поставить перед ним программу: раз при нем хвостов нет, а родители его умерли, не им погребенные, не пора ли поднатужиться еще раз? Может, и в последний раз? А что? Пенсия и дожитие уже замаячили перед нами, если по большому счету. И кто не понял ещё этого – умрет под забором.

Когда она стала беседовать с ним, она увидела, что он очень домашний, совестливый и порядочный человек, что ему мало симпатизировать. И как старший товарищ, а она была старше, она говорила ему постоянно:

– Я не предлагаю тебе одному бросать. Я предлагаю тебе попробовать вдвоем поехать к тебе в деревню. И пусть у нас будет поздняя любовь. А квартиру мы будем сдавать и на это жить, пока дети не станут взрослыми и не нарожают себе детей. А мы поедем в деревню жить любовью. Причем я предлагаю бросить не всё – курево оставить. Мы не дети, чтоб мечтать обо всём сразу. Будем бросать пить, как другие готовятся к смерти. Раз и навсегда. И я слыхала, что нужно глядеть в глаза друг другу.

– Всё это мне уже предлагала одна женщина, когда я пришел из армии и жил в деповском общежитии, – говорил он. – Там была одна эстонка. Она звала меня – поедем в деревню, будем там жить, я тебе рожу ребенка. В Эстонии все люди живут в деревне, в городе никто не живет. Приехали – родила. А жить с моими родителями не захотела – «Тут голодная деревня. Никто ничего не делает. Как вы живете – непонятно. Давай, собирайся, езжай в Клин на колбасный завод и зарабатывай там квартиру».

Я сказал: «Если в русской деревне людям не платят денег, то я в этом не виноват. А потому возвращаемся к своим баранам. Ты в общагу, и я в общагу». Собрал манатки и уехал обратно в деповское общежитие. А она поехала на колбасный завод получать квартиру. Но, наверное, думаю, она не знала, что объявление завода о квартирах не значит, что ты обязательно ты получишь квартиру за оговоренный срок. Нужно либо подмазать, либо с начальником вась-вась. И я, честно, говоря, вернувшись в общежитие и продолжая философски пить (раз такая жизнь!) потерял с ней связь. И она обожглась с этим колбасным заводом и находится в Высоковске на ткацкой фабрике. Чего она думает или делает, я не знаю. Но я сыт по горло этим случаем, когда женщина предлагает мне ехать в деревню и жить там.

Тогда она, подумав, решила открыться, что она это делает ради своего внука. Он долго молчал, думал, потом сказал: «Да, ты высокая женщина, у тебя высокие планы, ты самоотверженно предлагаешь любовь за то, чтобы я посидел с этим ребенок. Что ж, не скрою, я потерял своего ребенка. У меня никаких связей с Ванечкой нет. Да, он теперь достаточно большой, чтобы понять размеры своей обиды на меня, ничем ему не помогавшему столько лет. Но у него была мать, а у меня никого не было. И я не знал, как мне с этой проблемой быть. Но ты, как высокая в помыслах женщина, открываешь мне шанс для того, чтобы я смог, как все порядочные мужчины, отсидеть с твоим особым внуком за твою любовь ко мне. Так что можем выезжать хоть завтра».

Всё это было сказано много позже того, как они сошлись на основе общего выпивания. Сошлись они, когда дочке её было десять лет.

Злые языки говорили, что ей деревня досталась даром и долго сомневались, что двое пьющих смогут взять на себя такой крест. И опять же вопрос: как переломить в себе разгульную и бродячую жизнь? И всё, как всегда в больших проблемах, докатилось до того момента, когда нужно себе сказать: или сейчас или никогда или попрощаться со своей мечтой.

И что же? Он попробовал ещё раз довериться женщине, которая не отменяла деревню, а наоборот, предполагала её в их отношениях. Но дети приехали сюда быстрее, чем выросли. Всем здесь понравилось. Он впрягся, стал чинить крышу, печку, заготавливать дрова, а дочь завела большую собаку.

Поселившись в деревне, они стали выполнять эту программу, то есть психологическое и антиалкогольное сопровождение его и его друзей-собутыльников по деревне. Вплоть до гробовой доски.

– Да, после каждого запоя они могут приходить в любое время к нам. Денег я им давать не буду. Но всегда выставлю двухлитровый термос с лекарственными травами, чтобы они из запоя вышли более или менее адекватно.

Этим вовсю пользовался и архитектор-самородок Андрей. Его ограду фэмили – привет Гауди из Барселоны! – только на днях разобрали на дрова. Благами Галины пользовался и племянник Андрея Димка, его оруженосец и помощник. Обоих уже отнесли на кладбище. Много пили. Ну, кого еще похоронили? Ладно, будем продолжать про их любовь.

Она – ничего себе, держалась их любовь. С одной стороны, услышав про серьезные намерения, брат Ушакова сделал милостивый поступок – отписал вторую половину дома бесплатно долготерпеливой паре. И они каждое лето ездили в Покровку поздравлять его с днем рождения в благодарность за благодеяние. И детям понравилась близкая к городу деревня. И все сразу зашумели: «Вот бы тут баньку еще поставить!»

Ну что ж, Серега поставил и баньку. А Галине сказал: «Хорошо бы пригласить катехизатора на банные дни. Высшие силы нам тоже могут помочь в нашем многотрудном деле». И катехизатор согласился ходить к ним париться. А шоколадки брать на праздник отказался. Детям, говорит, раздайте.